Аяна резко встала. Эта беседа завела её в тот уголок парка, который она не хотела бы посещать ни с Гелиэр, ни с кем-то ещё. Но противный спасительный сторож не приближался к ним по тропинке, чтобы бесцеремонно отправить обратно в безопасный дом, и она стояла, крича, на перекрёстке аллеек, у иссохшего фонтана, а помощи ждать было неоткуда.
– У тебя тут есть вода? Очень пить хочется, – сказала она, озираясь. – Что угодно! Лучше каприфоль.
– Зачем тебе каприфоль? – спросила Гелиэр, нахмурившись. – Аяна, я до последнего убеждала себя, что вижу то, чего нет. Я убеждаю себя и сейчас, что видела то, чего нет, но это будет означать, что я тупа, а мои глаза лгали мне... Я видела...
Она встала и начала ходить по комнате, каждым шагом погружая Аяну в отчаяние.
– Гели, эта беседа закончится плохо, – сказала Аяна, залпом выпивая стакан воды из кувшина, который всё-таки обнаружила на столике в спальне. – Давай просто остановимся и достанем пяльцы, и посидим в тишине? А? Мне что-то захотелось есть. Давай я позвоню, и позовём Стиллу или Юталлу. Ты знаешь, что Юталле нравится камьер твоего мужа? Она так обрадовалась, когда я сказала ей...
– Ты... Ты заговариваешь мне зубы... – в ужасе произнесла Гелиэр, хватая её за плечи и заглядывая снизу в глаза. – Я видела ваш взгляд на той прогулке в парке... Теперь я понимаю, что это было! Вы смотрели друг на друга так, будто сейчас кинетесь убивать друг друга или... или...
Она густо покраснела и отпустила руки. Аяна отвернулась и налила ещё стакан. Потрясающе. Теперь и Гелиэр. Сначала она с потрохами выдала себя перед Исаром, но он хотя бы поклялся Конде, что не выдаст... Хотя... Ну-ка...
– Гелиэр, мы поклялись, что ни одно слово из сказанных между нами не повредит ни одной из нас, – сказала она, слишком беспечная, опрометчивая, неосторожная, поворачиваясь и глядя в глаза своей кире, слишком любопытной, чересчур догадливой, излишне внимательной для своих почти восемнадцати лет. – Ты помнишь? Не покинет нашего круга и...
– Ты... Ты играла песню, которой тот мужчина звал тебя, так ты сказала... и он прибежал... Он искал тебя?! Он искал не вино! Он не мог знать о вине! Он ведь искал тебя!!! Он спрашивал – где! Эта огромная рубашка... Та, которая "не даёт тебе погибнуть в пекле"... Он нюхал её... Этот твой необычный запах... Ты сказала, тот мужчина, к которому ты идёшь, был странным, но ты посмотрела ему в глаза. Ты и в парке смотрела, так, будто... Безумный странный кир...
Гелиэр стояла, в ужасе открыв рот, задыхаясь, сжав в кулачках подол жемчужно-серого домашнего платья и постепенно сравниваясь цветом с его тканью.
– Гели! – воскликнула Аяна. – Гели! Остановись! Стамэ!
Она кинулась вперёд, подхватывая свою киру, но та не сомлела, только пошатнулась, отстраняясь.
– Так вот оно что... Ты поэтому так нехотя ездила к Айлери... Подожди. Мне надо подумать, – сказала Гелиэр, покрываясь пятнами. – Ты сказала, что это было на твой семнадцатый день рождения. Тебе почти двадцать. Они женаты... Они женаты почти год... Ты сказала, что его увезли силой, и ты шла к нему, и по дороге...
Она снова начала бледнеть, приобретая серый оттенок, шевеля пальцами и подсчитывая.
– Твой ребёнок... Ты говорила, что родила в пути...
Аяна вцепилась себе в волосы так, что чуть не вырвала клок с виска.
– Как ты запомнила это всё... – с отчаянием простонала она. – Как?
– А что мне ещё было запоминать? – почти крикнула Гелиэр. – Что?
– Ты страшная, – сказала Аяна тихо, с леденеющими пальцами, ощущая, как отчаяние смыкается над головой. – Ты называла меня страшной, но ты... Что же ты творишь такое? Ты сейчас по нескольким словам и паре взглядов распутала всю мою историю...
Она ходила по комнате, грызя нижнюю губу.
– Ты говорила, что его отец не из севас, – сказала Гелиэр, отворачиваясь. – Но ты не говорила, что он из настолько высокого рода... и что он чужой муж.
– Его женили не по его воле, – сказала Аяна, чувствуя солоноватый привкус крови во рту. – Он хотел найти меня, а его женили заочно. Он согласился, потому что был пьян и увидел её волосы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– У вас очень похожий цвет волос, – сказала Гелиэр, вновь поворачиваясь к ней.
– Я поклялась не лгать тебе. Я не лгу. Мы произнесли слова союза до того, как его женили тут, в Арнае.
Гелиэр села, отрешённо уставившись в пол, шаркая туда-сюда по ковру носочком мягкой домашней туфельки.
– Он не безумен, – тихо произнесла Аяна. – Его пытали четыре с половиной месяца, а потом отняли корабль, который он строил, чтобы вернуться ко мне. Я люблю его больше жизни. Я отдам всё, что у меня есть, включая эту жизнь, если потребуется, ради него или нашего сына.
Она плакала, уронив голову, и слёзы падали на подол синего платья, унылого, как тоскливые дни, прожитые без Конды.
Тишина, натянутая через комнату тонкой нитью, протянулась через сердце Аяны, и при каждом биении ранила его.
– Ты осуждаешь меня. Я знаю. Я вижу это на твоём лице. Это твоё право. Я не видела его больше двух лет, а потом он ворвался в ту гардеробную, и я на несколько мгновений обрела своё сердце. Вы вывели меня к той жёлтой занавеске, к тому безжалостному серому свету, где Айлери одним словом распорола меня, будто клинком, лишая жизни. Я будто умерла, и очнулась лютым врэком, который пришёл убивать и уничтожать, и кинулась на твоего отца, и, по-моему, на тебя тоже кидалась. Я кинулась на Мирата и разгромила его комнату, а он вышел из соседних комнат, тоже умерев, потому что узнал про Кимата, считая себя бесплодным. И в этом отчаянии он пошёл и отдал свою свободу за ваш с Миратом брак, потому что я сказала, что это всё, чего я хочу. А я поверила Айлери. Я проклинаю себя за это, Гели. Я проклинаю себя за то, что не составила полной картины перед тем, как принять решение, и чуть не убила его окончательно. Я поверила, что он способен мучить кого-то и терзать, и чуть не растерзала этим его самого. Я чуть не потеряла его. Я не допущу больше такой ошибки даже ценой осуждения всех, кто существует или будет существовать в этом мире или в любом другом.
17. Сдохшая от старости больная медуза
Аяна зажмурилась и решительно направилась к двери. Тяжёлая резная створка приоткрылась, и сливовый ворс, будто мех затаившегося хищника, приглушил её шаг.
– Стой!
Голос Гелиэр был очень, очень звонким.
– Вернись. Аяна, вернись.
Аяна замерла, но маленькая тёплая ладошка схватила её за плечо, разворачивая, втаскивая обратно в комнату.
– Если бы не ты, – прошептала Гелиэр, повисая у неё на шее. – Если бы не он...
Она отступила назад, плотно закрывая дверь.
– Если бы не вы, я бы сейчас, – пробормотала она, – Кто-то из тех троих... Со мной...
Её лицо горело, и Гелиэр закрыла его ладонями, скорчившись от отвращения, потом в ужасе схватилась за виски.
– Ты рассказывала про табуретку... Я не могу осуждать тебя... Ты говорила, что тебя хотели осквернить, и ты убила того... Я теперь понимаю! Меня тогда ужаснули твои слова, потому что это было что-то далёкое и непонятное, но сейчас меня ужасает сама мысль, что меня мог касаться кто-то, кроме него!
Она взяла один из стаканов и налила себе воды.
– Я не могу осуждать тебя. Не могу. И не только из-за этого. Я не узнала его тогда, в парке. Это же ты его изменила... Я поразилась, когда Мират назвал его имя, и даже поискала взглядом безумного кира, но от безумного кира в нём были только страшные глаза.
– Они не страшные. Он не страшный. Он весёлый, добрый, любознательный, ласковый, находчивый, и он очень смешно шутит, но при этом он сильный и решительный, и всегда отвечает за свои слова. Он владеет словом и знает столько всего, что мне не прочитать и не выучить и за две жизни. И он не безумен. Он такой же, как я, только лучше, опытнее и неизмеримо умнее, и у него не бывает ледяных рук. Гели, тебе не надо бояться.
– Ты уже говорила такое, – вдруг недоверчиво улыбнулась Гелиэр. – Только по другому поводу.
