Перекрывая грохот пальбы и лязг стали, над пустыней нёсся охрипший голос:
— Скоты! Мерзавцы! Не топчитесь на месте! Отходите к северу! Отходите, иначе вас всех изрубят!
Это кричал офицер. Размахивая маузером, он вертелся среди отступающих на низеньком гнедом жеребчике. Миша передёрнул затвор карабина, но обойма кончилась. Он перезарядил карабин и вновь припал щекой к тёплой ложе. Жаль, выстрелить не успел: всадник скрылся за барханом вместе с полусотней других всадников, вместе с толпой отступающих белогвардейцев.
Бой стих внезапно, как и начался.
Смятые палатки, перевёрнутые казаны, трупы убитых, бьющиеся в предсмертных судорогах лошади — таким увидел Миша поле боя. В центре лагеря стояли с заправленными лентами два станковых пулемёта, а рядом с ними, задрав жерло к небу, маячила маленькая горная пушка.
Преследовать белых не стали. Как ни рвался Макарыч, как ни просил Джангильдина, но тот и слушать не хотел,
— Нельзя, Макарыч. Лошади у нас совсем устали. Падут лошади — на чём до Челкара добираться будем?
И снова караван запылил по пустыне. Остались среди барханов песчаные холмики могил, рыжие пятна впитавшейся крови, россыпи зеленоватых стреляных гильз… Остались красноармейские фуражки на холмиках.
А Миша Рябинин оставил здесь детство.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Урочище Кара-мазар. Снова Камол
Комиссар рассказывает о себе
Шёл второй месяц пути. Под знойным солнцем пустыни красноармейские гимнастёрки совсем побелели, зато лица бойцов стали чёрными, как окатыши вулканической пемзы.
Стычка с дутовцами была первой, но не последней. Почти каждую ночь не обходилось без происшествий. Мелкие отряды противника, не рисковавшие нападать днём, лишь только садилось солнце, скатывались с барханов и, поднимая отчаянную пальбу, неслись к каравану. Кавалерийский эскадрон еле успевал броситься наперерез, отогнать белогвардейцев, как с другой стороны уже неслось протяжное «алла» и свистели в воздухе сабли — это атаковали алаш-ордынцы, байские сынки, пригретые атаманом Дутовым.
Шайки сменяли одна другую, но цель у всех была одна: выбить верблюдов, выбить лошадей, заставить Джангильдина бросить груз.
Рябинин тоже почернел: и от солнца, и от усталости. Нос облупился, губы растрескались, разведённая солью гимнастёрка расползлась на плечах. Тело утратило дряблость, стало литым, упругим, как пружина, сжатая до отказа.
Миша не боялся выстрелов, не боялся сабельного звона. Кравченко, продолжавший обучать его фехтованию вместо Колесина, инструктировал коротко: «Руби гада до седла, а дальше он сам развалится». И Миша рубил.
Разведчикам приходилось особенно туго. Спали они по три-четыре часа в сутки, ели впопыхах. Бесконечные стычки, дальние переходы изматывали так, что порой Мише казалось, что он не выдержит — упадёт в песок и больше не встанет. Но, пересилив минутную слабость, он снова садился в седло и, оглаживая Мальчику шею, говорил тихонько: «Потерпи, родненький… Дойдём, обязательно дойдём». И никто не знал, кого утешает боец взвода разведки Рябинин — то ли себя, то ли своего верного скакуна.
Миша успел позабыть о том, что в штатном расписании взвода он значится не просто бойцом, но бойцом-переводчиком, и только случай помог ему вспомнить об этом. Случилась беда. Колодец, из которого поили лошадей, оказался отравленным. Джангильдин вызвал к себе Степанишина и приказал тщательно проверять все колодцы на пути следования отряда. Работы разведчикам прибавилось: взвод уходил вперёд и иногда отрывался от каравана чуть ли не на суточный переход. В пути грызли сухари и испечённые на кострах лепёшки, экономили каждый глоток воды, почти не спали.
Однажды вечером разведчики отдали лошадям последний запас воды. Мальчик пил из Мишиной фуражки, вытянув трубочкой губы, а потом ещё долго тыкался мордой во влажную ткань. К ночи двинулись в путь. Ехали молча, без шуток и песен, с подвязанными стременами, стараясь ни звуком, ни шорохом не выдать движение отряда. Старики сказали, что следующий колодец нужно искать в урочище Кара-мазар, и показали путь туда, вычертив на песке палочками хитроумный план, но Степанишин не пошёл напрямик через барханы, а повёл своих бойцов в обход, по дну высохших соляных озёр.
К утру отряд незаметно приблизился к урочищу — небольшой, поросшей ивняком и тамариском впадине, в центре которой возвышался сложенный из крупных глыб песчаника колодец. Следы верблюжьих и овечьих копыт разбегались от колодца во все стороны.
Степанишин поднял руку, все остановились.
— Миша, — шепнул он тихо Рябинину, — спешься…
Рябинин тихонько сполз с лошади и, припадая за кустами тамариска, стал приближаться к колодцу. Вокруг всё дышало тишиной, покоем, и только птичка-каменка пела свою утреннюю песенку. Миша уже хотел было подняться во весь рост, когда вдруг заметил возле глыб песчаника разостланный казахский тулуп, а на нём спящего человека в синем изношенном халате, в чёрной тюбетейке, обмотанной обрывком выгоревшей на солнце голубой чалмы.
— Доброе утро, — сказал Рябинин негромко и навёл наган на незнакомца.
Тот открыл глаза, секунду ошалело смотрел на Рябинина, не произнося ни слова.
— Вы можете встать, — предложил Рябинин.
Незнакомец поднялся, отряхнул полы халата. Его немолодое, иссечённое шрамами лицо, сморщилось от страха.
— Поднимите руки. Не понимаете? — Рябинин качнул стволом нагана вверх. — Теперь понятно? Вот и хорошо. Макарыч! — закричал он во всё горло. — Макарыч!
Бойцы сгрудились возле пленника.
— Ты кто такой? — спросил Степанишин. — Что здесь делаешь?
Старик отрицательно покачал головой.
— Моя не понимай…
— А-а-а, не понимай… Абдула! Поговори с ним по-узбекски.
Но все старания Абдукадырова результатов не дали. Пленный тыкал себя пальцем в грудь и твердил, как заклинание:
— Тоджик, тоджик, тоджик…
— Таджик, что ли? — спросил Миша. — Ну, тогда мы договоримся.
— А ты и таджикский знаешь? — с уважением спросил Степанишин.
— А почему бы и нет? Персидский и таджикский — от одного корня. Сейчас, Макарыч, я с ним побеседую.
Но собеседник оказался скуп на слова. О себе он сообщил, что зовут его Пахлавон Ниязи, что родом он из Дарваза, что год назад попал в плен к туркменам, бежал и теперь скитается по пустыне. О тех, кто сыплет отраву в колодцы, он, конечно же, ничего не знает. Никаких вооружённых людей в песках он не видел. Да и что может знать и видеть старый бедный дехканин, выплакавший свои глаза во вражеской темнице?
— Сделаем вид, что поверим, — сказал Степанишин. — А теперь, ребята, обыщите-ка его хорошенько.
В хурджине пленного среди разного мелкого скарба — старой дырявой чалмы, истоптанных каушей, мотка ниток, засохших кусков лепёшки — в глаза бросилась плоская металлическая коробка из-под монпансье. В коробке искрился белый порошок.
— А это что? — спросил Рябинин по-таджикски.
Пленный опустил глаза.
— На месте разберёмся, — решил Степанишин. — Абдулла, спеленай ему руки и сажай в седло впереди себя. Кравченко, зачерпни воды из колодца. Возвратимся к каравану, проверим на собаке. Иванов, Рыбин, Гердт, останетесь охранять колодец до нашего подхода. Возьмите у Абдукадырова «шош» и патроны.
К вечеру без особых приключений взвод разведки вышел на встречу с караваном. Пахлавона сняли с седла, поставили перед Джангильдином.
— Развяжите ему руки, — приказал комиссар и спросил, задумчиво вглядываясь в лицо пленника: — Хорошо обыскали?
— Вроде бы, — откликнулся Степанишин.
— «Вроде бы» ничего в жизни делать не стоит. Проверьте каждую складку одежды, распорите подкладку халата. У меня такое ощущение, что где-то я сего старца уже видел. — И уже к пленному: — Так что, говоришь, не понимаешь ни по-русски, ни по-узбекски, ни по-казахски? Только по-таджикски?
— Тоджик, тоджик, тоджик, — запричитал Пахлавон.
Подошёл Степанишин, протянул Джангильдину измятую полоску тонкой рисовой бумаги:
— Вот, в подкладке нашёл. И бумага знакомая, и почерк тоже. Миша, — позвал Рябинина, — опять тебе работа.
— Переводи, Рябинин, — приказал Джангильдин.
И Миша перевёл:
— «Его благородию господину Межуеву.
Согласно достигнутой ранее договорённости посылаю надёжного человека для диверсионной работы на пути следования каравана Джангильдина. Это письмо послужит ему визитной карточкой при контакте с вашим человеком в караване.
Большего, к сожалению, сделать пока не могу из-за дальности местопребывания.
Сообщаю, что эмир и господин Бейли придают особое значение разгрому экспедиционного отряда Джангильдина. От успешного выполнения операции зависит дальнейшее развитие событий не только на севере края, но и во всей Средней Азии.
