— Котелок бы, — вздохнул тот, кого называли Липатовым. — Из казана жрать мы непривычные.
— Привыкнешь. Барин выискался… Ишшо недельку-другую по пескам порыщем, помёт мышиный жрать зачнёшь.
— И то, — вздохнул Липатов. — Почитай две недели с коней не слазим. Красные, красные… Где они, эти красные? Может, они нашему поручику спьяна приснились?
— Помалкивай ты, сосунок, — проворчал бородатый, окуная ложку в казан. — Не твоего ума дело. Лепёшки не найдётся?
Липатов неспешно развязал вещмешок, вынул из него лепёшку, обёрнутую холстиной, и отломил кусок своему собеседнику.
— Ишшо в Оренбурхе на базаре брал. Совсем иссохла. А нашшот «помалкивай», так это ты, Митрич, правильно говоришь. Наше дело такое — молчи да дышь, да будет барыш. У ентово, говорят, Джангильдина не только патроны в караване, там мадепаламу, говорят, тышшу аршин. А может, поболе. Мыло ишшо, говорят, есть. Мыло-то почём сейчас в Оренбурхе?
— Хрен его знает. Да уж ежели найдём, так поживимся.
— А найдём?
Бородатый раздумчиво огладил бороду.
— Должно бы. Алаш-ордынцы пустыню эту знают будь здоров. На них вся надежда — выведут.
Последние сомнения рассеялись. Отряд белых ночевал в барханах. Завтра он перекроет дорогу каравану. А может быть, сегодня. Может быть, пока боец взвода разведки Рябинин лежит, затаясь у чужого костра, другой боец — с кокардой на фуражке, с погонами на шинели — уже подползает к кострам, зажжённым красноармейцами экспедиционного отряда Джангильдина. Нужно выяснить, сколько здесь белых, чем они вооружены.
Миша стал потихоньку огибать лагерь. Считал солдат, лошадей, примечал сложенные в козлы винтовки. Возле палатки в центре лагеря заметил два станковых пулемёта и горную пушку, снятую с вьюка. Ну что ж, теперь можно и уходить.
Колесин сидел на том же месте, где оставил его Миша, и, покусывая травинку, что-то мурлыкал под нос.
— Нуте-с, юноша, как обстановочка?
— Юрий Александрович, — затараторил Миша, — это белые. Это дутовцы.
— Вы так считаете?
Колесин поднялся, поправил фуражку, подтянул ремень.
— Тут и считать нечего. Я подслушал разговор двух казаков. Они из Оренбурга. Ищут отряд Джангильдина, то есть наш отряд. Командует ими какой-то поручик. У красных ведь поручиков не бывает? Они ещё не знают, где мы, но уверены, что алаш-ордынцы обязательно выведут их на караван.
Колесин тихо засмеялся.
— Вы что, Юрий Александрович?
— Это я так, юноша. Как сказал бы возлюбленный моему сердцу генерал Дутов, «расположение планид на небе споспешествует». Он увлекается спиритическими сеансами, не слышали?
— При чём здесь сеансы?
— А при том, юноша, что наша с вами служба в красных войсках благополучно закончилась.
— Как это… — даже поперхнулся Миша. — Мы им не сдадимся. Мы сейчас тихонечко на коней — и к Кравченко, оттуда к Джангильдину.
— Не нужно нам, юноша, к Джангильдину. «Мы сейчас спокойно и упрямо», как поётся в одном старинном романсе, спустимся в лагерь неведомого нам поручика, выпьем с ним коньячку и предадимся милым воспоминаниям о днях, проведённых в кадетском корпусе. А завтра, если бог даст, окружим славное воинство товарища Джангильдина и зальём ему горячего сала за воротник. У поручика должно быть два «максима» и одна горная пушка. Так?
— Так, — словно во сне повторил Миша.
— Ну вот. И два эскадрона балбесов?
— Около того.
— В таком случае всё сходится. Идёмте, юноша.
Миша тихонько попятился, расстёгивая кобуру. Колесин заметил это.
— Не надо, юноша, — с отцовской грустью в голосе сказал он, — не надо. Стрелять вы в меня не будете. Хотите знать почему? По двум причинам. Первая: вы ещё ни разу не стреляли в людей, а значит, вы боитесь убивать. Вторая: вам просто незачем возвращаться к Джангильдину. Что вы там потеряли? Ваше место, место интеллигентного человека, в белой армии. Под белые знамёна собирается ныне весь цвет России. Так что не дурите…
Но закончить Колесин не успел. Рябинин резким движением вырвал, наконец, из кобуры наган и выстрелил прямо перед собой. Потом стремительно скатился с песчаного холма и бросился к Мальчику. Звякнуло стремя, тонкая кожа поводьев впилась в ладони. «Ну, Мальчик, ну родненький, выноси».
Рябинин мчался по пустыне в клубах песчаной пыли, словно самум.
Кравченко уже ждал его и стоял, держа под уздцы осёдланную лошадь. Миша скатился с седла, бросился к нему:
— Белые!
Кравченко взял его за плечи, притянул к себе, спросил тихо, заглядывая в глаза:
— Багато?
— Много. Два эскадрона.
— А друг твой где же будет?
— Там. — Миша неопределённо махнул рукой в сторону пустыни. — Я его застрелил. Он хотел к белым уйти.
— От стерво, — печально выругался Кравченко, — и чого же я его, ирода, не шлёпнул? Так уж руки чесались… Ну, добре. А зараз по коням.
Джангильдин встретил весть о появлении отряда белых совершенно спокойно.
— Ну и хорошо, — сказал он Шпрайцеру. — Пора бойцам немного размяться, а то не поймёшь — воинская часть у нас или обоз. Готовьте, военрук, план кампании.
До утра длилось заседание штаба. Одни предлагали занять на выгодных позициях оборону, обескровить противника, а потом уже перейти в наступление; другие настаивали на немедленных активных действиях. Все ждали, что скажет Джангильдин.
— Я полагаю так: обороняться нам нельзя. Почему, спросите? Потому, что запас воды у нас ровно на двенадцать часов. Если мы увязнем в обороне, начнётся падёж животных, а это значит, что даже после полной победы мы не сможем доставить грузы в Челкар. Это первое. Теперь второе: у белых есть пушка, у нас её нет. Мы не знаем, сколько на эту пушку снарядов, но их, видимо, достаточно, чтобы с дальней дистанции выбить половину отряда и распугать верблюдов. Выход один: атаковать первыми. Вы не возражаете, товарищ Шпрайцер?
— Нет.
— Вы, товарищ Степанишин?
— Нет.
— Вот и отлично. Теперь остаётся договориться, как будем атаковать, где и когда. Кстати, Макарыч, я думаю, есть резон пригласить на заседание штаба бойца Рябинина. Пусть он подробненько расскажет нам ещё раз обо всём увиденном и услышанном. Принимается?
Мишу нашли возле костра разведчиков. Он уплетал за обе щеки пшённую кашу и делился с друзьями пережитым.
— … А он говорит мне: «Ты человек интеллигентный, а значит, твоё место у белых». А я говорю ему: «Пошёл ты знаешь куда…» Потом выхватываю наган и только — бах, бах, бах.
— Да-да-а, — тянет сочувственно Абдукадыров. — Только скажи, друг Миша, как ты из одного патрона три раза выстрелил?
— Почему из одного? — поперхнулся кашей Рябинин. — С чего ты взял, Абдулла? Я тремя…
— Нет, друг Миша. Я только что твой наган чистил. Разобрал барабан, смотрю — только одного патрона и не хватает.
— Да я… — пытался что-то объяснить Рябинин, но слова его покрыл дружный хохот разведчиков.
— Ладно, хлопцы, — подал голос Кравченко, когда все отсмеялись. — Нечего здесь горло драть. Для первого разу, я так считаю, у Мишка очень даже хорошо вышло. И противника разнюхал, и своих предупредил, а это в разведке главное.
У штабного костра Миша ещё раз доложил о том, что видел в стане белых. Слушали его внимательно, иногда задавали уточняющие вопросы. После доклада поднялся Джангильдин.
— У меня, товарищи, есть предложение: за смелость и революционную бдительность объявить бойцу Рябинину благодарность, а также выдать ему кавалерийский карабин. Принимается?
Миша влажными от радости глазами оглядел собравшихся. Покусывая ус, хитровато улыбался Джангильдин. Шпрайцер сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. Кадык его шевелился, и Миша решил, что военком в эту торжественную минуту потихоньку напевает свою любимую тирольскую песенку. Потом он перевёл взгляд на Степанишина и в отблеске костра увидел монументальную фигуру своего командира. Макарыч стоял по стойке смирно, круглое лицо его лоснилось от удовольствия, а во взглядах, которыми он то и дело одаривал Джангильдина, читалось: знайте наших! И мы щи не лаптем хлебаем.
… Белых атаковали на рассвете.
Шпрайцер заранее сформировал три боевые группы, проводники незаметно вывели их к стану противника, и по сигналу — пулемётная очередь — красные бросились в атаку.
Цепи атакующих вначале встретили разрозненные выстрелы, чуть позже — нестройные залпы, а уж после того» как красные ворвались на территорию лагеря, татакнул и захлебнулся пулемёт. Пушка же, снятая с вьюка, так ни разу и не выстрелила. Её не успели приготовить к стрельбе.
Бой перешёл в рукопашный. В ход пошли штыки, приклады, иногда воздух вспарывали сухие, как хлопок бича, револьверные выстрелы. Стреляли в упор, не целясь.
Конная группа красных, на которую возлагалась задача завершить операцию, вынеслась из-за барханов и устремилась в гущу сечи. Большинство казаков не успели сесть на коней. Они отбивались в пешем строю от наседавших на них красных кавалеристов, нелепо размахивая шашками.
