Это был государственный и партийный переворот. "Старая гвардия" спасала себя от неминуемого, практически уже решенного смещения с высоких постов. Такие люди, как Пономаренко, Сабуров, Первухин и Малышев были ей политическим приговором, живым напоминанием о том, что ее время миновало и что заслуженным в прошлом деятелям пора на покой. А смириться с этим привыкшие к большой власти, почету и уважению партийные лидеры никак не могли. К государственному рулю вернулись люди ушедшего времени, люди, не способные грамотно и компетентно руководить страной. В фундаменте мощного, динамично развивавшегося государства, появилась первая серьезная трещина, разрастание которой и привело через несколько десятилетий к крушению всего здания. Но о стране и народе недавние сталинские соратники, в отличие от ушедшего в иной мир вождя, думали в последнюю очередь.
Удачная операция по устранению сталинских выдвиженцев вывела Хрущева, как он к этому и стремился, на ключевые позиции в политическом руководстве, о которых он совсем недавно не мог и мечтать. В подковерной борьбе за высокие посты, в атмосфере закулисных интриг и подсиживаний энергичный, ловкий и беспринципный "Никита" чувствовал себя как рыба в воде, намного превосходя своих "тяжеловесных" коллег, скованных многолетней привычкой соблюдения элементарных партийных и государственных норм. На пути к единоличной власти, однако, стоял Берия. К нему, резко выделявшемуся по своим деловым качествам да к тому же хорошо осведомленному о теневых сторонах деятельности многих членов Политбюро, большинство "старой гвардии" также испытывали отнюдь не дружеские чувства. Хрущев вновь решил сыграть на этом, прибегнув к испытанному методу "объединения здоровых сил". Ну а после Берии наступила и очередь других сталинских соратников, мешавших властолюбивому "Никите" установить единоличную диктатуру, которая в новых условиях становилась тормозом развития страны. На это, однако, внимания уже не обращали — групповые, клановые, элитарные интересы стали превалировать над государственными, общенациональными. Все те "силы и традиции старого общества", с которыми беспощадно боролся Сталин, взяли верх в высших эшелонах управления страной..
Разрушив сталинскую схему "плавной" передачи власти в руки молодого поколения, "старая партийная гвардия" вырыла сама себе могилу, куда Хрущев ее без особого труда вскоре и препроводил. А великое государство, во главе которого стал авантюрный невежда, так и не избавившийся от троцкистских, палочно-командных методов управления страной, пошло навстречу своей неминуемой гибели.
НО ИСТИНА ДОРОЖЕ...
Станислав Куняев
18 марта 2003 0
12(487)
Date: 16-03-2003
Author: Станислав Куняев
НО ИСТИНА ДОРОЖЕ...
Щедрое наследство оставил после себя Вадим Кожинов. Кроме книг о поэтах пушкинской и тютчевской плеяды, о поэзии Николая Рубцова, о великом Федоре Тютчеве, он в последнее десятилетие своей жизни переосмыслил и древнюю, и новейшую эпоху Отечества в трудах "История Руси и русского слова", "Черносотенцы и революция", "Победы и беды России", "Сталин, Хрущев и госбезопасность"... Эти книги он, как оружие, вложил перед своей смертью в руки русских патриотов. Вроде бы по большому счету жизнь удалась. И все-таки, раздумывая о его судьбе, нет-нет да и вспомнишь горькую евангельскую истину о том, что "нет пророка в своем отечестве".
Нет, я не об антикожиновских статьях покойной Татьяны Глушковой вспоминаю. Защищая своего друга, я успел сказать ей всё еще при жизни обоих. Кроме нее, приходилось оберегать его имя от облыжных и несправедливых выпадов В.Бушина, Л.Котюкова, В.Сахарова, И.Глазунова. Вроде бы патриоты, а вот поди-ка... А совсем недавно и Валентин Сорокин наконец-то решился окончательно перечеркнуть литературную судьбу Вадима и опубликовал с благословения Владимира Гусева в "Московском литераторе" статью под названием "Путь в одиночество".
Тяжело мне было ее читать не только потому, что она пытается утвердить неправду, но и потому, что Валентин мой давний товарищ. Нас с ним породнила и общая боль о России, и общая борьба, и общая любовь к Сергею Есенину и Павлу Васильеву. Но, как говорится, Платон мне друг, но истина дороже. С твоей неправдой, Валентин, я примириться не могу и сделать вид при встрече, что как бы ничего не произошло — тоже не сумею.
Перечитай внимательно сам, что ты пишешь:
"Не знает Кожинов нас, поэтов русских, кто живет далеко от Москвы. Не знает ни сибиряков, ни уральцев".
"Не вина, а беда Кожинова, что он не задержался в саду поэтов: Владимира Луговского, Александра Прокофьева, Бориса Корнилова, Дмитрия Кедрина, Павла Васильева, Бориса Ручьева, Василия Федорова, Николая Благова, Бориса Примерова и многих отважных русичей слова и дела, просверкавших перед ним...
Кожинов не осилил, не опроверг поэта Льва Котюкова, а Лев Котюков своим творчеством опроверг неопровержимого Кожинова".
Вот так высокопарно хлещет наотмашь уральский казак московского Любомудра. И отчасти, ты, Валентин, прав. Знать-то Вадим знал и читал всех, кого ты вспоминаешь, но любил и ценил по своему выбору только тех, кто западал ему в душу. Да, к именам поэтов тобой перечисленных он относился равнодушно. У него были свои пристрастия, он не считал значительным явлением поэзию Татьяны Глушковой, не включил в свою антологию современной лирической поэзии ее и твои стихи, хоть я за них настойчиво ратовал. Ну что из того? Всех любить невозможно и смешно. Любовь избирательна. Вот он и выбирал Николая Рубцова, Анатолия Передреева, Глеба Горбовского, Анатолия Жигулина, Алексея Прасолова, Василия Казанцева, Юрия Кузнецова, Виктора Кочеткова, Николая Тряпкина... Что — мало? Или они, на твой взгляд,— не русские поэты? Осмыслить их значение — задача непростая, и низкий поклон Вадиму за это. Неправ ты и в том, что он якобы не знал и не любил "русских поэтов, живущих далеко от Москвы". Неужели ты забыл, что он всегда помогал словом и делом нижегородцу Федору Сухову, Виктору Лапшину из Галича, Борису Сиротину из Самары. Много раз в последнее десятилетие Вадим с завидным упорством разыскивал и публиковал в "Нашем современнике" со своим вступительным словом стихи вологжанина Михаила Сопина, омича Аркадия Кутилова, а то вдруг обнаружил в Казахстане замечательного русского поэта Евгения Курдакова.
Зачем же обвинять его в каком-то столичном снобизме?
А сколько страниц его книг посвящено творчеству Александра Твардовского, Михаила Пришвина, Николая Заболоцкого, Михаила Шолохова, Василия Белова?! И все они — наши коренные русские таланты.
Очень тебе хочется убедить и себя, и читателя в том, что Кожинов был всего лишь скучным теоретиком и бесталанным литератором:
"Книгу Вадима Кожинова "Как пишут стихи", изданную недавно, читать невозможно... такая в ней лишаистая архивная скука".
"Но чего он-то лез в русскую поэзию? Ведь исторические и философские его работы не менее скучны, чем работы его о поэзии".
"Туго слыша громы и разливы песенного русского моря, категорически отвергая разинские буйства русского стиха, он постепенно внедрял во вкус учеников и соратников равнодушие"...
Ты до того уже договорился, Валентин, что якобы кожиновская практичность "сковала и вроде приостановила крылатость и высоту поэта" (это про Юрия Кузнецова), а "дарование Анатолия Передреева пострадало от одесских мироощущений и словопонимания Вадима Валериановича".
Мне, Валентин, непросто писать этот ответ тебе еще и потому, что ты выводишь меня из числа поэтов, якобы покалеченных тяжелой дланью Кожинова. Я, по твоим словам, твой "любимый поэт", "большой русский поэт", не поддавшийся "кожиновской порче" и т.д. Но я смущен такими похвалами, поскольку никогда не ощущал, что Кожинов вольно или невольно портил вкус, мировоззрение и поэтический голос таких самобытных и самодостаточных поэтов, как Николай Рубцов, Юрий Кузнецов, Анатолий Передреев. Ты путаешь дружеские отношения с комиссарскими. Никогда я не слышал, чтобы он их чему-то учил, наставлял, что-либо диктовал им. Да и невозможно было себе такое представить! Слишком уж каждый из них был уверен в правоте своего пути, чтобы кого-то слушаться. А Вадим просто был лишь одним из нас, рядом с ним были друзья, а не "салонная орава", как пишешь ты. Он просто любил наши стихи, бескорыстно и с радостью, которую многие из нас сегодня утратили, восхищался прозрениями и удачами своих друзей-поэтов, восхищался непосредственно, восторженно, почти по-детски, а не с "философской нахохленностью" и "противно-надоедливой очкастой широтою", как это кажется тебе.
