— Константин, не помню, как вас по отчеству, вы знаете, что в здании есть камеры? Вот аккурат около нас. Ваши действия могут расцениваться как домогательства. Один раз я могла бы это стерпеть, но дважды это уже закономерность. Не смейте меня касаться без моего разрешения. Сейчас без пяти семь, мой рабочий день давно закончился, и вы не мой больной, сейчас вы просто посторонний молодой мужчина, хватающий меня за руку. Я понятно объяснила?
— Очень. Так понятно, что мне еще больше хочется разложить тебя на кровати, — дальше я уже не слушаю, просто спускаюсь по лестнице, не оборачиваясь на этого урода. Главное не поддаваться на его провокации, тут кое-кто оказался прав. Орлов-самое настоящее говно, и по его взгляду сразу становится понятно-лучше с ним не пререкаться и не связываться. Не пойду больше одна в палату.
Вышла на крыльцо, а тут как из ведра льет. И зонтик остался в ординаторской. Нет, возвращаться не буду.
— Переоделся, а она уже сбежала, даже не попрощавшись. Это вообще-то дурной тон уходить, не сказав до свидания. Ты не знала об этом, лапа моя? — откуда ни возьмись появляется Марк.
— Спасибо, что сказали, буду знать. А вы на машине?
— Ешки-матрешки, дай запишу в календаре сие знаменательное событие, это ж надо, сама попросилась ко мне в машину.
— Вообще-то я хотела попросить дойти с вами до машины, чтобы потом вы мне одолжили ваш замечательный зонт.
— Ну какая ты все-таки поганка, ведь могла подыграть.
— Зачем? Мне просто нужен зонт.
— Пойдем, — Марк открывает зонт, который как нельзя лучше, оказывается достаточно большим, и мы спускаемся по лестнице. Идем минут пять, шлепая по уже образовавшимся лужам. Как только мы доходи до машины, он открывает переднюю пассажирскую дверь и указывает на место глазами.
— Садись.
— Мне зонтик нужен.
— Слушай, я из-за тебя не успел посетить очень нужное место. Сразу ринулся на поиски твоей юбки. Так что садись в машину быстрее, мне бы хотелось посетить сие место вовремя, — надо же, да он интеллигент, так говорить о туалете. Смотрю на сиденье-и хочется, и колется, но в очередной раз понимаю, что это неправильно и еще больше подтолкнет его к действиям.
— Да садись ты уже, достала думать, — буквально запихивает меня в машину. — Можно подумать я ей ребенка предложил сделать, — ворчит себе под нос, закрывает дверь и садится на свое место. Заводит двигатель и выезжает с территории больницы.
— Кстати, о детях.
— Боже, только не спрашивай почему у меня нет детей и жены. Это такой же дебильный вопрос, как почему ты еще девственница, — поворачиваю к нему голову и в который раз хочется его ударить.
— А вы уверены, что она самая?
— Ну тут два варианта: либо да, либо нет. Если второй вариант, то тебя скорее всего изнасиловал твой отчим, — поворачивается ко мне, пристально заглядывая в глаза. — Черт, прости, я все время забываю, что надо быть более тактичным с женским полом. Да и вообще, быть чуточку деликатнее. Не раздувай ноздри, Марин, тебе не идет.
— Меня не насиловал мой отчим.
— Не поверишь, отлегло. А чего тогда ненавидишь его? — не унимается Марк.
— Не ваше дело. Смотрите на дорогу.
— Ну так нечестно, мне же интересно. И вообще, мне надо это знать, чтобы постигнуть тонкости твоей душевной организации. Ладно, не хочешь пока говорить-не говори. Но продвинуться дальше все-таки стоит. Задавай любой вопрос, я тебе на него отвечу. Только не вопрос почему я такой козинак, — как ни странно, несмотря на неприятную для меня тему, вопросов, крутящихся в голове, которые мне бы хотелось ему задать-тьма.
— Вы когда-нибудь искали своих биологических родителей?
— Нет. Не вижу смысла. В хирургии говорят, нет органа-нет проблем, в переводе на человеческий язык, нет человека-нет проблем. Зачем интересоваться теми, кто умер.
— Так они умерли?
— Понятия не имею, для меня-да. В детстве о них хотелось знать все, просто потому что не было никого, а потом не было никакого смысла. Зачем, если у меня есть семья, пусть в общепринятом смысле она не классическая, но она есть и была, — не понимаю, как этот человек может быть таким разным. Интересно, а мне какой нравится?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А детей? — вдруг брякнула не подумавши.
— Что детей?
— В смысле хотите?
— Я не противник детей, но рожать их нужно, когда хочешь, а не когда этого требует общество. А ты хочешь?
— Сына хочу. Но только тогда, когда встану на ноги. Если это будет сорок, значит сорок. Не буду рожать ребенка в бедности, не вижу в этом смысла, я хочу дать ему самое лучшее и пусть он мне и не скажет за это спасибо, зато я буду знать, что сделала для него все.
— Это в тебе говорит бедное детство. Не всегда наличие самых дорогих игрушек и прочего делает ребенка счастливым.
— А я не про игрушки. Я про нормальную жизнь: квартиру, еду и прочее. Только не говорите, что все это не важно.
— Очень важно. Тут ты абсолютно права, но, если говорить серьезно и без шуток-ты слишком зациклена. Обо всем этом должна думать не женщина, а мужчина. Развелось вас феминисток недоделанных, хоть дротиками истребляй. Поменьше бы выпендривались в своей самостоятельности и жили бы как нормальные бабы: работа для того, чтобы с подружками потрещать и от быта часок, другой отдохнуть, а не зарабатывать, возвращаясь домой в десять вечера, и при этом тянуть на себе всю семью. В общем, бабы дуры и ты очнись, пока не поздно.
— Я не феминистка, — все что могу добавить на столь яркую речь. Хуже всего, что в чем-то он определенно прав.
— Ага, но можешь ей стать. Мужика тебе надо, дорогая, мужика, — по буквам произнес юбочник. Вот сейчас именно он, потому что вновь смотрит на мои ноги. — Ты же понимаешь, что мое предложение еще в силе. Я даю тебе еще чуточку времени поломаться. Признаюсь, в этом есть своя фишка, правда, не когда это длится триста тысяч лет. Мне так долго нельзя терпеть, застой вреден для мужского организма. Впрочем, как и для женского. Кстати, спешу тебя обрадовать, я чист. В плане ЗППП и отношений. Торжественно заявляю тебе, что я расстался с Кариной, — смотрю на него и не понимаю врет или нет. — Я серьезно, — вновь поворачивается ко мне. — Нечего на меня так смотреть. Могу при тебе позвонить.
— Не стоит. Я вам верю, — блин, и вправду верю. — Неужели вы все это серьезно?
— Что именно?
— Для чего вам все это?
— Ты дура все-таки? — резко бросил Марк. — Я тебе русским языком сказал, что ты мне нравишься. Чего еще ты хочешь услышать в ответ?
— Ничего, вы мне такой не нравитесь.
— Так все-таки когда-то нравлюсь, ну наконец-то. Все, больше не буду называть тебя дурой. Ну разве что только в мыслях.
— Я никогда не встречала таких людей как вы. Я даже не могу дать вам определение.
— Я не термин, чтобы давать мне определение.
— А можно личный вопрос?
— В пятнадцать лет. Она была моим репетитором по английскому языку. Славно все отрепетировали, — ну какой же пошляк. — Хотя, если вспоминать, она была страшненькой. Нос слишком большой, не люблю картошкообразные носы.
— Вообще-то я не это хотела спросить. Почему вам так не нравится новый терапевт?
— Почему не нравится?
— Это я вас спрашиваю. Вы даже не скрываете это, почти кривите лицо, когда она находится рядом с вами, это как-то странно. Она симпатичная девушка, точно в вашем вкусе, от нее приятно пахнет, я даже проверила. Что не так?
— Какой оказался приятный день в итоге, — улыбаясь произносит Марк. — Ты за мной следишь, ревнуя к Лене, стало быть ко мне неравнодушна. Это круто, прогресс на лицо. Еще и нюхаешь ее.
— Ну-ну, тешьте себя. Вы, кстати, на вопрос не ответили.
— Она усатая.
— Что?! — поворачиваюсь к нему вылупив глаза.
— Усатая, — повторяет по слогам. — Для особо одаренных-у нее усы.
— Что за бред? У нее нет усов!
— Конечно нет, она от них избавилась, но она все равно усатая. Даже цвет кожи над губой другого цвета. Видимо, недавно это сделала. Терпеть не могу усатых женщин. Хуже только разве что…. усатые, мать их, женщины, — и все, после этой фразы меня снова накрывает, только теперь я не могу скрыть смеха. Не помню, когда в последний раз так смеялась.
