Посидев несколько мгновений в неподвижности, женщина повернула голову и оглядела сидевших за столом. Последним она стала рассматривать Данте, который тем не менее старательно делал вид, что ничего не замечает и не чувствует на себе взгляда этих глаз, от которого у него все переворачивалось внутри. Он притворился предметом мебели, но женщина по-прежнему не сводила с него глаз. Данте медленно повернулся к ней. Высокие скулы, длинные накрашенные ресницы… Полнейшая отстраненность, словно танцовщица затерялась где-то далеко в бесконечных коридорах времени. Он вспомнил, что видел однажды похожее лицо в коровнике одного крестьянина. Там лежала статуя, найденная на распаханном поле. Говорили, что это изображение благородной этрусской дамы, жившей на этих землях еще до прихода римлян.
Мысленно сравнив Антилию со всеми красавицами, которых знал и любил, поэт пришел к выводу, что ни одна из них не могла сравниться с танцовщицей. Не считая, конечно, Беатриче с ее ангельской улыбкой. Усилием воли Данте отогнал это нелепое сравнение, которое тем не менее все время лезло ему в голову.
— Вижу, мессир Данте, что Антилия поразила и ваше воображение, — сказал с кривой усмешкой Чекко Ангольери, внимательно наблюдавший за поэтом и сидевший до этого молча над своим кубком вина с таким видом, словно ему было смертельно скучно слушать о трагедии Дамиетты. К жизни его пробудило лишь появление Антилии.
— Вы еще не говорили нам, что думаете о ее красоте! — воскликнул Антонио да Перетола. — Мы не ожидали, что поэт, так вдохновенно воспевающий женскую красоту, будет молчать. Вы посвящали изящные стихи самым разным женщинам. Почему бы вам не порадовать наши сердца строками, обращенными к Антилии?
— Мои стихи — порождение любви, зародившейся в моей душе, а не плод чувственного возбуждения, как вы, кажется, думаете. Я воспеваю благородство женщины и ее близость к Богу, а не ее обманчивые прелести, — раздраженно ответил Данте, стараясь не смотреть на Антилию. Посвятить стихи блуднице-чужестранке?!.
— Мы прекрасно понимаем ваше нежелание писать стихи за столом таверны, — сказал не желавший сдаваться Чекко Ангольери. — Такому мастеру, как вы, это не пристало. Поэтому позвольте вам помочь…
«Chi guardera giammai senza pauraNe li occhi d’esta bella pargoletta,che m’hanno concio si che non s’aspettaper me se non la morte, che m’è dura?»[10]
Скажите, неужели вы не написали бы это, глядя на Антилию? Вы видели ее глаза? Вы как следует их рассмотрели?
Ангольери прочел стихи, написанные Данте, очень выразительно, глядя на Антилию, которая его внимательно слушала. Данте задумался о том, что могла понять танцовщица в стихах, написанных на чужом для нее языке и посвященных другой женщине, а Антилия не сводила с него глаз. Внезапно она начала петь. Сначала она пела очень тихо, почти шепотом. Это было заунывное ритмичное песнопение на незнакомом поэту языке, полном странных гортанных слов. Потом Антилия запела громче, и под сводами таверны зазвучала очень грустная песня.
Поэт слушал, затаив дыхание. Он не знал этого языка, на котором не говорили ни христиане, ни иудеи, ни сарацины. Антилия подалась вперед. Покрывало опустилось и обнажило ей шею. Данте показалось, что у него в груди вспыхнуло жаркое пламя, опалившее все его существо. Он увидел татуировку, поднимавшуюся откуда-то снизу, где покрывало прятало грудь танцовщицы.
Ярко-красная голова змеи, увенчанная странным гребнем. Василиск из загадочных стран Востока?
Подумав о том, откуда поднимается это чудовище, Данте почувствовал невероятное возбуждение. Теперь уже он искал взглядом глаза танцовщицы, но Антилия прятала от него взгляд. Ее песня замерла на высокой томительной ноте и утихла. Потом танцовщица медленно встала, снова глянула на поэта и удалилась к себе за занавеску на другом конце таверны. Все собравшиеся за столом проводили ее взглядами. Первым пришел в себя и заговорил Чекко Ангольери. Он начал рассуждать в своей обычной шутливой манере о прелестях танцовщицы, едва скрытых легким шелковым покрывалом. Впрочем, его, кажется, никто не слушал.
— О счастливчик! — завистливым тоном воскликнул Антонио. — Ведь Антилия пела для вас, мессир Данте! А раньше она ни для кого не пела!
Данте покраснел. Перед его мысленным взором все еще стояли бездонные глаза этой женщины и красная змея, извивавшаяся на ее теле.
Глава IX
Studium florentinum
19 июня, утром
Тело танцовщицы, бронзовое и соблазнительное, было первым, о чем он подумал, когда проснулся. Данте понимал, что ему надо как-то избавиться от этого наваждения. Такое влечение порочно и опасно. Поэт не сомневался в том, что эта женщина принесет ему только несчастье.
Данте попробовал сосредоточиться на делах управления городом. В тот день заседания Совета не намечалось, но внутренний голос подсказывал ему, что из Магистрата лучше не уходить. Остальные пять приоров были способны на все. Ими правили низость, честолюбие и тупая жестокость — три греха, поразившие Флоренцию. Чтобы спасти ее, требовались мудрость, знания и интуиция Данте.
И все же в голове поэта вновь и вновь возникал образ Антилии.
Он прислушался, но не услышал ни голосов, ни звука шагов. Казалось, все обитатели монастыря покинули его. Данте вышел из своей кельи и быстро осмотрел остальные. Нигде никого не было.
Может, остальные приоры действительно разошлись по домам. Очень хорошо! Можно спокойно заняться расследованием преступления! Поэт уже осмотрел место, где оно было совершено, и соседние улицы, а также подумал о том, кто мог быть убийцей. При этом он еще не изучил как следует труп жертвы. Тело мастера Амброджо отвезли в госпиталь Мизерикордия. К этому времени главный врач этого госпиталя наверняка уже осмотрел труп. Как знать? Вдруг этот пьяница обнаружил что-нибудь ценное!
Данте представил себе старого доктора. Обманщик и извращенец! Очередной плод нынешнего упадка науки, не имеющий ни малейшего понятия ни об элементарной астрологии, ни о физиотерапии, ни об учении о влаге и жидкостях человеческого организма, как простых, так и сложных! Как же он занял свой пост?! Да потому, что происходил из рода недавно разбогатевших граждан Флоренции, постоянно воровавших общественные средства. При этом он зубами вцепился в свою должность. Данте пообещал себе рано или поздно разобраться с этим врачом. И с проклятым капитаном городской стражи! И со многими другими!
Поэт быстро пошел к выходу. Он дошел по двору монастыря до самых его ворот, не встретив ни одной живой души. Выходит, отсюда действительно все ушли! Выходит, политические вопросы решаются теперь не в Магистрате, а в домах у богачей за ломящимися от яств столами?.. Какое падение нравов! Зачем же строить Магистрату новый дворец?! Его пустой внушительный каркас как нельзя лучше символизирует современное правосудие, от которого нечего ждать справедливости. Чем не римская триумфальная арка?!
Перед галереями у рынка Орсанмикеле, как всегда в будние дни, толпился народ. К своему удивлению, Данте заметил среди остальных Августино и Антонио, разговаривавшего с человеком, стоявшим к нему спиной. Оба ученых тоже увидели Данте и направились к нему, немедленно перестав шептаться с незнакомцем, который тут же поспешно удалился, не показав своего лица.
— Мессир Данте! — воскликнул Антонио. — Вы здесь по делам?
— Или выслеживаете убийцу? — спросил Августино.
— Я занимаюсь и тем и другим, ведь приору положено бороться со злом!
— Значит, вы уже забыли прекрасную и таинственную Антилию и решаете теперь новую загадку? — спросил Антонио.
Данте показалось, что в тоне его голоса все еще звучит раздражение тем, что танцовщица оказала ему особое внимание.
— Да, — буркнул поэт. — При этом наша встреча может быть мне очень полезной. Вы наверняка сможете мне помочь, потому что мне хотелось бы узнать побольше о том, как вы собираетесь создать во Флоренции Studium. Кто пригласил вас к нам? Кто автор всего этого замысла? Говорят, что за идеей создать университет во Флоренции стоит Бонифаций…
Антонио с Августином быстро переглянулись с таким видом, словно обменялись тайными посланиями, и снова посмотрели на Данте.
— Да никто нас сюда не приглашал, — ответил Антонио. — Папа поддерживает создание университетов, потому что они распространяют течения мысли, помогающие ему спорить с богословами императора. Однако Бонифаций не оказывал на нас никакого давления. Мы все прибыли во Флоренцию по доброй воле, и каждый — своим путем. Мы познакомились друг с другом во Флоренции и почувствовали, что нам не хватает учебного заведения, которое распространяло бы столь любимые нами знания.
