Считали уже его погибшим. Самые друзья его не находили возможным его поддерживать. Оппозиция уже считала эту вероятную победу за собой, и радовалась бреши, которую удастся наконец пробить в сплоченном кабинете, а это позволит дружно аттаковать его партию, которая с каждым днем становится многочисленнее. В прессе тоже начались ожесточенные нападки и лишь газета Тесье, “Порядок”, сохраняла тон умеренный и избегала излишней резкости. Мишель по этому случаю должен был выдержать борьбу с главным своим сотрудником. Пейро, державшийся обычной тактики, желал, по его выражению, “всех замарать”.
— Момент как нельзя более удобный. Воспользуемся же им, чтобы до конца изобличить этих мошенников,— говорил он.
— Будем действовать согласно со своими принципами,— отвечал Мишель.— Мы часто упрекали газеты крайней левой за их разоблачения частной жизни противников. Не будем же им теперь подражать! Это может только нас самих запачкать.
Пейро уступил, но с убеждением, что они делают ошибку.
Торн, которому он жаловался, пожал плечами:
— Таким людям как Диль,— сказал он с разсудительностью,— все как с гуся вода.
В самок деле, Диля повидимому нисколько не тревожили нападки, сыпавшиеся градом на него: он сохранял на министерской скамейке свой спокойный цинизм, без малейшаго облачка на челе, без всякой неловкости в манерах. Его встречали в Булонском лесу, в театре, прехладнокровно выдерживающаго бинокли и лорнеты, устремленные на него со всех сторон.
— Да, этого не проберешь,— говорил Пейро,— надо быть большим искусником, чтобы суметь задеть его за живое. В тот день, когда должны были начаться прения о кредитах, Диль говорил с необыкновенной важностью, как человек уверенный в себе, опирающийся на собственное сознание своей невинности. Торн ему отвечал весьма едко, но не касаясь глубоко вопроса. Министерский оратор отвечат растянуто, бледно и плоско, как бы с намерением утомить и притупить внимание палаты. Речь его лилась монотонно, безцветно, действуя усыпляющим образом на слушателей. Затем оратор правой, в речи довольно впрочем вялой, воснулся наконец вопроса, занимавшаго всех: “что же делал г. министр колоний в то время как Черные плащи резали его солдат?” Ропот взволнованнаго ожидания прошел между депутатами и в публике, когда увидели Бажбеля, направляющагося в трибуне.
Наступал момент решительной схватки.
Президент совета министров прежде всего объяснил общие мотивы, по которым кабинет не может отнестись пассивно в дебатируемому вопросу. Затем он продолжал: —Есть еще и другия побудительныя причины, которыя обязывают меня поддержать одного из моих сотоварищей, который с тех пор, как мы заняли наши скамьи, постоянно заявлял себя, как деятельнейший, серьезнейший и нужнейший для дела сотрудник, и вы не будете удивлены, милостивые государи, что я касаюсь этого вопроса уже и потому, что уважаемый предшественник мой вынудил, до известной степени, в этому объяснению. Мы не можем сомневаться в том, что площадные толки не могут влиять на течение политических дел. Что весь этот шум и клеветы не подорвут нашей преданности интересам государства.
При слове “клевета” раздались протестовавшие голоса, заглушившие оратора, между которыми явственно прозвучал голос Тесье, среди всеообщаго волнения:
— Я прошу слова.
Звонок президента несколько успокоил толпу и Камбель продолжал тем же голосом, с той фразы, на которой его перебили:
— Мы видим, в других странах, как падают государственные люди, в высшей степени полезные для их отечества, благодаря обвинениям, которыя подрывають безупречность их репутации. Это печальное зрелище, котораго, я надеюсь, мы не будем свидетелями здесь.
Милостивые государи, мы требуем от тех, кто правит нашими общественными делами, чтобы они держали государственное кормило чистыми руками, мы знаем их обязанности как по отношению к нам, так и по отношению к ним самим, и требуем от них безупречнаго исполнения долга, но мы не можем поднимать завесу с их интимной жизни, которая принадлежит лишь им самим, до того дня, когда публика узнает о ней благодаря гнусным сплетням. Нет, такого дня не настанет…
Палата вновь заволновалась; на скамьях правой послышались возгласы. Но Бамбель как только получил возможность продолжать, оставил личный вопрос, как бы истощив его; и вдался в общия широковещательныя объяснения. Его плохо слушали. В воздухе чувствовалась приближающаяся гроза. Палата находилась в крайне напряженном состоянии. Чувствовалось, что если бы теперь раздался авторитетный голос человека действительно безупречнаго, его честный ответ разрушил бы софистическия уловки министра и кризис, долгое время подготовлявшийся, наконец бы разразился. Между тем как внимание палаты ослаблялось, и Бамбель, чувствуя, что теряет почву, продолжал свою речь, Торн сказал Мишелю:
— Теперь ваш черед… Вы можете его раздавить… Я это чувствую, и поверьте моему чутью, это так… Какая победа!.. Они шлепнутся в грязь…
— Я не большой охотник до подобнаго рода баталий,— отвечал Тесье,— оружие, которым мне придется сражаться…
— Вы можете однако быть убеждены, что оно вас не ранит, так как ваша репутация безупречна, и в частной жизни, как и в общественной, вы рувоводствуетесь одними принципами…
В это самое мгновение, пристав передал Мишелю визитную карточку.
Он сильно побледнел и сейчас же поднялся.
— Как! — вскричал Торн,— вы уходите?.. Но ведь Камбель сейчас кончит…
— Обдумав, я решился воздержаться от возражений…
— Вы шутите!.. Видите, Тесье, это такая минута, когда нельзя ослабевать… Вы знаете хорошо, что на вас разсчитывают…
— Быть может,— отвечал Мишель,— но я не могу говорить так, как нужно… Я все равно проиграю сражение, друг мой, лучше ужь промолчу…
И так как Торн хотел возражать, он повторил со странным выражением в голосе:
— Да, лучше мне промолчать, поверьте!..
И ушел, предупредив об этом президента палаты.
Раз Тесье отказался говорить, никто уже не просил слова. Военный кредит был утвержден большинством тридцати голосов. В подобных обстоятельствах, это незначтельное большинство для министра равносильно было блестящему успеху. Диль мог торжествовать. Тотчас же все руки протянулись в нему. Он принимал это со скромностью и равнодушием, как будто заранее был уверен в таком результате. И когда кто-то сказал ему довольно не кстати, как всегда бывает с торопливыми льстецами:
— Вот доказательство, что у нас не Англия и что Парнель у нас невозможен…
Он прервал его словами, которыя сейчас же были подхвачены:
— Да, во Франции всегда прощают подобнаго рода вещи… тем, кому оне в привычку!…
Между тем Тесье в волнении отыскал в зале даму, спрашивавшую его, и которая была никто иная, как г-жа Керие. Объяснить этот визит, думалось ему, можно лишь одним:— г-жа Керие все знала и явилась изобличить его, в качестве матери. И он трепетал как мальчишка упреков этой женщины, которую не уважал. Он торопился придумать, чем бы защититься от нея и ничего не находил. Она могла сказать ему все, что вздумается, она могла обойтись с ним как с последним негодяем, трусом, лицемером: обстоятельства были за нее. Она была бы права в глазах посторонних.
О, как лжива эта жизненная комедия, где вещи никогда не являются в своем истинном свете, и люди постоянно прячут свой настоящий облик! Эта дурная мать, сердце которой изсушила пустота светской жизни, является защищать свою дочь, которую никогда ни капли не любила, защищать от него, от него, который ее обожает, и так как он не обладал наглостью и медным лбом Диля, не мог с цинической усмешкой относиться к общественному мнению, то и должен склонить голову перед судьбой, должен признать себя виновным.
То, как встретила его г-жа Керие, разсеяло его опасения.
— Здравствуйте, мой милый Тесье,— сказала она, протягивая ему руку.— Я так давно вас не видала. Не стыдно ли забывать своих друзей?
Мишель отвечал, стараясь скрыть свое волнение:
— Вы знаете, как я занят, с самаго приезда.
— Да, да, я знаю, потому и прощаю вас. Как здоровье вашей супруги?
— Она совершенно здорова, благодарю вас.
— A дети?
— Дети то же здоровы.
— Ах, здоровье всего дороже!.. A за то время, что вы о нас позабыли, у нас столько важных перемен… вы слышали?
Мишель опять почувствовал, что сердце его сжалось:
— О! — произнес он.
— Да,— отвечала г-жа Керие,— положение затруднительное, и мы нуждаемся в вашей опытности и руководстве… Но скажите, я вас не отвлекаю от дела? Вы можете мне подарить несколько минут?
— Я к вашим услугам.
— Ну, так в двух словах, вот в чем дело. Бланка выходит замуж. Вы знаете, что она уже отказала нескольким претендентам, хотя представлялись выгодныя партии. Мы предоставляем это ея свободному выбору — и я, и мой муж. Но на этот раз мы считаем необходимым вмешаться. Она уже в тех летах, когда пора подумать серьзно о своем положении. Неправда-ли и ваше мнение таково?
