Станционные часы показывали шесть утра. Начинаясь где-то далеко в жидком холодном мареве и уходя другим своим концом в то же марево, огромным негритянским фаллосом, насадившим на себя всю Тюрлему, перрон заполнял бесконечно длинный товарняк, весь составленный из черных цистерн с мазутом.
Катя сладко улыбнулась и уткнулась снова в ладони, не желая просыпаться в этот промозглый мир.
— Гражданка! — сурово повторил голос у нее над головой. — Вы тут проституцией заниматься вздумали?
— Это не проституция, — сонно возразила Катя. — Это по любви.
— Пройдемте в отделение, — резюмировали наверху.
Облупающиеся стены милицейской каморки были увешаны ориентировками, среди которых выделялся Иван Ургант, очевидно, попавший в эту дурную компанию по недоразумению. Из предметов обстановки Катю заинтересовал чайник и рачительно убранная в целофановый пакет резиновая дубинка. Пакет был прозрачный, и на дубинке хорошо читалось клеймо с названием «Изделие „Аргумент-1“». Было еще заметно, что она снабжена поперечной ручкой с удобными ребрышками и что выглядит она подозрительно для Тюрлемы хорошо, разве что не лоснится.
Милиционером, разумеется, тоже была женщина. Да, в широченной и криво скроенной куртке из черного кожзама, и да, в идиотской пилотке, но именно женщина. Выловив что-то нежное, теплое в сонных Катиных глазах, она зло, с ревнивой женской жестокостью крутанула ей руку за спину и швырнула Катю на стул.
— Фамилия-имя-отчество, — гаркнула милиционер.
Катя сначала упрямо закусила губу, но потом вдруг Иван Ургант на стене, и резиновая дубинка с ребрышками, и зависть в голосе милиционера соединились для нее в один треугольник. И она, вместо того чтобы нахамить, пожалела свою мучительницу.
— Фамилия-имя-отчество, — милиционер хрустнула костяшками.
— Родина, Екатерина Сергеевна, — с Иисусовой кротостью улыбнулась ей Катя.
Кое-как отпустили.
На маслодавильном заводе, где Катя работала с самого ПТУ, коллектив тоже был женский, и, поскольку ни единого мужика на производстве не было, до синхронизации месячных дружный. Никто здесь ни от кого ничего не таил, поскольку таить было нечего. А сны пересказывать в перекур считалось традицией не менее уважаемой, чем изложение страждущим пропущенных серий «Кармелиты». Но этим сном Катя делиться с подругами не спешила. Весь следующий день она молчала, улыбалась тихо сама себе и умоляла высшие силы, чтобы ночью прерванное видение продолжилось.
В мусорное ведро, откуда сквозь порванные чулки еще косили умоляюще вверх — каждый по отдельности — серые глаза Брайана Литтрелла, девушка не заглянула ни разу. После встречи с посланником небес в Катиной жизни было покончено с западными идолами.
Чтобы настроиться на нужную волну, Катя даже немного посмотрела телеканал «Русь», от которого ее — как и всю молодежь — обычно укачивало. Беззвучно прокралась на кухню за штопором, достала было из шкафа бутылку «Белого аиста», но потом остановилась. Глушить настоящие чувства молдавским спиртом показалось ей кощунственным и где-то даже паскудным.
Вместо этого она, перепугав мать, вышла во двор к поленнице, натопила титан, приняла ванну, оделась в свежее и в самом воздушном настроении уснула.
* * *
Он услышал ее призывы.
Второе свидание состоялось все там же — среди шепчущих камышей, на нагретой уходящим солнцем глинистой земле. Катя вновь накрыла клеенку — то же вино, вареная картошка, ломтики любительской с жирком. И на сей раз Он заметил ее старание. И, прежде чем завладеть ею вновь, разделил с Катей трапезу… Верный знак завязывающегося романа! Он смаковал любительскую, совсем по-земному хрумкал малосольными огурчиками, а Катя, сходя с ума от счастья, лопотала что-то о том, как она в следующий раз обязательно угостит Его макаронами по-флотски… Ведь Он будет, следующий раз? Он улыбался — светло, как тогда в церкви, — и кивал ей молча.
А потом Катя протянула Ему робко красное вино — не подумал бы чего! — а Он ловко ввинтил в крошающуюся пробку штопор и смачно откупорил бутылку, орошая траву гранатовыми каплями.
* * *
— Катерина, какого это с тобой лешего? — подозрительно спросила у нее мать, заглянув в кухню.
— Ты о чем? — перевела дух Катя.
— Ты поешь вслух! Минут уж десять уже, — мать захлопала дверцами шкафчиков, рассчитывая обнаружить ополовиненную рюмку. — С утра уже, что ли, стала?
— Ты че, ма! — укоризненно улыбнулась Катя. — Я влюбилась просто…
— В кого ты тут влюбиться могла? — мать уставилась на нее неверяще.
— Не могу, — она закрутила головой. — Он просил не говорить!
Он и вправду просил. И она его понимала. Пусть даже все, что с ней творилось в последние два дня, было просто плодом ее беснующегося от недолюба воображения, фантомом… И, кстати, о неудовлетворенности… Второе утро подряд Катя подымалась с такой волшебной легкостью во всем теле, будто герой ее видений действительно проделывал с ней небольшое волшебство…
И та же магия преображала ее подъезд с обитыми дерматином и помеченными котами дверьми, ее двор с трухлявыми скамейками, к которым были словно приколочены бессмертные злобные старухи, всю ее Козловку — во что-то неожиданно человеческое. И будто бы небо над Козловкой становилось чуть прогляднее, и из кабины водителя в белом «пазике» долетал вдруг не Михаил Круг, а Мадонна, и продавщица в «Стекляшке», пересиливая себя, не посылала Катю сразу за пределы республики Чувашия, когда та просила ее встать со стула и взять что-то с полки.
И на работе все казались ей приветливее и симпатичнее. И даже в преддверии всеобщего ПМС, который ежемесячно сотрясал и разорял предприятие наподобие гражданской войны, страсти на сей раз не достигали обычного накала.
А получалось как просто: Катя озаряла своей улыбкой цех родного маслодавильного — и весь цех ей улыбкой же отвечал. Она боялась — что делать, если спросят, что это с ней творится. Ведь не выдержит, расколется… Но, слава Ему, искус обходил стороной.
Вечером она, окрыленная, летела домой — смотреть телевизор, потом бежала за поленьями — топить титан, и в облезлую шершавую ванну, и скорей-скорей в постель! Спать… И видеть. И чувствовать. И жить!
Он явился к ней и на следующую ночь. И в ночь, которая настала после. Он был с ней немногословен, но ей не нужны были слова, не нужны были доказательства. Он излучал любовь, Он сам был Любовь. Любовь запретная, невозможная, иллюзорная. Чудесная. Порочная и непорочная по определению.
А потом Катя, считавшая себя раньше человеком здравым, раздобыла где-то Его лик и повесила над своей кроватью, в красном углу. Маму в комнату пускать перестала: та была школьной учительницей и подумать о Кате после увиденного могла по-всякому. Катя же, заходя в свою келью, застенчиво крестилась, а потом так же застенчиво целовала своего небесного жениха в бледные губы.
Так прошла неделя.
А потом среди прояснившегося было козловского неба грянул гром.
* * *
— Не было, — неуверенно ответила Катя.
— Тогда ждите, — доктор строго посмотрела на нее маленькими глазками из-под толстых стекол.
— Я уже подождала, — растерянно сказала Катя.
— Значит, было, — нетерпеливо постучала карандашом доктор. — В любом случае, поздравляю.
— С чем? — Катя испуганно приподнялась.
— По крайней мере, с тем, что было. В нашей местности это уже удача. А если Бог даст, то и с тем, что будет.
— Бог даст, — механически повторила за ней Катя.
— Алкоголь вам больше нельзя, — дежурно сообщила ей доктор. — Сигареты тоже. Снотворное, болеутоляющее, антибиотики — тоже нельзя. Больше бывайте на свежем воздухе.
— Я правда беременна, что ли? — в третий уже раз за последние десять минут повторила Катя.
— Знаете, — доктор снова навела на нее собранный линзами в пучок колючий взгляд, — у меня там очередь до девяти вечера. Если я им скажу, что вы залетели, вас завистницы в клочья разорвут. Идите.
— Последний вопрос, — с мольбой в голосе заспешила Катя. — А непорочное зачатие может?..
— В литературе известен один случай, — утомленно покачала головой доктор. — Но этот случай не ваш. Вы, я думаю, просто водку с шампанским мешали. После такого, случается, люди вообще полбиографии забывают. До свиданья.
Но Катя-то знала, что шампанское с водкой тут ни при чем! Из райбольницы она поехала прямиком в карамышевскую церковь Иоанна Богослова, считавшуюся среди местных самой намоленной, ставить свечку Кому Надо. Другого никакого объяснения она придумать не могла, да и не хотела. Хотела думать, что с ней случилось самое невероятное из чудес — именно с ней!
И пусть они никогда не смогут быть вместе наяву! Пусть, когда на свет появится плод их неземной любви, Катя даже не сумеет объяснить никому, от кого она зачала ребенка. Но мальчика — ведь это обычно мальчики — непременно будет ждать удивительная и великая судьба!
