— Адам! — Тело Дженис судорожно выгнулось в стремлении к немедленной вожделенной развязке, но ответом был лишь щекочущий кожу груди смех Адама. — Адам!.. Пожалуйста!..
— Терпение, малышка, терпение! Мы еще даже не на середине пути!
Даже не на середине пути? Но она уже изнемогала от сладкой муки и не могла больше ее терпеть, не могла ждать…
Но в эту самую секунду влажные губы Адама взяли в плен ее упругий розовый сосок, и в голове Дженис не осталось ни одной мысли, глаза распахнулись, бессмысленно устремившись в белый потолок. Все ее существо было сконцентрировано в этой точке, от которой, как от камня, брошенного в гладь зеркального пруда, по всему телу расходились волны немыслимого наслаждения. Ей казалось, что она застыла, впитывая в себя сладость этой муки, а на самом деле она металась по постели, закидывая назад голову и, как молитву, повторяя имя Адама.
И когда он на секунду оставил ее, чтобы сбросить с себя свитер и рубашку, ее руки словно прикованные, остались неподвижными, несмотря на мучительное желание потянуться ими к нему и слиться в одной страстной судороге с его жаждущим наслаждения телом.
Она не видела ничего, кроме Адама, не слышала ничего, кроме его голоса, шепчущего ей что-то ласковое и ободряющее, не чувствовала ничего, кроме возбуждающего мускусного запаха мужского тела.
И если раньше она боялась, что не выдержит такого наслаждения и разлетится на миллион мельчайших осколков, то теперь ей хотелось одного — чтобы это продолжалось вечно, потому что и представить было невозможно, что она способна насытиться осязанием его тела. Уловив перемену в ее чувствах, Адам целовал и ласкал ее все медленнее и нежнее, пока она не почувствовала, что превратилась в пылающий факел.
Уже не в силах удерживать руки от действия, Дженис рискнула пробежаться пальцами по его мускулистой спине и, остановившись на ремне, отыскала пряжку и начала нетерпеливо расстегивать ее.
— Джен!.. — предостерег он ее.
— Я хочу касаться тебя! — пробормотала она недовольно. — Хочу чувствовать тебя всего.
— Скоро, — пообещал он хрипло. — Уже скоро!
Он резко повернулся на бок, а когда снова оказался сверху, то был таким же обнаженным, как и Дженис.
— Теперь ты чувствуешь меня, Джен, чувствуешь, как я тебя хочу?
Дженис хотела ответить, но пальцы Адама скользнули по животу к самому средоточию ее женственности, и тело ее изогнулось, а с губ сорвался восторженный вскрик. И уже в следующий миг такие нежные, такие ласковые руки Адама обвили ее за талию как два железных обруча и приподняли ее навстречу завершающему удару.
— Теперь ты действительно сможешь почувствовать меня! — хриплым от возбуждения голосом произнес он и осторожно вошел в ее горячее влажное лоно, не переставая при этом покрывать частыми поцелуями ее искаженное мукой сладострастия лицо. Через несколько секунд Дженис уже ничего не видела и не слышала. Всю ее заполнила страсть, разбуженная им, желание, охватывающее ее огнем, возносящее выше и выше, — дикий ритм, мощно переходящий в крещендо восторга, от которого она закричала в полный голос и прижалась к его крепкому мускулистому телу с такой силой, будто оно было единственным спасительным пристанищем ей во всей Вселенной…
Дыхание ее медленно успокаивалось, и Дженис постепенно возвращалась в действительность, все еще потрясенная глубиной открывшегося ей блаженства, рядом с которым все воображаемое, все ее мечты и грезы казались бледной тенью, отдаленной от реального переживания на сотни световых лет. Весь мир словно разбился на миллионы осколков, и теперь эти осколки мало-помалу собирались вместе в прежнюю — нет, совершенно иную! — Дженис Моррисон.
Рядом с ней шевельнулся Адам, глубоко вздохнул и прижался губами к ее уху.
— Итак, теперь ты видела, как это должно быть, — прошептал он. — Только не уверяй меня, будто и на сей раз ты ничего не чувствовала, потому что это будет совершенной неправдой. Я видел твою реакцию, я чувствовал в тебе отклик, и я — знаю!
Ты знаешь слишком много! — с внезапной горечью подумала Дженис. Слишком много, и все же недостаточно!
И все равно она была сейчас безмерно благодарна ему. Адам сумел заставить ее тело звучать, как драгоценную скрипку! Однако он и не подозревал даже — да и не мог подозревать, — что она принадлежит ему не только телом. Ее сердце, ум, душа с давних пор и навеки принадлежали ему. Как жаль, что она, Дженис, не оказалась первым номером в списке его избранниц, а посему всей ее любви суждено сгинуть под спудом неразделенности и обиды, как бы ни пело под его рукой ее тело.
— Ты и теперь будешь заявлять, что не выйдешь за меня замуж? Пойми, Джен, мы и раньше умели находить общий язык, а теперь, когда мы поняли, что абсолютно подходим друг другу физически, мы просто не вправе расстаться. Пусть в нашем браке и будет присутствовать расчет, но теперь у него есть как минимум два основания — а это много, очень много!
Для Адама — да, но не для Дженис, жившей по принципу «Все либо ничего».
— И все равно, Адам… — начала она, но он не дал ей закончить.
— Я же сказал: два основания. Вспомни, что брак заключается не только ради тебя, но ради будущего ребенка! — Он сделал паузу, словно проверяя действие своих слов, затем продолжил: — Ты действительно хочешь поднять ребенка на ноги собственными силами? Хочешь повторить ошибку матери, лишить ребенка отца, сделать так, чтобы он рос с ощущением собственной неполноценности?
Адам один к одному повторял ее собственные слова, и Дженис в отчаянии прикусила губы. Он знал, что делает: против этого довода у нее не было аргументов.
— Представь, что это будет означать на деле, Джен! — безжалостно продолжал он. — Гринфилд — сущая деревня. Пойдут сплетни, слухи. Готова ли ты бросить вызов этим перемигиваниям и переглядываниям за твоей спиной, всем этим недомолвкам и намекам? А ведь тебе будет хуже, чем матери: та была приезжая, а ты — местная, вся твоя жизнь прошла на глазах у жителей нашего городка. Готова ли ты обречь на участь незаконнорожденного свое дитя, свою плоть и кровь, прекрасно зная, как оно будет страдать от отсутствия полноценной семьи. — Он провел кончиком пальца по ее обнаженной руке и уже более мягким тоном продолжил: — А ведь всего этого легко избежать — достаточно сказать «да». Ты гарантируешь себе душевный мир, обеспечишь себе полную безопасность и уважение окружающих. Твой ребенок — наш ребенок — вырастет в полной семье, в любви и ласке, на глазах у родителей, ничего не боясь и имея все, что ему потребуется. Каждый ребенок имеет право на счастливое детство, Джен. И если кому-то другому это может быть непонятно, то только не тебе!
