недорослей Бонни и Клайда, снискавших себе популярность истреблением полицейских, ограбление банков и швыряние деньгами.
Собираться в демонстрации в поддержку Тойво не возбранялось, и они проходили по всем крупным городам, а самая организованная и крупная манифестация состоялась в Нью-Йорке в ноябре 1935 года. Пожалуй, главной целью этих сборищ, помимо заявленной защиты Антикайнена, было то, что люди, в общем-то, достаточно разобщенные, смогли контактировать между собой.
Их разговоры, обсуждения и обмен слухами способствовал в немалой степени тому, что финны потянулись обратно в Европу. Да, что там, в Европу — они поехали в Советскую Россию. Продав за бесценок свой кров, погрузив на пароходы бездействующее оборудование, они отправлялись в Питер, то есть, конечно же — в Ленинград. И оттуда, получив от Советского правительства кредиты на организацию производства, они разъехались по Карелии и Ингерманландии. Почему-то близость к государственной границе былых финских граждан тогда власти не смущала. В Олонце и деревнях, в самом Петрозаводске начали создаваться коммуны переселенцев. Первый водопровод, несмотря на саботаж и откровенное вредительство революционеров-ленинцев, в Петрозаводске создали именно финские рабочие руки, объединенные в слесарные мастерские и инженерное управление.
И все знали об Антикайнене, его авторитет был велик. Не так, конечно, как у Сталина, но все же. Великий вождь и учитель разрешил пропагандистской машине немного покрутиться, склоняя на все лады имя «красного финна».
«Кто такой Тойво Антикайнен?» — спрашивали в Памире местного жителя, который помимо традиционного басмачества еще подрабатывает в каком-нибудь «аулкоме». Тот, сощурив глаза, укажет на горный пик. «Это», — скажет он. — «Тойво Антикайнен».
Действительно, назвали гору именем легендарного командира красных лыжников. Величественная скала, упирающаяся в небо, не так далеко от Пика Коммунизма. Авторитет!
Забирают с улицы несчастного колхозника, который, отчаявшись от трудодней, налакался сы-ма-гона и опал, как озимые, возле почтамта. «С какого колхоза?» — спрашивает возмущенная общественность и народная дружина. «С имени Тойво Антикайнена», — невнятно, но очень гордо отвечает колхозник.
Таких предприятий, носивших имя финского борца за мировую революцию, по всей стране Советский Союз было не один десяток. Авторитет!
Едет, подпрыгивая на ухабах, телега под управлением немытого возницы, лошадь испуганно озирается по сторонам. «Где, черт побери, эта улица?» — спрашивают они хором проезжающую мимо машину. «Какая, дядя?» — уточняет водитель, нажав на тормоза. «Улица имени Тойво Антикайнена». «Так за углом, валенок. Карту купи!» — степенно бросает шофер и поддает газу.
Во многих городах Советского Союза была такая улица. А кое-где и поныне есть. Авторитет!
Тойво превратился в живую легенду, а его имя символизировало «сопротивление фашизму в классовых битвах». Где нашли фашистов в Суоми? Наверно, не совсем внимательно смотрели замечательный фильм «За нашу Советскую Родину», где Олег Жаков с проницательным и мудрым взглядом предстал в образе финского патриота. «Мочи козлов!» — бросал клич экранный Антикайнен, и бойцы кричали: «Мочи!» А также зрители в кинозале повторяли на разные голоса: «Мочи!»
Литература тоже не заставила себя долго ждать. По заданию партии Геннадий Фиш написал повесть «Падение Кимасозера». Писатель, обладающий отменным коммунистическим чутьем, написал про лыжный поход, ни черта не соображая о таком способе передвижения, как лыжи. Да разве это было важно?
Важно было то, что в середине тридцать пятого года вряд ли нашелся бы в Советском Союзе, Европе и Соединенных Штатах Америки культурный человек, не знавший имя Тойво Антикайнена. Собирались такие культурные люди группой и гадали: повесят — не повесят, расстреляют — не расстреляют? Ставки, как водится, три к одному. Один — это на то, что оставят в живых.
Однако свидания с Антикайненом в тюрьме продолжали оставаться под запретом. Посещение Пааво Нурми было единственным исключением, и начальник тюрьмы подготовил распоряжение, чтобы до неудобного заключенного не мог добраться никто, какой бы звучной международной фамилией он, или, даже, она, ни обладали. Для свидания требовалось специальное разрешение министерства юстиции. Карманная организация правительства Финляндии прямого отказа никому не давала, но условия ставила такие, что жизни не хватило бы их выполнить.
Тойво узнавал о своей популярности от своего адвоката. Это было сначала. Потом приноровился и начал догадываться об очередном успешном сборе подписей за отмену смертной казни по тому, что его непременно сажали в карцер.
Антикайнен даже не спрашивал, отчего его снова тащат в сырой тесный каменный мешок. Значит, где-то опять требовали гуманного суда в его отношении.
Плохо было в карцере: питание совсем гадкое, нет возможности для привычной физической гимнастики, вечная полутьма, как в памятной ему по былому времени «преисподней». Душно было Тойво, и какая-то паника подбиралась, норовя забрать контроль над реальностью. Был бы Бокий поблизости — можно было предположить, что на него действует очередная шайтан-машина, но в Финляндии до такого пока еще не додумались.
Сами мероприятия, которые проходили по всему миру, для Тойво значили много, но не очень. Подписи собирают там, а он сидит здесь. Очень важно, что его не забывают, большую работу проделал старший товарищ и верный друг Куусинен. Но главное — это результат.
Как бы ни пытался сторожиться Антикайнен, однако при грамотной разработке ему не выжить. Не настолько он крут, чтобы не было кого-то круче его. Смерть от несчастного случая или от самоубийства — волна, конечно, подымется. Не миновать расследований, громких заявлений и тому подобное, но дело будет сделано. Волна имеет свойство также и спадать.
Тойво после гибели милой Лотты вовсе не боялся смерти, иной раз, впадая в отчаянье, даже хотел умереть. Но закончить жизнь в тюрьме — это несерьезно! Умереть можно на воле, умереть можно в борьбе, но умереть в застенках, как баран — с этим мириться было решительно невозможно. Он начал страшно бояться смерти. Вероятно, этому способствовало не такое уж редкое заключение его в карцер.
А в расследовании тем временем шли допросы свидетелей. Характерно было то, что все они свидетельствовали против Антикайнена. Считалось совершенно справедливым, что не было никого, кто бы давал показания за него.
Вновь выплыл «революционер» Саша Степанов и его жена. Эта пара обрела смысл в жизни. Их сочинения о том, насколько пагубен был Тойво с ранних лет, каким он стал и что может с ним произойти, почему-то были приобщены к обвинительным заключениям. Толстый Саша был преисполнен гордости, что справедливость в его лице имеет свой голос. Утренний стакан водки эту гордость потешно тешил.
— Сам бы его повесил, как собаку! — говорил он, закусив огурцом.
— И я бы его повесила! — соглашалась жена, занюхивая свою дозу рукавом халата. — У, вражина!
Закономерный итог перевоплощения политического борца в висельника. Вернее, не в того, кто висит,
