И еще – отцу там работалось. Это и было главной причиной. С раннего утра он уходил в крошечную мансарду на втором этаже – лестница шаткая, надо идти осторожно, – включал настольную лампу, садился за старый дубовый стол, покрытый местами заштопанным маминой ловкой рукой зеленым сукном, и – начиналась работа.
Часов в двенадцать мама относила ему чай в подстаканнике – очень крепкий, долька лимона и три ложки сахара. На краю блюдца – пара овсяных печений. К обеду отец не спускался – не хотел прерываться. Обедали вдвоем с мамой. А уж ужинали вместе – тут и начинались разговоры про жизнь и про всякое другое. Если работа ладилась, отец был очень оживлен. А если спускался мрачнее тучи, за столом стояла гробовая тишина. И Нюта старалась быстрее поесть и юркнуть к себе. Днем полагалось отдыхать. Но не праздно валяться, а читать, или решать примеры, или учить английский. Такой вот был отдых. Она не роптала, только иногда вскакивала с кровати и подбегала к окну. Там была жизнь! Проносились на великах друзья, девчонки сидели на бревнышке и плели венки, провожая пролетавших мальчишек заинтересованными и почему-то осуждающими взглядами. Нюта смотрела на часы и вздыхала – стрелки ползли как сонные черепахи. И вот – свобода! Она выбегала на улицу, распахивала калитку и врывалась в прекрасную жизнь.
Осенью, конечно, уезжали – у дочки школа, ничего не поделать. Но в субботу, с утра пораньше, торопились на электричку – у отца за плечами огромный рюкзак, набитый провизией, да и у мамы приличная сумка.
В электричке было сильно натоплено, и Нюта, прислонившись к отцовскому плечу, засыпала.
А вот когда выходили на платформу… Тут и начиналось всеобщее счастье. Снег, голубоватый, серебристый, сверкающий до боли в глазах, переливался на солнце. На ветках сидели пухлые, словно елочные шары, красногрудые снегири. Под заборами, как заполошные, проносились озабоченные белки. Дорожка была протоптана, и под сапогами снег скрипел и вкусно похрустывал.
Отец шел впереди быстрым, спортивным, уверенным шагом. Мама с Нютой все время отставали и умоляли его замедлить ход. Он посмеивался, оборачиваясь на них, и называл их клушами. Наконец подходили к забору. Отец доставал ключ и долго возился с замерзшим замком, отогревая его зажженными спичками.
Потом пробирались по засыпанной дорожке к дому. В доме было совсем холодно, и отец, сбросив рюкзак, принимался топить печь. Печь была замечательная – уже через пару часов в доме было почти тепло, а уж часа через четыре стояла такая жара, что они раскрывали окна.
Нюта выходила на улицу, лепила снежную бабу, раскидывала пшено в кормушки и бегала в сарай, вытаскивать санки и лыжи.
Потом наспех обедали и наконец отправлялись в лес.
В лесу было чудесно! Мама все время вздыхала, останавливалась, закидывала голову к небу и повторяла:
– Лесная сказка! Просто берендеев лес! Так и ждешь, что из-за елки вот-вот выйдет старик Морозко.
Отец посмеивался и говорил, что мать – отчаянная выдумщица. Отец убегал быстро и далеко, скоро его синий лыжный костюм пропадал за стволами деревьев. Нюта, тоже лыжница с опытом, пыталась его догнать. А мама плелась не спеша, заглядываясь на снегирей и белок и постоянно окликала мужа и дочь.
Возвращались такие усталые, что сил хватало только напиться чаю и рухнуть в постель. А вечером отец просил «ведро жареной картошки», обязательно с салом и лучком. Под эту картошку он непременно выпивал пару рюмочек водки. В печке трещали дрова, в доме было тепло, и снова начинались долгие разговоры «за жизнь». Нюта клевала носом, и отец брал ее на руки и уносил в ее спаленку. Сквозь сладкий сон она слышала, что родители еще долго не ложились, тихо журчала беседа, и все так же потрескивали в печке дрова.
Утром будило яркое солнце, и она, сладко потягиваясь, радостно думала о том, какая она счастливая.
Она выскакивала на кухню, где мама уже жарила яичницу, помогала накрывать на стол – ждали отца. Он, покрякивая, под окнами обтирался снегом, и Нюта махала ему рукой.
Потом собирались домой, и уезжать совсем не хотелось – на даче были самые любимые книжки, самые дорогие сердцу куклы, пяльца с незаконченным вышиванием, рисунки – все из ее детства.
А в понедельник начиналась школа. Школу Нюта недолюбливала – училась прекрасно, а вот близких подруг не завела – так получилось. Все самое лучшее, в том числе и подруги, было «дачным».
Два раза в неделю приходила учительница немецкого Эльфрида Карловна, дама строгая и сухая, – по понедельникам и четвергам. А во вторник и пятницу были уроки музыки – их вела замечательная Алла Сергеевна, студентка последнего курса консерватории. Аллочка – так называла ее про себя Нюта – была веселая и остроумная. Она рассказывала смешные байки про студенческую жизнь и кое-что про свой роман с однокурсником. Нюта смущалась и опускала глаза.
Аллочка была хорошенькая, словно кукла, – маленького росточка, очень изящная, с густыми, темными кудрявыми волосами. Однажды она поделилась со смущенной Нютой, что карьера пианистки ее вовсе не занимает – ей хочется замуж, свою квартиру и парочку деток.
– А для чего консерватория? – краснея, спросила Нюта.
Алочка ответила, что Нюта – святая наивность! Где же найти перспективного мужа? Такого, у которого бы «все получилось». А уж она, Аллочка, ему в этом поможет. Сделает из него второго Рихтера, не сомневайся!
Такой подход Нюту расстроил – любимая Аллочка оказалась корыстной и расчетливой. Ей хотелось выбраться из нищеты (жила она в коммуналке, в крошечной комнатке в восемь метров с мамой, подрабатывающей также уроками).
На последнем курсе Аллочка осуществила мечту и вышла замуж – муж ее был из известной музыкальной семьи. И все получилось – пышная свадьба, ресторан, отдельная квартира с домработницей. Вот только мужем стал не тот молодой человек, в которого она была влюблена, а совсем другой. Она пригласила на свадьбу и Нюту, но та не пошла – неловко было смотреть на пышное пиршество и обманутого жениха и родителей. Она знала про Аллочкин корыстный интерес. После Аллочкиного замужества уроки, естественно, закончились – в заработке она больше не нуждалась. Пару раз позвонила бывшей ученице, жарко рассказывая, какая прекрасная наконец настала и у нее жизнь, и – скоро пропала.
Пианино Нюта закрыла и больше к нему не подходила. Почти пять лет.
Зато теперь четыре раза в неделю приходила Эльфрида – немецкий «надо усиливать», говорил отец. И это было логично и правильно – на семейном совете было решено, что поступать Нюта будет на немецкую филологию. Логично еще и потому, что Нютин отец был известным переводчиком немецкой поэзии.
Придя с фронта, куда отец попал в последний призыв, двадцатидвухлетним выпускником университета, он встретил Нютину мать, свою будущую жену – вот с этим было ясно в первую же минуту. Юная студентка пищевого института Людочка Крылова покорила сердце молодого фронтовика моментально – она была серьезна, образована и очаровательна – пепельная блондинка с длинной, по пояс, косой и задумчивыми серыми глазами. Подкупило и то, что Людочка всем сердцем любила поэзию. Три месяца прогулок по ночной Москве – чтение стихов попеременно – то он, то она. Иногда кто-нибудь начинал, а второй тут же подхватывал. Словом, полное единение душ. Свадьбу сыграли скромную, в Людочкиной с родителями коммуналке, куда были, естественно, приглашены все соседи. Зажили в углу, отгороженном старой китайской ширмой.
Дачу строили вместе с тестем – своими руками. Жили в полном согласии и уважении, а когда огромную квартиру принялись расселять, решено было въехать в новую вместе, тем же составом. Тем более что Людочка ждала ребенка.
Соседи уехали осваивать новые районы – Черемушки, Медведково, Зюзино.
А Спешиловым дали в самом центре, на Тишинке, – отец был фронтовиком и уже членом Союза писателей, и тесть, отец Людочки, тоже прошел всю войну.
Нюта родилась на Тишинке и хорошо помнила, как с дедом и бабушкой они ходили на знаменитый Тишинский рынок. Она помнила, как очень боялась калек, просящих милостыню или торгующих старыми вещами.
Дед и бабушка в новой квартире прожили недолго – сначала заболел дед, а следом слегла и бабушка. Так и ушли они один за другим в течение года.
Людочка осталась за хозяйку и очень растерялась – до этого она не знала ни магазинов, ни обедов, ни стирки, ни глажки. Все делала бабушка, умудряясь заниматься еще и внучкой.
Слава богу, что Нюта уже пошла в школу, и Людочка терпеливо, долго и неумело, штудируя поваренную книгу, возилась с обедом.
Отец работал дома и, видя усилия жены, только посмеивался – учись, матушка! Не боги горшки обжигают!
Мать глотала слезы и рвалась на работу. А отец оказался «тираном» – по ее же, Людочкиным, словам. Он был убежден, что место женщины – дома. Тем паче что муж работает там же и дочь «надо встретить со школы».
