Подойдя к столу, хозяин таверны оперся о него уцелевшей рукой и с вызывающим видом взглянул поэту прямо в глаза. Его рука в толстой зеленой перчатке казалась выточенной из древесины того же дуба, что и столешница.
— Мне сказали, что вы хотите со мной поговорить, мессир.
Данте показалось, что Бальдо вот-вот переломит массивный стол пополам. Казалось, природа сжалилась над одноруким человеком и одарила его уцелевшую конечность невероятной силой. Впрочем, еще удивительное было то, что осталось от его второй руки. Из жилета торчало что-то вроде обрубка крыла, закрытого медной кастрюлькой.
Хозяин таверны перехватил взгляд Данте.
— Вам нравится мой Грааль? — с иронией в голосе спросил он, поднеся культю к самому носу поэта.
— Ты потерял руку в Дамиетте? — спросил поэт, не опуская глаз, хотя его и раздражало поведение Бальдо.
Неужели хозяин таверны пытается произвести на него впечатление своими увечьями? Словно Данте сам не видел при Кампальдино отрубленные руки, ноги и головы!
— Нет, мессир. Смерть начала преследовать меня в Акри. Но во время моих путешествий я много раз видел и Дамиетту.
— А правда, что стены Дамиетты украшены большими воротами из белого камня, на вершине которых восседают четыре льва? — вмешался Антонио, желая получить подтверждение своим словам.
— Так точно, мессир! Огромные ворота. Прямо как врата Ада. Сверху сидят четыре льва, готовые броситься на тех, кто вздумает их штурмовать. Но я думаю, что это гнездо порока должны охранять не львы, а драконы.
Казалось, Бальдо очень разволновался. Внезапно он хрипло запел:
«Per te venit hac tribulatioO quam pravo ducti consilioExierunt Duces in praelioDamiata tu das exilioMaledicta fatorum series»[9].
При первых же звуках в таверне внезапно воцарилась тишина, Данте заметил, что у многих посетителей на глаза навернулись слезы. Все, даже самые робкие из них, сопереживали страданиям, которые пришлось вынести крестоносцам.
Дамиетта — цветок в долине Нила. Город-мученик, в котором христианские воины потерпели жестокое поражение. Город, дважды отбитый у сарацин и дважды потерянный благодаря упорному нежеланию крестоносцев покинуть его стены и отступить на позиции, которые было бы легче защитить… Защитников Дамиетты перебили, потому что к ним так и не прибыли подкрепления. Их предали. О них позабыли. Гордые до безумия тамплиеры, уверенные в своей непобедимости бросились в бой одни. А завидовавшие им рыцарские ордена бросили их на произвол судьбы и звериной жестокости сарацин.
Пятьдесят лет спустя христиане все еще переживали горечь этого поражения и искали тех, кого можно было бы в нем обвинить. Данте с детства помнил песню о подвигах флорентийского отряда, погибшего в Дамиетте.
— Ну вот! Слышали! — воскликнул обрадованный словами Бальдо Антонио.
— Возможно, — согласился поэт. — Но в этом случае мозаика намекает не на сам город, а скорее на его потерю. При этом мозаика становится еще загадочнее.
— Может, я могу вам кое-что подсказать, мессир.
Все повернулись к Веньеро. Капитан-венецианец сидел у края стола в некотором отдалении от остальных.
— Вы слышали, о чем поется в песне? O quam pravo ducti consilio — обманутые коварным советом! Защитников Дамиетты предали. Я тоже бывал за морем. Прежде чем обосноваться на суше, я много раз плавал с пилигримами, направлявшимися в Иерусалим. На борту моего корабля часто оплакивали павшую Дамиетту. В этой трагедии участвовали франки, ломбарды, тевтонцы и генуэзцы. И, конечно, рыцари Ордена Храма. Я слышал много рассуждений о том, кто из них больше других виноват в падении Дамиетты. Может, мастер Амброджо хотел изобразить в своей мозаике эти пять сил, выразив к ним отношение выбором материалов разной ценности?
— Изобразив низкой глиной тех, кто больше других виноват в этой трагедии! — воскликнул Антонио. — А кто-то не хотел, чтобы его обвинили в трусости, да еще и заявили об этом в одной из христианских церквей. Тем более в такой, где будет находиться капитул нашего Studium!
— И решился на убийство? — спросил Данте.
Никто не ответил, но молчанием было не воскресить мертвого художника, и скоро все стали оживленно обсуждать обе выдвинутые версии. Данте молчал и рассеянно слушал остальных. Выдвинув обвинение против французов или ломбардов в целом, он не нашел бы убийцу. Кроме того — если сюжет мозаики — предательство защитников Дамиетты — при чем здесь старец? Преклонный возраст — символ мудрости и добродетели, отказа от страстей. Зачем использовать этот символ, изображая предательство? И почему старец отправляется в Рим?
Обсуждение за столом ни к чему не привело и скоро утихло, а Данте снова повернулся к хозяину таверны, по-прежнему стоявшему рядом, мертвой хваткой вцепившись в дубовый стол.
— Ты сказал, что в Акри тебя начала преследовать смерть. В каком смысле?
Бальдо скрипнул зубами, отпустил стол и погладил медную кастрюльку с таким видом, словно у него внезапно заболела культя.
— Вы пробудили во мне старую боль, мессир. Но я вам отвечу… Когда мы с товарищами защищали под палящим солнцем неверных последнее кольцо стен, меня поразила отравленная стрела. Я заметил ее, но успел лишь закрыться рукой. Стрела пробила мне перчатку. Яд тут же стал разливаться в моем теле… А орды сарацин пошли на штурм наших бастионов. Я уже так долго сражался, что почти не стоял на ногах, мое тело не выдержало…
Бальдо дрожал. У него перед глазами опять вспыхнула битва.
— Хирурги Ордена решили, что спасти меня можно, только отняв мне запястье. У них не было ничего, кроме настойки лотоса. Я выпил ее, и они стали резать, — гордо сообщил он содрогнувшимся слушателям. Каждому из них показалось, что руку отрезают именно ему.
— Но яд неверных действовал очень быстро, и гангрена поднималась у меня все выше и выше по руке, которую мне резали еще три раза. Можно подумать, что у меня было пять рук! А вот что у меня осталось, — подытожил Бальдо, пошевелив культей.
— Как же ты выжил?! — воскликнул Данте. Он видел эти страшные ампутации на поле боя и во флорентийских госпиталях и знал, что они редко заканчиваются хорошо. А Бальдо пережил в добром здравии четыре таких операции!
— Наверное, меня спасла моя счастливая звезда, — сквозь сжатые зубы процедил крестоносец.
Поэт с удивлением смотрел на него.
— Ее лучи меня исцелили… Кроме того, я молился…
Данте не сводил глаз с хозяина таверны, пытаясь понять, что тот имеет в виду. Потом он повернулся к венецианцу:
— Мессир Веньеро, вы ничего не знаете о чудесных звездах, исцеляющих отрезанные руки? Вам не встречались такие во время ваших плаваний?
— Увы, мессир Алигьери! Боюсь, что таких звезд нет на нашем небе, — ироническим тоном ответил венецианец. — Но когда бы они существовали, я бы с удовольствием…
Внезапно Веньеро замолчал. Что-то его отвлекло. Данте с любопытством проследил за его взглядом и увидел, что с другого конца таверны к ним приближается Антилия.
Танцовщица шла медленно. Она была с головы до ног завернута в украшенное павлиньими глазами покрывало. Она вроде бы не собиралась танцевать. Бальдо поспешно отошел в сторону, а танцовщица остановилась у стола рядом с Данте. Поэт замер, и ему внезапно стало стыдно. На несколько мгновений он забыл о том, как извивается Антилия, и вспомнил о том, как по улицам Флоренции шествовала Беатриче. Но теперь он мог рассмотреть вблизи точеное тело Антилии, которое его так возбудило. Под подолом бирюзового покрывала виделись босые ноги, украшенные на лодыжках сверкающими золотыми кольцами. У Антилии были очень темные глаза, румяная бронзовая кожа и крупные белые зубы. Она медленно повела головой. Качнулись большие золотые серьги. Потом грациозным движением она села на скамью рядом с поэтом. При этом полы ее покрывала на мгновение распахнулись, и перед глазами поэта сверкнуло ее голое тело. Данте покраснел. Остальные наверняка тоже успели увидеть наготу Антилии. Среди членов Studium воцарилось оживление. Остальные же посетители таверны, кажется, ничего не заметили, склонившись над своим вином. Может, их почему-то больше не интересовала эта женщина. А может, они не осмеливались смотреть в этот конец таверны.
Несмотря на возбуждение, воцарившееся за столом ученых мужей при ее появлении, сама Антилия сохраняла невозмутимость. Она сидела рядом с ними как у себя дома. Данте пришел в ужас. Кто-нибудь мог распустить по городу слухи о том, что едва избранный приор Флоренции сиживает за одним столом с танцовщицами в тавернах с сомнительной славой.
Посидев несколько мгновений в неподвижности, женщина повернула голову и оглядела сидевших за столом. Последним она стала рассматривать Данте, который тем не менее старательно делал вид, что ничего не замечает и не чувствует на себе взгляда этих глаз, от которого у него все переворачивалось внутри. Он притворился предметом мебели, но женщина по-прежнему не сводила с него глаз. Данте медленно повернулся к ней. Высокие скулы, длинные накрашенные ресницы… Полнейшая отстраненность, словно танцовщица затерялась где-то далеко в бесконечных коридорах времени. Он вспомнил, что видел однажды похожее лицо в коровнике одного крестьянина. Там лежала статуя, найденная на распаханном поле. Говорили, что это изображение благородной этрусской дамы, жившей на этих землях еще до прихода римлян.
