Несколько раз мне пришлось принимать детей своих бывших возлюбленных, я также дежурила, когда в родильном отделении появился несостоявшийся отец моего ребенка, через два года после того, как наши пути разошлись. Я пожала ему и его жене руку. Он задержал мою ладонь на несколько мгновений, и я почувствовала незащищенность. Мне понадобилось ненадолго выйти, и он пошел за мной, догнал.
Предложила позвать другую акушерку.
— В этом нет необходимости, — ответил он.
И смущенно добавил:
— Как у тебя дела?
— Хорошо.
Я тоже поинтересовалась, как у него дела.
— Хорошо, — сказал он.
В последний раз мы неожиданно встретились в бассейне несколько дней назад. Он вел вдоль бортика маленькую девочку с надувными нарукавниками: проводил ее к лягушатнику, где плескались малыши, и стоял там некоторое время, наблюдая. Я сидела в джакузи и видела, как он подошел, спустился по лесенке в горячую воду, закрыл глаза и недолго так сидел. Затем открыл глаза, нашел взглядом дочь и помахал ей, она помахала в ответ. Потом заметил меня, подыскал нужные слова.
— Ты все еще работаешь в родильном отделении?
Я ответила, что по-прежнему работаю.
Кроме четырнадцатилетнего сына, которому я помогла появиться на свет, и ребенка, плескавшегося с другими детьми и на время забывшего об отце, у него, оказывается, была еще годовалая дочь.
Он погрузился в ванну до подбородка. Выпрямившись, снова посмотрел на меня и спросил:
— А дети у тебя есть?
— Нет, детей нет.
Затем он опять проверил дочь. Она была в безопасности.
Потом я встретила их, когда сдавала ключ от шкафчика, и он показал мне фотографии остальных детей.
В два часа ночи я заканчиваю наносить первый слой краски в столовой. Закрываю банку и споласкиваю валик. Кажется, слышу шаги в мансарде, и мне приходит в голову, что это не может заснуть турист, живущий против солнца.
На днях, когда мы столкнулись на лестнице, он рассказал о проблемах со сном из-за разницы во времени. Сообщил, что обнаружил: днем нельзя читать, не включив свет. Затем спросил, читают ли люди летом во дворе, и я подумала, что мы не в той стране, где легкий ветерок листает страницы, а облака проплывают мимо и танцуют на стихах.
— Здесь не принято читать на улице.
Теперь я не уверена, что достаточно ясно растолковала ему, насколько безумной будет погода.
Я засыпаю, но вскоре просыпаюсь оттого, что в комнате жужжит муха; включаю лампу на ночном столике. Затем вылезаю из кровати, приношу сборник стихов из книжного шкафа, ищу глазами горизонт. Сколько всего ждет людей на горизонте: лодки, солнце, заморские страны, даль, революция, хлеб, время, сомнение, справедливость, истина, остров, страдание, мужество.
Черная дыра
Я лежу в кровати; на стене, у которой она стоит, оконный переплет рисует тень в форме креста.
Вчера перед уходом подруги помогли перетащить письменный стол из спальни в гостиную, на место дивана. Он идеально встал у стены рядом с книжными полками. А в спальне я смогла переставить кровать, так что теперь будет легче открывать дверь. Сегодня расставлю книги.
— Не могла не заметить у тебя в комнате искусственную елку и коробку с игрушками, — сказала Вака, когда мы остались наедине.
Она предложила поставить елку. Взяла коробку с украшениями и принялась их разглядывать. С большим интересом.
«Как в Национальном музее», — гласило ее заключение.
Бегу вниз за газетой и быстро просматриваю, пока готовятся тосты. Задерживаюсь на одной заметке, мое внимание привлекает фотография. Заголовок: «В центре черной дыры есть свет». Далее следует лаконичный рассказ о том, что удалось сделать первую фотографию черной дыры и выяснилось, что из нее исходит свет. Фотография не очень четкая, но на ней видна черная в крапинку поверхность — мне почему-то приходит на ум УЗИ при беременности, — а в середине этой поверхности светлое отверстие, как в конце длинного тоннеля.
Двоюродная бабушка вышла на след. В письме к Гвиневер она именно так и выразилась: вышла на след. В темноте, в самом сердце темноты есть свет, писала она.
Я слышу шаги на лестнице, чуть позже кто-то стучит в дверь. Собираю волосы резинкой и иду открывать. За дверью стоит сосед с мансарды, в руках аккуратно сложенное постельное белье, которое он протягивает мне со словами благодарности.
— Я его погладил, — сообщает он.
Уходить он явно не собирается, так что мне ничего не остается, как пригласить его войти. Он проводит рукой по виниловым обоям в коридоре и говорит, что похожие были в квартире его бабушки.
Внимательно осмотревшись в гостиной, сосед останавливается у книжных полок, достает сборник стихов Борхеса и говорит: у меня тоже есть такая книга. Потом просматривает пластинки, задерживается на «Утешении» № 3 ре-бемоль мажор Ференца Листа и говорит: у меня тоже есть такая пластинка. Затем подходит к окну и смотрит на улицу. На фонарном столбе сидит чайка с желтым клювом, перья растрепаны, я слежу, как она слетает на тротуар и вперевалку ходит между машинами в желтом отсвете.
Я оставляла на ночь окно в гостиной открытым, чтобы выветрился запах краски, и на подоконнике образовалась инеистая пленка. Мне приходит в голову, что нужно пересадить бегонию.
— Раньше мне казалось, что в окно проникает совсем мало солнечного света, — говорит гость. — Только красная полоска ненадолго.
Поправляю браслет двоюродной бабушки. Вращаю его на запястье. На ковре с желтыми розами стоит елка. Раньше я ее никогда не украшала.
Спрашиваю, когда родился его сын, и он говорит, что семнадцатого июля.
— В середине зимы, — добавляет он.
Спрашиваю, впечатлительный ли он, и отец отвечает, да, как его мама.
Спрашиваю, готовит ли он сыну завтрак, выясняется, что готовит.
Спрашиваю, боится ли он за сына, и гость признается, что да.
Тогда я вдруг вспоминаю фрагмент сна, приснившегося этой ночью; уже просыпаясь, услышала голос двоюродной бабушки: все люди потрепаны жизнью, Дия.
Он стоит совсем рядом, и я думаю: а что теперь, что дальше?
Он не видел свет
До Рождества остается одно дежурство; я отмечаюсь при входе, надеваю комбинезон. Две акушерки, отработавшие ночную смену, сидят в дежурке, понурив головы. Вижу, одна из них плакала. Старшая смены с серьезным видом просит меня зайти. Выясняется, что ночью при родах умер доношенный ребенок, и теперь мне нужно взять на себя женщину, его потерявшую.
— Она ждет именно тебя.
Дежурная смотрит на меня.
— Говорит, что встретила тебя в вестибюле, когда приехала рожать, и ты помогла ей дойти до лифта.
Я задумываюсь.
— Но с тех пор прошло три дня. Она ведь родила сегодня ночью?
— Похоже на то. Это были затяжные роды.
Дежурная говорит, что между сменами случился испорченный телефон. Произошло недопонимание.
Она продолжает:
— Нужно провести совещание и проанализировать ход процесса.
После короткого молчания произносит:
— Они не хотят священника.
— Когда ее выпишут?
— Выписка планировалась только на завтра, но она хочет домой.
Дежурная в замешательстве.
— Она не плачет.
Прежде чем открыть, тихо стучу в дверь палаты.
Женщина сидит в кровати, опустив взгляд. Она приняла душ, и у нее мокрые волосы. На столе поднос с нетронутым завтраком. Овсянка и бутерброд с сыром.
Рядом с кроватью стоит люлька для мертворожденных детей.
Отец сидит на стуле около люльки и смотрит на ребенка. Когда я вхожу, он встает и подходит к окну. По пути сталкивается со мной и извиняется.
Некоторое время он стоит у окна и смотрит на парковку. Затем приносит одежду жены и кладет на кровать. Уходит за двумя бабушками и дедушкой, которые должны проститься с ребенком.
Придвинув стул, сажусь рядом с женщиной.
— Мы еще не сказали его сестре, что ее брат не приедет с нами домой, — первые ее слова.
