— Это не мог быть фермер, — сказала Джессика. — Отец дает взаймы только богатым купцам. Тем, которые, как он уверен, смогут заплатить даже в год плохого урожая.
— Давай прогуляемся. У нас еще много времени, я тебе говорю! Когда кошка из дома…
Джессика нахмурилась:
— Если отец говорит, что будет дома в восемь, значит, будет в восемь.
Но она позволила повести ее через площадь к каналу, мимо группы озабоченных членов городского совета, изучающих подточенные водой опоры моста, и через мост к узким улицам по другую сторону.
— По дороге сюда я слышал чудесную музыку, дорогая Джессика! — болтал Лоренцо. — Раздавалась она из окон дома рядом с Дворцом дожей. Лютни и гобои, как жаворонки и соловьи! Вот я и остановился послушать. — Он стал напевать без слов, как бы дергая пальцами струны невидимой лютни. — Кто знает, сколько я там простоял?
— Я знаю, — буркнула Джессика, хотя она уже и не сердилась по-настоящему: он пришел, он на крючке. — Сорок восемь минут ты потратил, прогуливаясь по мосту Риальто, следя за моим отцом. Купить тебе часы?
— Только очень красивые. Золотые, с бриллиантами вокруг циферблата. У тебя или у твоего отца достаточно дукатов. Но не стоит. Я их только потеряю, прекрасная язычница! — Они вышли на узкую улочку, и он увлек ее в тень стены дома. Джессика ответила на его поцелуй, но, когда он начал задирать ей юбку, остановила его.
— Хватит, любимый! — прошептала она.
— Не хватит, — сказал он, крепче сжимая ее бедро, но все-таки отпустил. — Хватит, красавица, но только сейчас.
Из дома вышла служанка и закричала на них. Они пошли к Большому каналу. Лоренцо нанял гондолу, и Джессика открыла свой кошелек, чтобы заплатить гребцу.
Они лежали рядом на корме, почти скрытые от посторонних глаз, и гондольер вез их по все расширяющимся улицам-каналам. Они проплывали мимо маленьких суденышек и красивых гондол, а однажды проплыли мимо великолепного судна, где за наполовину задернутыми занавесками Джессика разглядела одного из членов Совета Десяти, его везли из одного важного места в другое. Он деловито хмурился под своей красной шапочкой, которая торчала у него на макушке, подчеркивая его высокое положение. Джессика вздохнула при мысли о его сыновьях, которые, наверное, обручены уже с девицами-христианками.
Через некоторое время они приплыли в восточную гавань, откуда высокие купеческие корабли отправлялись в залив, потом на юг и, наконец, на восток в Турцию или Индию или на запад в Марсель, Амстердам, Гамбург или Антверпен. Гондольер вел гондолу вдоль берега, а они с Лоренцо рассматривали все, прижимаясь друг к другу, чтобы защититься от холодного ветра. Джессика смотрела на горизонт, где парусник набирал скорость, а потом, как на крыльях, вылетел в открытое море. Затем она внимательнее присмотрелась к потным черным рабам в порту, которые загружали тюки и коробки в чрева огромных деревянных судов. Она вспомнила острое замечание отца о рабовладельцах-христианах и, нахмурившись, похлопала себя по лбу, как бы стараясь изгнать его голос из памяти.
Лоренцо показал на симпатичное судно с надписью на носу «Эндрю» и сказал:
— Оно принадлежит моему большому другу — торговцу индийскими специями. Я не видел его уже несколько недель. Я задолжал ему двести дукатов. — Он сел немного пониже и выглянул за борт.
— Я без труда могла бы заплатить твой долг, — насмешливо проговорила Джессика.
— Хорошо, — послышался голос Лоренцо из-под одеяла. — Кажется, я видел его на набережной, с братом. — Он протянул руку и схватил ее за коленку. — Иди сюда.
— Нет. Ты что, хочешь опозорить меня перед всем светом?
— Я буду позорить тебя под одеялом.
Она показала пальцем на солнце, хотя и знала, что он не увидит ее пальца.
— Уже шесть, Лоренцо! Мы рискуем. — Она наклонилась, стянула шерстяное покрывало с его смеющегося лица и поцеловала его. — И ты знаешь, что вовсе не собираешься позорить меня.
Гребец повел лодку назад в сеть каналов. Он греб, напевая песню без слов. Лоренцо встал и тоже начал петь. У него был красивый тенор, и Джессика слушала его с удовольствием, пока он не стал петь слишком громко, его голос отдавался эхом в близких стенах Сан-Джакомо дель Орио. Она велела ему замолчать.
— Ах, Джессика, — ласково проговорил Лоренцо. — Выходи за меня замуж, и мое положение изменится к лучшему. Я понял это в тот день, когда встретился с тобой взглядом на Риальто, где ты сидела позади отца, под твоей желтой шляпой, считала его монеты, нахмурив бровки и тихо шевеля губами. Очаровательные губки! — Он поцеловал кончики своих пальцев, выражая восторг, и обнял ее.
— Судя по солнцу, уже почти семь, — заметила она, отстраняясь от него. — Меньше чем через четверть часа зазвонит колокол на Кампаниле.
— Я знаю, прекрасная язычница, я знаю.
— Прекрасная язычница. Я хочу быть одной из тех двоих.
Лоренцо налил вина из меха себе в рот и предложил ей.
— Каких двоих?
— В Талмуде говорится, что двое из шестисот тысяч евреев перестанут быть иудеями.
— Что за образованный человек! — заметил Лоренцо, насмешливо подражая испанскому акценту, что напомнило ей на мгновение выходки Ланселота. — И как считает! С твоим умением считать почему ты сейчас не помогаешь своему отцу на Риальто?
— Сам знаешь, почему! Он не хочет, чтобы мужчины вроде тебя смотрели на мои губы.
— Значит, он просто скрывает тебя. Но я хочу жениться на тебе и заставить…
Ей уже надоела эта шутка, но она улыбнулась.
— Когда, Лоренцо? Когда?
Как и отец, она не дура. Джессика знала, не хуже, чем ее подруга Нерисса, что Лоренцо хочет получить ее богатство не меньше, чем ее сердце. Род ди Скиммиа был старинный и благородный. Отец Лоренцо когда-то входил в Совет Десяти. Но старик любил швырять деньгами и в конце концов полностью растратил свое состояние. Не желая пачкать руки торговлей, он все же попытался поддержать свое существование спекуляциями на бирже в Мадриде, но потерял деньги и был вынужден продать свое имение в Терра Фирма Венецианской провинции на материке. У Лоренцо было два брата, поэтому после смерти синьора ему достанется всего лишь малая часть отцовского дома на площади Патриарка-то. Правда, существовал один выход — церковь, но церковь — это не для Лоренцо. У него были друзья среди обедневших аристократов, хотя теперь он все больше искал общества купцов. Эти новые друзья, не столь родовитые, но зато богатые, стоили гораздо больше самого Лоренцо, — у них была привычка давать деньги в долг в обмен на общество знатных синьоров и знакомство с их титулованными сестрами. Лоренцо считал такой обмен честным.
На самом деле он восхищался купцами. Они похожи на Христа, первое чудо которого было превращение воды в вино, торговцы же превращали пряности и шелк в серебряные монеты. Лоренцо гораздо чаще превращал серебро снова в вино, следовательно, опять в воду. Для него это было не богохульство, а чудо.
Хотя и служило причиной его долгов.
Джессика знала о долгах Лоренцо, но полагала, что с помощью денег ее отца его судьба изменится. Имея пять тысяч дукатов, Лоренцо мог бы сам отправиться в торговое плавание в обе Индии — Восточную и Западную, земли, богатые пряностями и рудниками, и обеспечить себе богатство на всю жизнь. Она пока еще не познакомилась ни с кем из семьи Лоренцо, но Лоренцо рассказывал ей, что им начинает нравиться этот план.
— Выбрав меня, ты наконец получишь все, чего заслуживаешь, — говорил ей Лоренцо, целуя ее, когда она торопливо высаживалась из лодки на набережной канала ди Каннареджио. — Дукаты за пряности, и пряности за дукаты, и дукаты за дом на Большом канале. Цепь счастливых превращений.
— Включая мое собственное.
Лоренцо недоуменно посмотрел на нее.
— Обращение.
Он пренебрежительно махнул рукой.
— Чепуха. Несколько капель воды, которыми обрызгают твою голову, да месса в воскресенье.
Она особо не раздумывала над сменой веры. Отец покинул Испанию и никогда не оглядывался назад. Она не оглянется на гетто.
— Ты не проводишь меня до ворот? — спросила она.
— Не могу. — Впервые за этот день Лоренцо взглянул на солнце. — Поздно, клянусь. Я договорился поужинать с Бассанио в Сан-Джакомо дель Орио. Но я пришлю тебе письмо! — Лодочник оттолкнул лодку от берега. — К Нериссе! — подмигнул Лоренцо.
* * *
Джессика закрыла за собой дверь дома всего за десять минут до прихода отца. Но Шейлок казался таким усталым и рассеянным, что, когда они помолились и зажгли третью свечу на миноре — светильнике с восемью свечами в честь Хануки[42], он только велел ей отправляться в постель.
— Я тоже хочу спать, — сказал он.
Джессика почувствовала себя виноватой. Отец ужинал с членами общества сефардов, изгнанников, которые всегда говорили на испанском. На мгновение она подумала, не подойти ли к нему и не разгладить ли лаской морщинку между бровей. Но потом отец расстегнул сюртук и вытащил из-за пояса кожаный мешочек, и мысли ее обратились к тому, что же в нем может быть.
