Рис. 14. Весовая диаграмма сасанидских монет Хосроя II. По 67 экз., A. De Markoff. Catalogue des monnaies arsacides, subarsacides, sassanides etc.
Как показывает сравнение весовых норм пяти основных групп монет, обращавшихся в Восточной Европе в конце VIII – первой трети IX вв., русское монетное обращение имело дело по существу с тремя весовыми группами монет: 1) куфические монеты с наиболее часто встречающимся весом от 2,7 до 2,9 г; 2) табаристанские монеты сасанидского типа с обычным весом в 1,9–2,0 г; 3) сасанидские монеты с обычным весом в 4,0–4,2 г. Монеты внутри каждой из групп отличаются постоянством веса; в то же время не составляет труда отличить куфическую монету от монеты сасанидского типа по внешности, а собственно сасанидскую от табаристанской сасанидского типа – по разнице веса (2 и 4 г). Но весовые нормы всех трех монетных групп находятся между собой в настолько иррациональном отношении, что расчеты только целыми монетами были бы чрезвычайно затруднены.
Рис. 15. Весовая диаграмма обломков в Завалишинском кладе 810 г. (42 экз.). Р. Р. Фасмер. Завалишинский клад куфических монет VIII–IX вв. // Изв. ГАИМК. Т. VII. Вып. 2.
Метрологическая пестрота восточной монеты в составе русского денежного обращения конца VIII и начала IX в. очень хорошо объясняет отмеченное выше для этого же периода широкое распространение обломков монет. Изучение веса обломков показывает, что последние не изготовлялись по какой-либо заданной норме (см. диаграмму веса монетных обломков Завалишинского клада 810 г., рис. 15). В литературе такие обломки обычно называют «довесками» и рассматривают как неопровержимое свидетельство весового приема монеты в обращении. Однако для рассматриваемого времени, по-видимому, правильно предположение Н. П. Бауера о приеме монеты «на глаз». В славянских вещевых инвентарях не только рубежа VIII–IX вв., но даже и всего IX в. находки весов и гирь не отмечены ни разу.
Употребление в денежном обращении обломков, даже не являющихся «довесками» в полном смысле этого слова, может вызываться только стремлением подогнать хотя бы при помощи зрительной оценки целые монеты, не соответствующие по своим весовым данным определенным денежно-весовым нормам. Рассмотренный материал дает основание для исключительно интересных выводов об уже проявившихся тенденциях организации денежной системы и даже об уже свершившемся оформлении русской денежно-весовой системы в этот начальный период.
Рис. 16. Весовая диаграмма Литвиновичского клада 824 г. По 35 экз. ГИМ
Мы не видим в кладах преобладания обломков. Напротив, известен ряд кладов начального периода с исключительно целыми монетами. Это уже дает основание полагать, что местной денежно-весовой нормой была весовая норма одной из трех выявленных выше монетных групп. И действительно, мы обнаруживаем, что норма дирхема (2,7–2,9 г) поразительно точно совпадает с той теоретической нормой русской куны (2,7 г), которая была установлена выше. При этом теоретическая норма куны наиболее соответствует именно норме дирхема африканской чеканки, преобладавшего в обращении конца VIII – первой трети IX в. (2,7–2,8 г). Выше было отмечено, что процент монет африканской чеканки в русских кладах резко сокращается и сходит на нет уже в середине 20-х гг. IX в. С этого времени основную группу обращающихся в Восточной Европе монет составляют аббасидские дирхемы азиатской чеканки на 0,1 г более тяжелые, нежели африканские монеты (см. весовой состав Литвиновичского клада 824 г., рис. 16). Если бы формирование русской денежно-весовой системы произошло уже после 20-х гг. IX в., то в ее основу должен был бы лечь азиатский дирхем, и количество кун в гривне стало бы равным не 25, а 24. Структура системы получилась бы отличной от той, которую нам сохранила Русская Правда, и вся эволюция русских денежных систем должна была бы направиться по иному пути. Если этого не случилось, то только потому, что к моменту исчезновения из обращения африканского дирхема денежно-весовая система уже сформировалась. Она выглядела еще очень несложно:
Счетная гривна (68,22 г) = 25 кунам (дирхемам с обычным весом 2,7–2,9 г).
Монетное обращение на территории Восточной Европы с 833 г. до начала X в.
К 833–900 гг., которые в дальнейшем мы будем условно называть вторым периодом обращения дирхема, в Восточной Европе относятся 35 монетных кладов[197] и около десятка отдельно поднятых или обнаруженных в погребениях монет.
Сравнительная статистика кладов первого и второго периодов показывает, что во втором периоде обращения дирхема количество находок в Европе, а следовательно, и темп поступления восточной монеты как будто не замедляется, но и не увеличивается. Если к концу VIII – первой трети IX в., т. е. к первому периоду протяжением около 50 лет, относится в общей сложности 41 клад, то второму периоду обращения дирхема, продолжавшемуся 66 лет, соответствует 51 восточно– и западноевропейский клад[198].
Мы могли бы ожидать, что и в размещении находок монетных кладов Европы не может произойти каких-либо существенных изменений, а насыщенность денежного обращения тех областей, которые с ним познакомились в первом периоде бытования дирхема в Европе, останется неизменной. Однако в действительности мы наблюдаем серьезные перемены в распределении поступающей с Востока монеты по областям, причем меньше всего эти изменения касаются Западной Европы, так как транзит куфической монеты туда остается на прежнем уровне: известно только 16 западноевропейских кладов рассматриваемого времени. Ареал же монетного обращения в Восточной Европе значительно сокращается за счет выпадения из него области расселения радимичей и известной части кривичской области (Смоленщина, Брянщина, белорусское течение Днепра; рис. 17).
Таким образом, при примерно прежней интенсивности поступления серебра на Русь в рассматриваемое время увеличивается насыщенность монетой обращения тех русских областей, которые входят в сократившийся ареал распространения кладов второго периода.
Достаточно даже беглого взгляда на карту находок, чтобы убедиться в том, что большинство русских кладов второго периода обращения дирхема ничего общего с международным транзитом не имеет. Если любой пункт находки кладов конца VIII – первой трети IX в. занимает такое положение на речных путях, что его теоретически можно связывать с торговым движением, берущим начало за пределами восточнославянских земель и оканчивающимся также за их пределами, то теперь положение меняется. Судя по топографическому размещению кладов второго периода, единственной магистралью, по которой в это время могло осуществляться транзитное торговое движение, был Волжский путь, переходящий затем в русла рек Волхова, Великой и Западной Двины. Но больше половины кладов второго периода обнаружено на Оке и Десне, служивших исключительно внутренними путями русской торговли.
Изложенные факты дают возможность с уверенностью говорить об усилении потребности восточных славян в серебряной монете для обеспечения своего внутреннего товарного обращения. Потребность увеличивается настолько, что монеты, несмотря на то что темп ввоза серебра остается прежним, начинает не хватать для всей той обширной области, которая познакомилась с серебряным обращением в первой трети IX в.
Рассмотрение топографии кладов второго периода обращения дирхема и тесно связанный с ним вопрос о торговых путях Восточной Европы вплотную подводят к очень важной проблеме международной торговли на Восточно-Европейской равнине.
Рис. 17. 1 – Херсонес, 870 г.; 2 – Новая Лазаревка, 893 г.; 3 – Вешенская; 4 – Полтава, 883 г.; 5 – Погребное, 876 г.; 6 – Моисеево; 7 – Бобыли, 876 г.; 8 – Девица, 838 г.; 9 – Протасово; 10 – Мишнево, 869 г.; 11– Острогов, 870 г.; 12 – Растовец, 864 г.; 13 – Гручино; 14 – Хитровка, 873 г.; 15 – Железницы, 878 г.; 16 – Борки; 17 – Борки; 18 – Москва; 19 – Панкино, 863 г.; 20 – Потерпельцы, 866 г.; 21 – Кузнецкое, 870 г.; 22 – Шумилово, 871 г.; 23 – Новгород, 864 г.; 24 – Старая Ладога, 847 г.; 25 – Пейпус, 862 г.; 26 – Лифляндская губ., 872 г.; 27 – Гробин; 28 – Кохтель, 838 г.; 29 – Ахремцы, 852 г.; 30 – Соболево, 857 г.; 31 – Витебская губ.; 32 – Лучесы; 33 – Псковский уезд; 34 – Ягошуры, 843 г.; 35 – Вятка, 835 г. (С. 102 – карта)
Разумеется, не исключена полностью возможность эпизодического личного проникновения арабских купцов в славянские земли, а славянских – в мусульманские страны. О таком проникновении сообщает как будто Ибн-Хордадбе, если, конечно, отнестись к его свидетельству с полным доверием и считать, что под руссами он понимает именно славян, а, скажем, не болгар: руссы выходят на любой берег Каспийского моря, «а иногда привозят свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад»[199]. Сообщения о путешествиях арабских купцов в Восточную Европу многочисленны, однако нет ни одного, о котором с полной уверенностью можно было бы говорить как о свидетельстве непосредственного знакомства арабов со славянскими землями. Сообщение Ибн-Фадлана, наблюдавшего славян в Булгаре, конечно, не идет в счет, т. к. он дальше Булгара не бывал.
