от ворона – да их всех здесь надо перевешать! – Парень подошел и пнул мужика по больной ноге. – И поджечь деревню со всеми, кто там живет. Неизвестно еще – может, они скрывают этого перевертыша, отца мелкого ублюдка, – услышав стоны трактирщика, Бёв осклабился, довольный собой.
Пощечина вышла достаточно сильной, и ладонь Рунд онемела. Она с удивлением уставилась на свою руку, а после – на покрасневшую щеку Бёва. Парень замер и удивленно посмотрел на Рунд. Сама не понимая, зачем ударила Бёва, она открыла рот, но не произнесла ни слова.
Куда, интересно, подевался тот деревенский добряк, никому не отказывавший в помощи и принимавший свое бремя как наказание, проклятие, а не честь? Рунд впервые поймала себя на том, что мальчик, которого она прежде знала, давно умер. Тот, кто стоял перед ней, никогда не подал бы руку девочке, наглотавшейся песка под ударами чужих палок. О нет. Он бы взял палку и умножил ее страдания.
– Да что на тебя нашло? – Слюна Бёва забрызгала ее щеку, и его красивые глаза превратились в свинячьи щелки. Он схватил Рунд за плечо и встряхнул. – Может, ты еще будешь оплакивать того мелкого сучонка?
– Это был ребенок. – Голос Рунд прозвучал неожиданно свирепо, и она замолчала, пытаясь удержать гнев. А после добавила: – Да, оскверненный. Но ребенок.
Кация хихикнула, как будто услышала хорошую шутку. Яграт сделал вид, что ничего не заметил, а Бёв потрясенно смотрел на Рунд, словно впервые ее видел.
«Да! – хотелось крикнуть ей. – Мы делили с тобой постель, но ты ничего обо мне не знаешь, как и все остальные. Ничего!»
– Что ты несешь?! Это была честь. Великое благо – для людей и даже для таких неблагодарных скотин, как этот, мать его, трактирщик со своей сраной женой. И дочерью-потаскухой, которой все равно, кого и от кого рожать. Ты тахери! Ты поклялась своей кровью и всем, что у тебя есть. Искоренять погань. Людоедов, язычников, безбожников. Они увели моих родителей, принесли в жертву младшего брата – а тому было три года! Он, – Бёв ткнул пальцем в мужика, который пытался выползти на улицу, – пригрел бы этого выродка. И вырастил чудовище!
Рука Бёва сжалась на запястье, причиняя боль, но Рунд не торопилась его высвобождать. Напротив – придвинулась ближе и усмехнулась, отчего лицо друга сморщилось от раздражения.
– Дурак ты, как есть дурак. Всем, что у меня есть, – да ничего у меня нет! Как и у тебя. И клясться мне было нечем. Что моя кровь – давай, пусти ее прямо здесь, я буду только рада!
– Хватит! – Кация протиснулась между ними и ударила Бёва по руке. – Прекратите! Вы понимаете, что Шим не вернулся? Нам надо его отыскать! И убираться отсюда. Не нравится мне здесь.
Не глядя на Рунд, Бёв отпустил ее и поднял с пола топор. Повел широкими плечами, неторопливо поправил съехавший набок ворот. Лезвие, испачканное в крови, качнулось туда-сюда, обещая выполнить любое поручение. Не в пример непослушной Рунд. Трактирщик обернулся и открыл рот, собираясь что-то сказать, но лезвие с хрустом вошло в спину, заставив передумать. Понадобилась всего пара ударов, чтобы утихомирить мужика, – Рунд считала. Не выпуская топорище, Бёв вышел наружу. Дверь, которую он с силой толкнул, с грохотом ударилась о стену. Кация цокнула языком и, достав из голенища широкий охотничий нож, подошла к раскоряченному, поломанному телу.
В ее коллекции еще не было голубых глаз.
✦✦✦✦
Митрим впустил их в свое нутро, и дневной свет померк. Темные исполинские стволы неохотно расступились, давая им дорогу, и пуща заговорила сотней разных голосов. Одни заманивали, другие насмехались, прятались в высоких кустарниках, таились в плотно переплетенных друг с другом ветвях. Проклинали, жалели, уговаривали.
Рунд языка леса не знала, но его знал Тит. Знала его и Данута, полная диких историй и страшных сказок. Рунд верила в них, сидя в своей комнате, укрывшись мехами и глядя на пламя, гарцующее в камине. А после забыла. И теперь, стоя посреди вороньих угодий, ощущала легкое волнение, как будто встретила старого друга. Даже боль и отвращение отступили, стоило вдохнуть тягучий сырой воздух.
– Последний великан родился, когда на свете еще не было мегрийских богов, которых называют Праматерью и Праотцом людей, Старцем и Старицей, видевшими начало мира. Только старые духи владели пущей. Она покрывала землю, словно зеленое бескрайнее море, и волны ее бились о каменные великаньи ноги. В те времена она охватывала все княжество, и звали ее Грённ, – костяшки на нити стучали, сдвигая соседок, и Данута причмокивала губами, будто пробовала каждую сказку на вкус – и те оказывались невероятно вкусными. – Тучи здесь висели так низко, что ни один луч света не мог пробиться сквозь них. Но солнце в ладони мегрийских богов стало погибелью великанов и превратило их в камень, а вместе с ними уничтожило и дивов, живущих в пуще. Остались только вороны, и вся зелень пущи ушла в их черную кровь. Глянешь такому в глаза – и сразу поймешь, чем был мир до пришествия людей. Обманом они победили: вышли навстречу королевским воинам в человеческом облике и погубили их.
– Вороны пили человеческую кровь? – Рунд дождалась, когда Данута повернет голову к ней. Было страшно смотреть в подслеповатый, затянутый пленкой глаз, и Рунд поежилась. – Говорят, они ели сердца людей.
– О нет, – ответила нянька и улыбнулась, как будто в этом было что-то смешное. – Они поедали только свои сердца. Сила передавалась с кровью, но шла от сердца вожака. С тех самых пор, когда первый ворон выклевал его у великого воина и получил способность обращаться в человека. От деда к отцу, от отца к сыну шло воронье сердце – сильное, смелое, колдовское.
– Это как?
Данута посмотрела на нее, и Рунд сделалось жутко от молочного тумана, клубящегося в ее глазу. Казалось, что оттуда, из-за пелены, за Рунд наблюдает кто-то другой, не Данута.
– Вальравны поедали их, вырезав из груди своих умерших князей. Иногда те были еще живы, а ритуал уже начинался. У людей власть передается с короной, у воронов более надежно – с сердцем, – скрюченными пальцами Данута коснулась ее груди. – Любой дурак, надев любую корону, может возомнить себя королем. Но только тот, в ком течет воронья кровь и кто съест сердце, полное древней магии, сможет лететь во главе стаи.
Рунд нашарила под рубашкой сульд, который ей дал молчаливый яграт. Пластинка, ничем не примечательная вещь, но отец сказал ее никогда не снимать. «Она защитит тебя от зла», – сказал отец. А кем были
