это в прошлом.
– О чем ты?
Она бросает губку, вытирает руки и поворачивается ко мне лицом.
– Я стараюсь, правда стараюсь, но ничего не выходит, даже если речь идет о человеке, которого искренне люблю. Всякий раз, когда слышу слово «беременность», печаль пересиливает радость.
Я вспоминаю кроватку в подвале, плюшевого медведя, облачка на обоях в моей комнате – и все понимаю.
– У вас не было…
– Нет. Мы все перепробовали. Это осталось незаживающей раной, хотя я надеялась, что со временем станет легче. Не беспокойся, через несколько дней я возьму себя в руки.
Она делает паузу, как будто вдруг смертельно устав, потом продолжает:
– Оставайся здесь сколько захочешь, Ирис. Я не стану задавать вопросов, но с радостью выслушаю твою историю, если однажды решишь ее рассказать.
Жанна угловатым движением вытирает мокрые от слез щеки. Я с трудом сдерживаю рвущиеся из груди всхлипы. Появляется Тео с пустой тарелкой в руке.
– Хотелось бы получить еще кусочек этого топи-как-его-там. О нет, вы не начнете снова! Что за недержание, в конце концов?!
Жанна смеется, кладет ему порцию гратена. Банальная сценка – люди вместе на кухне, обычный вечер буднего дня, но я, впервые за долгое время, чувствую себя хорошо.
43
Жанна
– Малышка беременна, – сообщает Жанна без лишних предисловий.
Она всегда знала, что Пьер обожает подобные… казусы, и потому торопится поделиться новостью. Чужая жизнь, в том числе – и особенно! – случающиеся в ней неожиданности, конечно же, не были излюбленной темой их разговоров, но им уделялось много времени.
– Я отреагировала неадекватно, – продолжает разговор Жанна, – почти сразу взяла себя в руки, но бедняжка успела расстроиться.
Жанна во всех деталях помнила, как ее коллега Мариза объявила о своей беременности. Они дружили не один год, но только у Жанны не нашлось сил, чтобы искренне поздравить ее. Остальные обнимали Маризу, желали всего наилучшего, а Жанна сослалась на недомогание, ушла и снова появилась на работе только через три дня, когда прошел всеобщий восторг и притупилась ее печаль. Это было непросто – учитывая чувство вины. Жанна корила себя за неспособность от души порадоваться чужому счастью, но ничего не могла с собой поделать. Беда, выпавшая на ее долю, была всеобъемлющей, мозг терзала одна-единственная мысль: «У других есть то, чего я не могу иметь».
Желание стать матерью омрачало всю жизнь Жанны. В детстве мать подарила ей фарфоровую куклу, Жанна назвала ее Клодиной, пеленала, кормила и укачивала как живого младенца.
Отрочество превратилось для Жанны в период нескончаемого нетерпения. Она читала волшебные сказки и думала, что скоро станет одной из тех, кто «выходит замуж и живет счастливо, нарожав кучу ребятишек».
Встреча с Пьером превратила желание в план. Они пятнадцать лет пытались создать новую жизнь. Следовали множеству советов, на которые не скупились окружающие: меньше думали о желаемом, расслаблялись, занимались любовью только в определенное время суток и в определенных позах, предпочитали одни продукты другим, ходили к специалистам, терапевтам, гипнотизерам и священникам, переживали вдохновляющую надежду и глубочайшее разочарование, чувствовали себя единым существом, отдалялись друг от друга, снова сближались, отслеживали овуляции и «правильные» дни, глотали лекарства, вздрагивали, заметив тот или другой симптом. Они обставили и украсили третью комнату, устроив там детскую. Жанна страстно, безмерно завидовала женщинам, чьи животы округлялись, в то время как ее собственный оставался бесплодным и плоским.
Потом время неизбежно ушло: не осталось ни надежд, ни планов – одни сожаления. О том, чего не случилось и уже не случится. Пришлось заполнять пустоту, искать другие источники воодушевления и радости, строить семью, отличающуюся от первоначально задуманной, и – главное – как можно меньше думать о несбывшемся.
Отсутствие ребенка стало краеугольным камнем существования Жанны.
– Я думала, что излечилась от боли, любимый, но с тех пор, как тебя не стало, мне вдвое тяжелее нести эту ношу.
Жанна не сразу поняла свою сестру Луизу, сознательно отказавшуюся от материнства. Их родители и тетки, преподаватели и друзья – все пытались урезонить ее, сочтя подобное решение нелепым и неприемлемым. Со временем суждения Жанны на эту тему изменились. Она, как никто другой, понимала, что не все женщины хотят родить, хотя общество оказывает на них беспрецедентное удушающее давление. Они с Луизой неоднократно отвечали на вопрос: «Когда собираетесь завести малыша?» – у них обеих были собственные причины находить его невыносимо бестактным.
Не желая расставаться с Пьером на печальной ноте, Жанна решила рассказать о фартуке, который начала шить, и об удовольствии, доставленном этим занятием, потом описала вкуснейшее пирожное из заварного теста с кремом и миндалем работы Тео.
Ей захотелось поздороваться с Симоной, беседовавшей со «вновь прибывшим», и впервые со дня знакомства не требовалось заглядывать в «шпаргалку», чтобы найти темы для разговора.
44
Тео
Я прихожу к маме и сразу включаю музыку, это вошло в привычку. Как только она попала сюда, я принес ей плеер и диски. Раньше она выбирала музыку сообразно настроению, и я, вернувшись из школы и прислушавшись, всегда знал, какое оно сегодня. Барри Уайт, «ABBA», Марвин Гэй[36] – в доме порядок, она веселая, будет петь, танцевать, обнимать меня и называть «деткой». Нина Симон, Джони Митчелл или Элла Фитцджеральд[37] – мама сидит за столом, смотрит в никуда, по щекам размазана тушь, перед ней бутылка или даже две.
Я нашел самые радостные альбомы, решил, что свою «норму слез» она уже выбрала, хоть и не был уверен, что она слушает музыку и вообще хоть что-то слышит. Честно говоря, музыку я включаю для себя, перекидывая мостик на тот берег, где она сейчас обретается.
В палату входит сиделка, напевающая что-то из репертуара Барри Уайта. Она сообщает, что тромб рассосался, мама получает нужное лечение и все должно быть в порядке. Я смотрю на женщину, лежащую на постели с опущенными веками и бледными губами, и думаю: «Иногда лучше бы не было…»
– Мне нужно привести ее в порядок, – сообщает женщина. – Вы останетесь?
Ну уж нет! Я на многое готов, но только не на это. Выхожу покурить – нигде не дымлю так много, как в этом заведении. На террасе сидят двое, родственники пациентов, здешняя обстановка кого хочешь до обморока доведет, вот и приходится выскакивать, чтобы продышаться.
Я возвращаюсь в палату и нахожу маму сидящей в кресле. Ставлю диск «ABBA» и устраиваюсь напротив. К одной из стен я прикрепил листок с текстом и фотографии. Никто, кроме меня, маму не навещает, все друзья остались в прошлой жизни. На некоторых снимках она, на остальных я и другой
