Современная новозаветная наука в основном соглашается с тем, что Евангелие от Иоанна невозможно интерпретировать как религиозный текст, разъясняющий смысл земной жизни Иисуса в «простых человеческих терминах», как предлагал либеральный богослов XIX века Адольф фон Гарнак. Также не следует считать, что Евангелие от Иоанна отражает так называемый «гностический миф о спасителе», как утверждает экзистенциалист XX века Рудольф Бультман[145]. Сегодня большинство ученых соглашаются с тем, что Пролог следует рассматривать в контексте иудейской традиции Премудрости; некоторые новозаветники доходят до того, что заявляют, что в Прологе не следует предполагать никакого существенного греко-римского влияния[146]. Можно найти некоторые аргументы в поддержку этой точки зрения (не в последней степени благодаря параллелям между Иоанновым Прологом и восьмой главой Книги Притч). Но даже если и правда, что иудейский фон здесь силен как всегда, это наблюдение требует рассмотреть более глубокий исторический вопрос, а именно: как перевел и выстроил Иоанн ветхозаветные традиции Премудрости. Так же, как богословие Филона Иудея не может быть отделено от платоновской интерпретации, так и семантический мир Евангелия от Иоанна едва ли можно рассматривать как что-то исключительно иудейское.
Поэтому новая школа новозаветников утверждает (для меня вполне убедительно), что стоические антропология и физика повлияли не только на этику, но и на космологию как у Павла, так и у Иоанна. Это открывает для нас новые богословские возможности для понимания того, каким образом писания Павла и Иоанна предполагают синтез стоической мысли и иудейских идей, распространенный у многих из их современников[147]. Поэтому, согласно Иоанну, Бог «так возлюбил мир, что отдал Сына своего единородного» (Ин 3:16), и Слово «стало плотью и обитало с нами» (1:14). Здесь Бог и мир не просто разделены на два отдельных царства, как в платонизме или так называемом гностицизме, равно как и значение Евангелия не разъясняется лишь в чисто антропологических терминах, отдаленных от космологической перспективы. Согласно этой новой перспективе, раннехристианская мысль может иметь больше общего с современными научными вопросами, чем само-провозглашенные «современные» экзистенциалистские интерпретации христианства, которые рассматривают Бога и человека отдельно от природы.
Пролог Евангелия от Иоанна (1:1-14) начинается утверждением значения фигуры Иисуса в космической перспективе. Божественный Логос видится как творческое и формирующее начало Вселенной «в начале» (Ин 1:1–5) и как источник откровения для всего человечества начиная с самой зари человечества (Ин 1:9). Именно этот универсально действующий божественный Логос становится плотью (sarx) в истории жизни Иисуса из Назарета (1:14).
О божественном Логосе говорится, что тот был «в начале» (en archē). Греческий термин archē, как и его латинский эквивалент principium, означает не только временнóе начало, но и длящееся основание действительности. Термин archē сам по себе означает то, что мы сегодня назвали бы «высшей реальностью»: Логос есть (вечно длящееся) Начало, от которого происходят все остальные (временные) начала. Поэтому Логос был также и «в Боге» (en theōi). Быть «в Начале» соотносится с «быть в Боге» постольку, поскольку Бог есть «производящая Матрица» всего, что было, есть и будет. Не говорится тем не менее, что Логос был бы тождественен Богу (который далее в Евангелии обозначен как Отец). Логос есть Бог в предикативном смысле фразы «быть божественным», но о Логосе не говорится, что тот – Бог в смысле подлежащего (что было бы передано как ho theos, с определенным артиклем)[148]. Логос принадлежит Богу, и есть Бог, но, хотя Логос и взаимно един с Отцом, как бытие-в-другом (14:10; 17:21), Логос и Отец не просто тождественны, поскольку Отец «более» Иисуса (17:28). Вот почему православие справедливо назвало Отца первоисточником божества (по-гречески, monarchē, на латыни fons deitatis).
Теперь греческий термин «Логос» можно перевести по-иному. Даже сегодня его чаще всего переводят как «Слово», в продолжение латинской традиции Вульгаты, идущей из IV века. Тем не менее писавший около 200 года отец церкви Тертуллиан даже не рассматривал такого перевода. Обсуждая значения греческого термина «Логос», он скорее указывал на то, что «Логос» по-латински может быть передан как ratio (рациональность), так и sermo (речь). Тертуллиан, впрочем, считал невозможным, чтобы можно было подумать о Боге, что тот говорит в вечности, прежде временнóго начала. Скорее в божественной вечности Логос должен был означать божественную рациональность, или разум (ratio), что может предполагать внутренний диалог (sermo), но не выражает себя вплоть до творения мира, когда появляются творения, с которыми возможен диалог; до творения Логос не был глаголющим[149].
Тертуллиан здесь предполагает общее для стоической школы философии различение между «собственным Логосом в Боге» (logos endiathetos) и «исходящим божественным Логосом» (logos prophorikos). У греческих отцов церкви, в частности у Феофила Антиохийского (творил около 190 года), это стоическое различение используется явно[150], указывая на то, что определения стоиков использовались христианскими писателями в Римской империи.
Эти ранние интерпретации Иоанна свидетельствуют, что стоицизм вдохновлял христианское мышление также и у православных отцов церкви. Вследствие этого имеет место теснейшая связь между «внутренней» природой Бога и «внешним» творчеством Бога. Эта интерпретация находит поддержку в самом тексте Пролога. Ибо именно о Божественном Логосе говорится: «Через этот Логос все начало быть, и без него ничто не начало быть». Логос идентифицируется здесь как божественный источник (ресурс) информации. Мы можем говорить о Логосе как об «информационной Матрице» для конкретных форм, которые возникли и возникнут в тварном мире. Используя модели божественного творчества из первой главы Книги Бытия, которая образует подтекст для Ин 1, Божественный Логос творит, устанавливая различия в мире (вычленяя «это» и «то») и запуская в движение информационные образцы (сочетая «это» и «то»)[151].
В стоическом мышлении нет такой пропасти между Богом и миром, как в платонической традиции, ибо Логос пронизывает все как направленный вовне структурный принцип Вселенной. Логос тем самым выражает себя в гармоничном порядке Вселенной, равно как и в рациональных способностях людей. Соответственно, Пролог утверждает: «В Логосе была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин 1:4). Заметим здесь, что выражение «человеков» относится не к какой-то определенной религиозной группе, но к каждому человеку, рожденному в этот мир: «Свет истинный, Который просвещает всякого человека, грядущего в мир» (Ин 1:9)[152].
Но, даже рассматривая Логос в качестве активного принципа, а логические структуры Вселенной – как пассивные качества, стоики продолжали различать мир и Бога. Они заявляли тем не менее, что Бог не менее материален, чем физический космос, всего лишь тоньше и «огненнее», чем воздух. Бог идентифицировался ими как «деятельный огонь» (pur technikon), движущий и правящий всеми вещами. Их концепцией материального тем не менее не была корпускулярная теория эпикурейцев, поскольку стоики предполагали, что космос состоит из одного однородного поля энергии и материи, связанных с элементами огня-воздуха, и земли-воды соответственно. «Единственным способом описать стоическую физическую теорию, как кажется, являлась бы теория поля, в противоположность корпускулярной теории атомистов», – как заявляет Джонни Кристенсен в своем Эссе о единстве стоической философии. Но роль божественного Логоса в точности состоит в том, чтобы объяснить единство разнообразия и структуры в пределах космоса: «“Движение” наиболее тесно связано со “структурой” (lógos). Логос относится к частям природы, подразумевая максимальное внимание к структуре и разнообразию»[153].
Божественный Логос воспринимает глубину материальности (ин 1:14)
Я не хотел бы утверждать, что иоанновская концепция Логоса полностью выводится из стоической философии, поскольку эта концепция семантически гибка и имеет коннотации как с иудейским, так и со стоическим и со среднеплатоническим контекстом. С другой стороны, кажется неуместным относить Евангелие от Иоанна только к платонизму, если не к гностицизму. В Евангелии от Иоанна нет расщепления (Платон: chōrismos) между вечным Логосом Бога и Логосом, действующим в творении в пределах единого поля физического многообразия, биологической жизни и человеческого просвещения. «В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли» (Ин 1:10–11). Логос, без сомнения, «у себя дома во Вселенной» прежде последующего затем воплощения. Проблема здесь не в том, что должна быть некая принципиальная дистанция между Богом и миром, проблема в человеческом неведении о том Логосе, который пришел в мир.
