И кому он только на этих фотках не дарит свои зубастые улыбки – от Горбачёва до Арины Шараповой, от Тура Хейердала до Валентина Юдашкина, от знаменитого оружейника Калашникова до позабытого израильтянина Алексина, от прославленной Майи Плисецкой до неведомого Дементмана, от своих детей и внуков до известного педераста Бориса Моисеева... А после дружеской беседы с педерастом бежит к большим портретам Пушкина, Лермонтова, Тютчева и запечатлевается ещё и на их фоне. Это он обожает.
А как широк поэтический размах книги, если даже взглянуть на стихи только с географической стороны! «Встреча в Дюссельдорфе»... «Во Франкфурте холодно»... «Ночной Брюссель»... «Брожу по майскому Парижу»... «По Америке в такси»... Прекрасно! Однако больше всего о бывшей Палестине: «Приехавший в Израиль», «Я молюсь о тебе в иудейской стране», «Зимний Иерусалим», «Израильские пальмы», «Российские израильтяне», «Парижская израильтянка», «Израильский парижанин», «Парад в Иерусалиме», «В больнице Тель-Авива», «Прощание с Израилем», «В будущем году – в Иерусалиме»... Ну почти совершенно как Дина Рубина, которая всегда о том же, только он - в рифмованном виде. А Гагановой места не нашлось...
И сколь обширен перечень посвящений как знаменитым, так и неведомым нам друзьям поэта – Зурабу Церетели, Иосифу Кобзону, Натану Щаранскому, Илье Глазунову, вице-мэру Тель-Авива Рине Гринберг, Родиону Щедрину, Валерию Эльмановичу, Евгению Бернштейну, Але Рубин, Ане и Марине, Ане и Тане, Дусе и Мусе... И опять - ни единого стишка Гагановой, можно сказать, своей крёстной матери.
А казалось бы, мог вспомнить о ней, Герое труда, когда писал:
Мне Героя Соцтруда
Вождь не вешал...
Вот как его обделила, обошла, обидела Советская власть. «Да что же это за страна!», - говорит. Но неужели такой улыбчивый, а начальству всё равно неугоден был? Читатель, сядьте поудобней, обопритесь понадёжней. Вот что ему вешали по юбилеям: ордена Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного знамени, Знак почёта, медаль ВДНХ, медаль Фонда мира, премия СССР, премия Комсомола, им. Лизы Чайкиной... Я уж не говорю о том, что власть повесила ему на шею роскошную шестиоконную квартирку в христолюбивом Безбожном переулке. И при этом уверяет:
Не люблю хитрецов,
Не умею хитрить...
Да кто ж тогда умеет-то? Ну чем, как не хитростью, была хотя бы ещё и публикация в «Юности» бледненькой повестушки дочери Первого секретаря СП да за это и премия ей? А собственная хвалебная статейка о жене того же секретаря, тоже писательнице?
Я ненавижу в людях ложь!..
Не умею молчать,
Если сердце кипит...
Ну как же «не умею»? Вот сердце кипит, кипит, кипит из-за того, что не повесили Золотую Звезду, а ты молчишь, молчишь и молчишь о других-то великих наградах. Что это, как не особенно ловкий и бесстыдный вид лжи?
Разумеется, и ныне стихотворца на белом коне не забывают: премия им. Лермонтова, им. Бунина, им. Александра Невского... Господи, если бы хоть один из них как-то узнал об этом...
Держишься, читатель? Тогда оцени и такое душевное признание поэта:
Как бурлак, накинув лямку,
Всю жизнь тянул свою судьбу...
После окончания школы хотели на него накинуть солдатскую лямку, но ловко увернулся. И дальше всю жизнь бурлачил вот где. Из провинциального городка нагрянул в столицу и поступил в единственный во всей Солнечной системе Литературный институт, там ещё на третьем курсе лет в двадцать из комсомольского кокона успешно вылупился в члена КПСС. Сразу после института – главный бурлак Калининского областного издательства, но вскоре - снова в столице, и тут каким-то образом – бурлак райкома партии... бурлак Моссовета... бурлак отдела пропаганды ЦК комсомола... А ещё бурлачил зампредом Советского Комитета защиты мира, председателем правления Фонда реставрации Москвы, членом правления СП РСФСР, правления СП СССР, секретарем правления СП СССР, сопредседателем правления СП СССР, председателем совета СП по детской литературе, председателем Буфетной комиссии ЦДЛ... Он же - бурлак бюро РТР в Израиле, бурлак телепрограммы «Народ хочет знать», потом - «Виражи времени», бурлак-председатель редакционного совета «Литгазеты»... Словом, кругом бурлак, везде лямка. Проник даже то ли в бурлаки, то ли в батраки Антисионистского комитета.
Но больше всего Дементьев тянул лямку в журнале «Юность», где двадцать лет был сперва замом главного, потом – главным бурлаком. Именно оттуда, получив там необходимую духовную подготовку в общении с авторами журнала, поэт-бурлак и сиганул в Израиль. А кто были самыми примечательными авторами «Юности»? Евтушенко, Аксёнов, Алексин, Войнович, Гладилин, Анатоль Кузнецов, Владимир Максимов... Странное совпадение: все, кроме одного, почему-то евреи и все на время или навсегда оказались за бугром, два последних там и умерли... И посудите, разве можно было председателю Совета по детской литературе появиться на людях без ордена Ленина, а члену Антисионистского комитета – без медали ВДНХ, а председателю Буфетной комиссии ЦДЛ – не быть лауреатом государственной премии СССР? Ну не за стихи же в самом деле все это ему вешали! Посудите сами:
Я стал похож на старого еврея...
Разве за такие стихи дают ордена или премии? И потом, почему «стал»? И в молодости был похож, но не на старого, конечно.
Или:
Сандаловый профиль Плисецкой
Над временем – как небеса.
В доверчивости полудетской
Омытые грустью глаза...
За такие пошлости о глазах знаменитой женщины не премии надо давать, а исключать из Союза писателей. И разве не лучше «берёзовый» или «осиновый профиль»? Всё-таки ближе, родней.
И вот представьте себе, всю жизнь перебегая из одного служебного кабинета в другой, что повыше, десятилетиями ликуя и фонтанируя, пуская фейерверк и бренча орденами да медалями, вдыхая розы и принимая букеты, однажды в лунную ночь поэт вдруг взвыл:
Я одинокий волк...
Я не хочу быть в стае...
А? Волк – в белых штанах с бабочкой. Одинокий – в объятьях Кобзона, Церетели и Муси-Дуси. Батрака ему мало!
Но слушайте дальше:
В отчаянном броске
Хочу я встретить смерть...
Ах, как красиво! Но в броске на кого – на тень Пушкина или на живую Рину Гринберг?
И ещё:
Я старый волк,
Но я пока в законе...
Уже не просто волк, а «в законе»? Видно, это что-то подобное барсу или даже тигру. Но не в этом суть, а вот:
И мой оскал ещё внушает страх.
Андрюша, касатик, что с тобой, о чем ты? Я знаю тебя шестьдесят лет, и вот сотни две твоих фестивальных фотографий с улыбками до ушей – и нигде ни единого оскала.
Или ты считаешь, 5 улыбок = 1 оскал? Подумай, взвесь и поймешь, что ты не волк, а уж если не лиса, то наверняка заяц в законе. Опомнись! А страх ты действительно внушаешь, но совсем не потому, что вот-вот оскалишься и бросишься на Зураба Церетели, а совсем по другой причине – за судьбу русской поэзии...
И вот что ещё примечательно. Среди всего этого многолетнего буйства праздничных фантасмагорий, величественных видений, торжественных воплей, наград, премий и букетов Дементьев находит время и силы ещё и для то гневных, то скорбных стихов о своей несчастной родине. Так, однажды между двумя посещениями Кремля за наградами написал:
В беде моя Россия много лет.
Ведь к власти бездари приходят.
И нет уже доверия в народе
Ни к тем, кто лыс, ни к тем, кто сед.
Верно! Только хорошо бы назвать хоть одного лысенького или седенького, допустим, Горбачёва или Грызлова.
В другой раз межу двумя фейерверками у поэта вырвалось:
Пришли крутые времена...
Авторитет России продан...
Идёт холодная война
Между властями и народом.
Тоже в принципе верно. Только надо бы пояснить, кем продан авторитет страны сперва на Мальте, а потом в Беловежской пуще. А кроме того, какая же это «холодная война», если народ гибнет и гибнет в бесчисленных катастрофах, авариях, пожарах, а власть сидит и сидит. А однажды по пути от Муси к Дусе поэт ещё и так воскликнул:
Сколько же вокруг нас бл...ва!
Как в рулетке - ставок.
Не хочу приспособляться,
Воевать не стану!
Хорошо, справедливо, хотя рулетка и не к чему. Только между приспособляться и воевать есть некоторое различие. И если человек не хочет воевать против бл-ва, то скорее всего он приспосабливается к нему, что мы в данном случае и видим. Ведь кто в стране Б №1? Все знают: Горбачёв, с него всё и началось, с его перестройки, с его встречи на Мальте с Рейганом, где он продал авторитет родины, за что и получил Нобеля. Но мы листаем книги Дементьева и в одной видим: вот стоит стихотворец, как всегда, выглаженный, умытый и зело изукрашенный, а рядом – этот Лысый с огромным букетом, который вот-вот вручит Умытому. И подпись: «Михаил Сергеевич на открытии моей Звезды на «Площади звезд». Листаем другую книгу. Тут несколько дружеских фотографий Умытого с Лысым. Под одной элегическая подпись: «Мы все прошли дорогами реформ». Словно это нечто вроде кори в детстве. И тут невольно задаешь себе вопрос: с Б №1 всё ясно, а кто же у нас Б № 2?
