Они поймали такси и объяснили шоферу, что нужен мясной ресторан – и обязательно хороший мясной ресторан. Чтобы по высшему классу, брателло!
Мясной ресторан нашелся – и он оказался грузинским. Привычный интерьер – на стенах чеканка из советских времен, непонятно, как сохранившаяся, глиняные кувшины, папахи и рог для вина.
Вышел хозяин – обрадовался им, как своим родственникам, – грузины всегда так встречают гостей, усадил за стол и принес меню. Рассказал, что ресторан держит совместно с братом жены, тот известный в Батуми повар, уговорили приехать сюда и открыть дело. Дело пошло – все родня, и никакого обмана. Жена Манана держит бухгалтерию, золовка на кухне – подмога мужу, теща дома лепит хинкали, и лучше ее их здесь (и в Батуми, разумеется!) не лепит никто. За официантов дочка Нино и сын брата Бесо. А вот сегодня молодежь отсутствует – праздники. И за подавальщика он, Давид, собственной персоной. Вечером будет аншлаг – и тогда подключатся все, вся семья. Придут Нино и Леван, невеста Левана и жених дочери. Ну, и дай бог! Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
Читали меню и глотали слюни – хачапури трех видов, пхали из свеклы, пхали из шпината, лобио зеленое и красное, сациви, солянка, харчо, собственно бабушкины хинкали (так и написано – хинкали от бабушки Тамар!), цыпленок табака, купаты на кеци и еще куча всего, скорее бы, только скорее!
Запивали домашним вином – и откуда оно здесь, чудеса! Ели так жадно и с таким аппетитом, что хозяин, сидевший за соседним столом с какими-то бумагами, только посмеивался, когда Жаров, с набитым ртом, поднимал кверху в восторге большой палец.
Пообещали, что придут сюда снова и приведут друзей.
Вышли на улицу и сели на лавочку. Рита положила голову ему на плечо и тихо пробормотала:
– Подремлю, а, Жаров? Идти не могу – так объелась, просто нет сил!
Жаров погладил ее по руке.
– Спи, милая! Спи. Куда торопиться? Правильно, некуда. Отпуск у нас. Вот и спи.
Она и вправду уснула. Он подивился – вот так, на улице – ну, чудеса! И это она, Рита, которая и в своей постели подолгу уснуть не могла! Какие-то успокоительные капли, таблетки валерьянки, ново-пасситы, старо-пасситы… И черт его знает что…
А здесь – дрыхнет посреди улицы, и хоть бы хны!
А потом гуляли по центру, пили кофе в кофейне, ели мороженое и снова бродили, бродили по старым улочкам, дивясь на прохожих, – какая пестрая толпа! Как все смешалось в этом чу́дном городе! Какая невидимая сила собирает всех вместе тут, на этой земле? И всем хватает места, и все находят именно то, чего каждому так не хватало. Здесь, в этой шумной восточной пряной пестроте, в гамме разноголосой толпы, чего ищет здесь человек? Надежду? У Стены Плача, в мечети, в храме – о чем они просят Господа? Каждый о своем? Да, разумеется. Но, думается, их просьбы похожи и не сильно отличаются друг от друга.
Все просят здоровья – отчаянно просят! Спокойствия и покоя – чуть тише, наверное. Смущаясь слегка – жизни послаще и чуть посытнее. Родителям, детям и внукам. Друзьям.
Терпения просят и сил. На всех языках. Читая молитвы и своими словами. И снова надеясь, что Господь услышит.
Услышит, услышит – иначе зачем я здесь?
И просит его жена. И вдруг он поймал себя на мысли, что и ему, Жарову, хочется обратиться к нему. Впервые в жизни. И попросить. Не за себя – за нее, Риту. Просто попросить, чтобы он… Ей помог!
Он растерялся и смутился от этих мыслей – куда идти и как просить? Он, некрещеный, неверующий, не признающий всего этого. Этих обрядов, отправлений, ритуалов.
У кого спросить? У Риты? Смешно! Она и сама не ведает, что делает: мечется и просит «у всех». Наверное, так неправильно… Но если так легче…
А что делать ему? Борька далек от всего этого, Наташка тоже.
Он озирался по сторонам – все эти люди знали, куда идти. Все они знали, зачем приехали.
Только он приехал сюда «за компанию». Группа поддержки, приличный и виноватый, жалостливый супруг.
Благородный муж, пожертвовавший Мальдивами.
Ладно, поехали домой. Устали. А дома их ждал пивной вечер – море пива, соленая рыбка и креветки – по неподъемной, разумеется, для хозяев цене.
Ладно, разберемся, решил Жаров. Компенсируем, так сказать. Вот чем – здесь надо подумать.
И снова была нирвана – такая благость на душе, такое благолепие! Снова бесконечная трепотня, взрывы смеха и слезы умиления.
Назавтра был выходной, и решили ехать на море. Решали – а на какое? Поплавать – на Средиземное, а подивиться – так это на Мертвое. Там не поплаваешь, зато полежишь, как будто в шезлонге, на соленой и плотной поверхности, надышишься бромом, намазюкаешься целебной грязью и – как новенький! А вот на Красное – далековато. Тем более одним днем.
Экзотика, конечно же, только на Мертвое! Средиземное мы повидали, причем с разных сторон.
Ночью, когда все спали словно подкошенные, Жаров осторожно, чтобы никого не разбудить, поднялся и вышел на балкон.
Сначала закурил сигарету, потом почему-то поспешно затушил и поднял глаза к небу.
Оно было очень темным, с просинью, с густыми и яркими звездами и желтой, как головка голландского сыра, большой и круглой луной.
Он закинул голову и зашептал:
– Прости меня, Господи! Я… Я не знаю, как к тебе обращаться! И не понимаю, как и о чем тебя просить! Потому… Потому, что стесняюсь… И еще – не умею. Потому что не вспоминал о тебе никогда. Когда было плохо – вспоминал, прости, черта. А когда хорошо – никого. А надо было сказать тебе хотя бы спасибо! Тебя ведь редко вспоминают, когда хорошо. Редко благодарят. Такие, как я. А теперь… Теперь я прошу тебя! Помоги ей! У меня все нормально. Все хорошо у меня. Виноват я, а страдает она. Не наказывай ее, прошу тебя! Накажи лучше меня. Она ни при чем! И еще – прости меня. За что – знаем и ты, и я. И еще… Не сердись, если я прошу тебя слишком о многом. Я ведь не знаю, честное слово… Что можно, а чего нельзя. Ты ведь здесь, ну, рядом. Ближе, чем где-либо. Или я совсем дурак?
Он шептал это так горячо и так страстно, что не заметил, как по лицу потекли слезы – быстрые, горячие, торопливые.
Он снова смотрел на небо и снова что-то шептал. И ему казалось, что там, наверху (господи, а где там-то?), его внимательно, очень внимательно слушают…
И еще – ему верят….
Жаров, дрожа, вернулся в комнату, прижался к Ритиной спине, пытаясь согреться, долго не получалось, ему очень хотелось ее обнять, но боялся потревожить.
В голове было пусто, но странно легко. Словно он наконец сделал что-то такое, что принесло ему облегчение и какое-то знание. Какое – он совсем не понимал, да и не мучился этим.
Понимал, вернее чувствовал, он одно – этот разговор, эти просьбы там, на балконе, в синюю и прохладную ночь, были ему жизненно необходимы. И как, дурак, он не сделал этого раньше?
А в восемь утра Наташка протрубила подъем: «Хватит дрыхнуть, сейчас все рванут на море, и мы завязнем в пробках!»
Наспех перекусили, и Наташка начала стругать колбасу и сыр на бутерброды. Жаров ее остановил – перекусим в кафе, не морочься, мы приглашаем.
Рванули. Город еще спал – в легкой туманной дымке, чуть серебристой. Стены домов отсвечивали мягким золотом – город был тих и снова прекрасен.
Пробки москвичей рассмешили – и это после наших родных, бесконечных! И все же на шоссе машин прибавилось.
Ехали сквозь горные ущелья, пустыню, мимо шатров бедуинов, возле которых бродили ленивые и сонные верблюды. Рита привалилась к Жарову на плечо и задремала.
Они с Борькой вполголоса обсуждали новинки мирового автопрома – обычный мужской разговор. Наташка свернулась клубочком и тоже уснула.
И Жаров почувствовал, что его накрыло какое-то удивительное спокойствие, умиротворение, что ли… Он был так расслаблен и так спокоен, как не случалось уже много лет.
Этот однообразный и успокаивающий пейзаж за окном – желто-красные пески, небольшие островки зелени, низкие кустики какой-то пустынной травы, растущие вдоль дороги. Небо очистилось от утреннего тумана и жгло глаза ослепительной, почти неестественной синевой.
Они тихо переговаривались с Борисом, боясь потревожить своих женщин. Своих. И не было дороже вот этих самых минут, не было пронзительнее…
Они словно поняли друг друга и замолчали. Борька вел машину спокойно, а Жаров смотрел вперед, пытаясь справиться с непонятным сердечным волнением.
Первой проснулась Наташка и затребовала туалет и кофе. Припарковались у заправки. Взяли кофе и булочки, вышли на улицу и расположились на капоте машины. Пили молча, рассматривая окрестности и удивляясь тишине.
Подъехал экскурсионный автобус, и из него вывалилась толпа соотечественников – шумная, всклокоченная. Все рванули в туалет и кафе, а они поскорей свернулись и поехали дальше.
Наташка включила музыку – нежно запели Никитины, призывая, как всегда, помнить о том, что мы – люди.
Наконец показалось море – сероватое, словно застывшее – ни волн, ни прибоя. Кое-где у берега лежали белые островки соли, словно небольшие белоснежные сугробы.
