никого? — возмутилась уборщица. — Чертей полный кабинет. Кривляются, хихикают — насилу справилась.
И она начала истово креститься, поминая царя, отечество и, как водится, бога.
Судебный процесс слегка притормозился, потому что новому судье — новому П — нужно было время ознакомиться с делом и передать своему последователю свою прежнюю работу.
Тойво на несколько дней оставили в покое, Арвид укатил в Стокгольм.
Лежа на широкой кровати, смотря в потолок, он рассуждал:
— Когда Антикайнен не поднялся при появлении судьи, я слегка растерялся. Даже больше — испугался. Но потом, когда он начал вести себя не как подсудимый, а, наоборот, как обвинитель, я подумал: «А что ему, собственно говоря, терять?» На приговор это не повлияет. Смертный, либо пожизненное — не столь важно. Это в рядовых делах на судей смотрят, как на богов — может лишний годик впаять, а может и скостить. Молодец, Тойво — показал, чего на самом деле стоит этот процесс. Только вот едва не перегнул палку, начав говорить о Мировой революции. Я чуть со стула не упал, еле от смеха удержался. Но ничего — обошлось.
— Да, мужественный человек этот Антикайнен, — сказала Рут, подняв голову и опираясь о руку. — А где он жил до ареста? Говорят, на нелегальном положении. Но ведь так не бывает?
— Не бывает, — согласился Арвид. — И знаешь, что интересно? После его грандиозного лыжного похода он, кавалер Ордена в СССР, куда-то делся. Там мелькнет информация о нем, сям — но ничего конкретного. Будто для порядка, а самого Антикайнена и нет в помине. Легенда. Я пытался узнать, но тщетно.
— И что?
— Ну, спросил у него сам. А он отвечает, мол, мертвым был. Или «у мертвых был». Не расслышал. Что имел ввиду? Загадка.
Новый судья, не особо вдохновленный размытым делом о государственной измене, решил повторно рассмотреть убийство Исотало. К разбирательству присовокупили 69 свидетелей, которые давали показания, в той или иной манере обвиняющие Тойво.
— Взгляд у него был — я с ним накануне встретилась — как у волка. Готовился к убийству, — говорила упитанная женщина, утверждавшая, что она видела, как Антикайнен покидает Хельсинки.
— Все они, шюцкоровцы, нападали на людей и готовы были поубивать любого-каждого, — утверждал другой свидетель. — Покойный Исотало тоже был среди них, но потом покинул по идейным соображениям, пошел в крестьянство.
Допросили всех 69 человек, показания записали, и бригада следователей начала их вертеть так и эдак, чтоб устроило судью.
К слову, Арвид тоже нашел 20 свидетелей, которые показывали в пользу Антикайнена. Были среди них люди шюцкора, была знаменитость — бегун Нурми, но к допросу привлекли только троих.
Подавляющее преимущество в 23 раза не смогло одержать подавляющего превосходства — убедительных доказательств, что Исотало был убит лично Антикайненом, либо по его непосредственному приказу, так и не обнаружилось. Хонка с ненавистью смотрел на Рудлинга.
Пришлось вновь возвращаться к беспроигрышному варианту с государственной изменой. Но судья П делал это уже со всеми предосторожностями: обращался к подсудимому уважительно, не перебивал ни его, ни защитника, делал замечания прокурору, коли тот по привычке встревал не в свое выступление.
Процесс грозил продлиться много времени.
В Хельсинки дело тоже притормозилось.
Выборгские беспорядки, приписываемые Антикайнену, начали вскрывать неприятные факты создания концлагерей для карелов и ингерманландцев, о чем никто не хотел вспоминать. Вина в погромах никак не могла быть определена строго: виноваты «красные». Всегда всплывали не менее виновные «белые».
— Это был форс-мажор гражданской войны, — устало сказал судья Х.
Даже вездесущий обвинитель Хонка не нашел, чем этому определению возразить.
Итак, два дела были полностью закрыты. На молодого шведа в адвокатских кругах начали смотреть с уважением. Даже Корхонен позвонил поздравить, так и не дождавшись положительного ответа на свою записку.
— Молодец! — сказал он. — Отличная работа. Однако впереди еще много битв, так что пусть твой клиент не забывает нашего предложения.
Арвид пообещал, что в ближайшее время напомнит о предложении сделки, но сам мало верил, что Тойво все-таки проявит какую-то заинтересованность. Он уважал своего подзащитного, но не мог его понять, как бы ни пытался.
В последующих процессах на вопросы суда Антикайнен отвечал только по существу вопроса, проявляя немалое знание обстоятельств своего дела, включающие свидетельские показания, ссылки на Закон и уголовное право. Он сумел выучить все ключевые моменты, на которые ему указал адвокат, и достаточно логично ссылался на них.
В Хельсинки началось рассмотрение дела о гибели курсанта Марьониеми. Пикировка Арвида и Хонка по поводу законности нахождения несчастного молодого парня, добровольца, на территории Советской Карелии достигла такого накала, что на суд начали приходить незадействованные финские адвокаты и молодые люди прокурорского корпуса. Для них это было учебным пособием и гимнастикой ума. О том, что судят «людоеда», как его представляли все газеты, они как-то позабыли.
Ввиду особой важности этого процесса Антикайнена перевели из крепости Турку в крепость Хельсингфорс. Одиночных камер хватало и там. Арвид тоже переехал в столицу.
Осень 35 года была дождливой, обещая слякотную зиму, что для прибрежного портового города было не в новинку.
Я рисую на бумаге одиночество свое.
В подворотне дождик плачет, и меня к себе зовет.
Серый плащ и серый зонт я возьму с собой во двор.
Мы друг друга успокоим и останемся вдвоем.
Серый дождь, завтра ты уйдешь.
Унося печаль, закрывая дверь.
Серый дождь, серый дождь.
Условия для Тойво не изменились: никаких свиданий, отсутствие писчей бумаги и карандаша, возможность получать книги из тюремной библиотеки. Сыростью пропитались каменные стены, тюремная роба не спасала от приступов лихорадки. Единственным способом борьбы с полным упадком всех сил были физические упражнения. Тойво настолько проникся уважением к неведомому белочеху Гусаку, автору методики, что даже иной раз принимался разговаривать с ним.
— Если бы хоть разочек в сауну сходить, — говорил он призрачному Гусаку. — Кости надо прогреть, а то полное безобразие получается: сыро, как в могиле.
— Так ты же в тюрьме, стало быть все человеческое тебе должно быть чуждо, — сам же отвечал за своего собеседника.
— И жить не очень хочется, а еще умирать совсем не хочется.
— Вот и шевелись, гоняй кровь по сосудам, напрягай мышцу — чувствуй, что жив пока.
— Эх, чувствую.
Антикайнен напрягался в статических усилиях возле стенки, хватался за прутья решетки и поднимал ноги, изнуряя мышцы пресса. Потом сидел, бессильно опустив руки между колен, тяжело дыша и тупо глядя в угол.
—
