говорит, что вы очень красивы.
Жанна покраснела. Готовясь к посещению, она была радостно возбуждена, как девушка, идущая на первое свидание. Пел Брель, она надела тюрбан, нанесла румяна, подкрасила губы и ресницы, надела темно-синее платье, которое Пьер купил ей в маленьком румынском бутике, и черное шелковое белье – он его обожал. Жанна очень надеялась, что после смерти муж обрел способность видеть через одежду. Насчет белья она сначала засомневалась – не слишком ли банально? – но все-таки решилась: их тела любили друг друга, как и души, значит, Пьер оценит красоту жеста.
– Муж гордится вами, – продолжил Кафка. – Он считает вас очень сильной женщиной.
«О да, я сильная… – мысленно хмыкнула Жанна, – если сила заключается в том, что я каждую ночь проливаю десять литров слез и каждый день с трудом держу их в узде!»
– Пьер хочет, чтобы вы знали: он рядом, он вас видит.
Жанну пробрала дрожь. Иногда – довольно часто – она ловила себя на мысли, что чувствует присутствие мужа, а если концентрировалась как следует, то чувствовала его дыхание на своей коже. Теперь медиум подтвердил, что она не сошла с ума. Вообще-то Жанна сомневалась насчет еще одного похода к Кафке – цена кусалась! Лелеять надежду, что Пьер все еще где-то здесь и ждет ее, стоило целых двести евро.
– Он отыскал своего брата? – спросила она. – А родителей? Он очень их любил…
Медиум выпучил глаза и издал странный глухой звук. Жанна понадеялась, что он успеет ответить прежде, чем с ним случится удар.
– Он встретился со всеми близкими, ушедшими раньше его. Я вижу его в окружении пожилых и старых людей. Кажется, родители тоже рядом.
Жанна с трудом сглотнула и кивнула, потрясенная картиной, явившейся ее воображению.
Медиум вышел из транса.
– На сегодня все. Контакт получился очень тесный. Думаю, мы еще увидимся?
Жанна согласилась без малейших сомнений. Ничего страшного, она продаст кое-какие украшения, деньги найдутся. Записав дату следующей встречи, она надела пальто и горячо поблагодарила Кафку.
– Пьер вас целует, – ответил он, открыв дверь. – Вас и ваших детей.
38
Тео
Я возвращаюсь с работы и обнаруживаю, что старушки ждут меня, и неожиданно понимаю, как это приятно. Я к такому не привык, а теперь, похоже, стал семейным человеком. Радость испарилась, как только я понял, что им требуется услуга. Ирис рассказала Жанне о женщине, которую болезнь усадила в инвалидное кресло. Ей потребовалась соответствующая одежда, чтобы было удобно надевать и снимать, и Жанне пришла в голову гениальная идея, она загорелась, как новогодняя елка, и спросила, можем ли мы спуститься в подвал и забрать оттуда необходимые ей вещи.
Ирис сжимала перила крепко, как сосок коровьего вымени, не хотела повторить спуск по ступеням в стиле мюзикла «Крутые виражи».
Я знать не знал, что в доме есть подвал, но согласился. Конечно, почему нет? Мы открывали дверь, когда из своей двери выскочил консьерж – не человек, пробка от шампанского!
– Ничего не случилось?
– Вроде нет, но помощь не помешает. На вас можно рассчитывать?
– Конечно! Что нужно делать?
– Мы расчленили Жанну и хотели спрятать части тела в подвале. Возьмете на себя ноги?
Этот прикол действует на всех. Лицо Виктора становится белым, как его зубы, а они такие безупречные, что я чуть не ослеп, когда он впервые мне улыбнулся. Ирис успокаивает мужика: «Он пошутил!» – и добровольный помощник звонко хохочет:
– Да я понял, понял!
Я спускаюсь первым – не из джентльменства, просто хочу побыстрее сделать дело. Ненавижу подвалы и подземелья, боюсь попасть в ловушку и умереть, задохнувшись без кислорода. Это один из худших кошмаров, терзающих меня с детства. В другом за мной гонятся, а я бегу на месте и не могу издать ни звука. В интернате над моей кроватью висел ловец снов[33], который Манон сделала своими руками. Несколько недель я спал без грез. Не знаю, что сработало, «ловец» или тот факт, что кто-то любящий позаботился обо мне. Я оставил его в интернате, когда уходил, решил, что кошмарам будет нечего делать в моей новой жизни. Я ошибся. Они вышли на мой след.
Я приготовил ключ заранее и отпер дверь без задержки. Подвал оказался маленьким, все вещи Жанны были покрыты простынями от пыли. Ирис приподняла одну из них и сказала:
– Жанна велела искать у правой стены.
Мы увидели деревянные стеллажи.
– Швейная машинка здесь. Картонные коробки тоже. Еще должен быть рабочий столик. Нашел? – спрашивает она.
Я понятия не имею, о чем она, но делаю вид, что ищу, протягиваю руку, сдергиваю простыню с предмета у противоположной стены и вздрагиваю от окрика.
– Тео, не трогай! Жанне вряд ли понравился бы обыск, который ты решил учинить из чистого любопытства. Ищи справа!
Я пытаюсь вернуть простыню на место, но она падает на пол, и мы успеваем увидеть детскую кроватку и лежащего в ней большого светло-коричневого плюшевого медведя.
39
Ирис
Я впервые иду по Парижу не на работу и не за покупками. Гуляю – безо всякой цели, ради собственного удовольствия. Удаляюсь от своего убежища, покидаю зону комфорта, и у меня кружится голова. Слишком много людей вокруг, незнакомые лица, движущиеся тела. Раньше я обожала толпу, живую жизнь людей в движении. Мои родители жили в Бордо, в одном из домов, стоявших в окружении виноградников. Мама часто ездила в центр на работу, и я всегда умоляла ее взять меня с собой, так сильно хотела «увидеть мир». Когда мы с Мел, Мари и Гаель подросли, стали кататься на автобусе до площади Гамбетты, чтобы послушать CD в Virgin Megastore[34], а потом по улице Сент-Катрин догуливали до площади Победы, пили кофе у Огюста и, насладившись жизнью, возвращались в нашу «глубинку». В студенческие годы мы с Мел жили в квартире за бульваром Эльзас-Лотарингия. Одинарный стеклопакет позволял слышать шум двигателей и голоса людей так ясно, как будто моя кровать стояла прямо на тротуаре, и я на вторую ночь вытащила из ушей проклятые затычки, с которыми не расставалась много лет: от тишины я глохла быстрее, чем от шума.
Жереми не рос в Ла-Рошели, он переехал из родного Прованса и безуспешно пытался «акклиматизироваться» в Авейроне, Нижнем Рейне и Луаре-Атлантике. Я восхищалась его чувством свободы, так сильно отличавшимся от моей неспособности оторваться от близких. Переселяясь к нему, я опасалась тишины, потому что его дом стоял в отдалении от оживленных мест, за высоким деревянным забором. Моя мать часто повторяла, что супружеская жизнь – это череда компромиссов, и я подумала: «Ладно, пусть этот будет первым».
Я
