Его рука нащупала за спиной извилистый язык в драконьей пасти, он оперся на него и в тот же миг почувствовал тяжесть в голове, словно после дурного сна. На душе было скверно. Неожиданно ему вспомнился гнилой мандарин, который в тот далекий день кто-то насадил на драконий язык, и рот наполнился терпким, горьковатым вкусом. Хотя, несмотря на голод, который преследовал его по пятам в то далекое послевоенное время, он не был уверен, что именно он, Марес, съел мандарин. Точно, его слопал Фанека, он всегда был голоднее, сказал он себе. Ночной мотылек с белыми крылышками закружился вокруг него, задевая голову дракона на чугунной решетке.
Он направился домой не сразу. Чуть прихрамывая, побродил по окрестностям площади Санлей, затем пошел по Травессере-де-Далт, глядя на свое отражение в витринах магазинов. Самый вызывающий и живой вид был у него, как ему показалось, в витрине грязной и убогой лавчонки фотографа. «Моментальная фотография на документ», — прочел он, и неожиданно его осенило. Он вошел в странное помещение, уставленное пыльными и ветхими декорациями — рисованные небеса и непроходимые сады, — сел в пересечение лучей двух ярких ламп, отрешенно глядя в никуда, и фотограф сделал снимок, который не предназначался ни для какого документа. Сидя под прицелом камеры, он приоткрыл рот, словно выпуская наружу одолевавшую его тревогу, и, когда раздался щелчок, его дыхание стало хрипловатым и влажным. Да, это действительно был другой человек, занятый неотложными делами.
«Ты сейчас же должен снять комнату в пансионе «Инеc», — мелькнуло у него в голове. — Что, если Норма отыщет номер телефона в справочнике и позвонит тебе?..»
— Великолепно, — сказал он, едва разжимая зубы, как настоящий южанин.
Фотограф протянул ему четыре свежие фотографии. — И вы поверите, что мужика с такой мордой и таким властным взглядом могла бросить жена?
Фотограф, угрюмый старик, похожий на дряхлую гарпию, переодетую фотографом, только улыбнулся, изобразив на лице унылую гримасу, и взял четыреста песет, которые заплатил ему Марес.
Выйдя на улицу, он уже нисколько не сомневался, что ему надо делать дальше. Перспектива снять с себя личину Фанеки и вернуться к тоскливым будням оборванного уличного музыканта, снедаемого тоской по Норме и утерянному раю, показалась ему унизительной. Усилием воли собрав всю веру в себя или, точнее, то, что ее заменяло — возможность вести себя так, словно он Фанека, а не Марес, — он не спеша осушил две рюмки амонтильядо в баре на Травессере-де-Далт и пошел пешком в верхнюю часть города к улице своего детства, главной артерии своей жизни.
7
С трудом переводя дыхание, он поднялся на самую верхотуру: туда, где улица Верди взбирается по крутому склону. Выше нет уже ничего, кроме неба. Своим единственным глазом он видел отлично. Перед ним открылось переплетение улочек, которые спускались и поднимались во всех направлениях, причудливое и нереальное, словно картинка из старой сказки или игрушка из папье-маше: отвесные улочки заливал бледный, тускловатый свет фонарей, мягко освещающий каждый уголок, как на театральной сцене. Уклон улиц был настолько крут, что кое-где вместо тротуаров сделали лестницы. Мгновение он помедлил, не задерживая взгляд ни на чем в отдельности и видя все: даже с закрытыми глазами он мог бы припомнить каждый подъезд, каждое окошко нижних этажей и тех, кто там живет или жил прежде. Старый пансион стоял на своем месте: маленький двухэтажный дом, серый фасад с двумя рядами высоких окон. Было по-прежнему цело старое крылечко и два крошечных палисадника по обе стороны, где росли несколько олеандров и густой лавр, но дом выглядел запущенным и обшарпанным и, видимо, не приносил уже своим владельцам никаких доходов. Над дверью — облупившаяся синяя надпись: «Пансион Инес». Никто так и не узнал, кем приходилась хозяевам эта Инес, было ли это имя или, может быть, чья-то фамилия... Чуть выше, там, где сейчас виднелся гараж, раньше стоял дом Фанеки, а еще выше, на другой стороне, — дом, где жили Марес и его мать. Таверна Фермина прямо напротив пансиона превратилась в бар «Эль-Фа-роль» с неоновыми огоньками, игровыми автоматами и телевизором. Чувство спокойствия и гармонии, царившее в этом уголке города, радость долгожданного возвращения и уверенность, что он пришел вовремя, охватили поддельного Фанеку. Если его где-то ждали, — а он знал, что долгие годы его никто нигде не ждал, — так именно в этом месте. Ему вспомнилось воркование голубей бесконечными летними вечерами, плоские крыши соседних домов под яростными порывами ветра и мальчишки, бегущие под дождем в огромных сложенных из газеты шляпах, вспомнилось множество забытых радостей и крохотных кусочков счастья, погребенных под могильной плитой времени, будничной рутины и невольного каждодневного притворства: комиксы из книжной лавки Сусанны, романы об Эль-Койоте, ржавый остов «линкольн-континенталя», лакричные палочки, удивительные руки фокусника Фу-Цзы, приключения на Лысой горе, поцелуи Нормы возле пруда на Вилле Валенти... Вспомнилось то, что однажды, давным-давно, сказал ему какой-то врач: «В этом квартале, с его крутыми улицами, ноги у вас, мальчишек, всегда будут здоровее и сильнее, чем у детей из Сант-Жервази или Эйшамплы». Черт возьми, думал он, тоже мне утешение.
В пансионе было тихо, словно там никто не жил. Он увидел маленький вестибюль, окутанную мраком стойку, деревянную вешалку и нижние ступени лестницы. На стенах — те же самые обои: выцветшие розоватые полукружия восходящих солнц, повторяющиеся до бесконечности. Запахи, которые доносились из глубины дома, вернули Маресу давние времена: аппетитный аромат жаркого и увлекательные приключения той далекой поры детства, когда они с Фанекой бегали на кухню пансиона, где им всегда перепадало что-нибудь съестное. Неожиданно он увидел девушку лет двадцати, она медленно спускалась по лестнице. У нее были серые глаза и нежное лицо, черные волосы, собранные в пучок, стройная, немного напряженная шея. Казалось, девушка прислушивалась к далеким звукам неведомой музыки, которые слышала только она одна. Не замечая Мареса, на последней ступеньке она тревожно замерла, чуть повернув голову, словно угадывая его присутствие.
— Кто здесь? — спросила она. — Что вам угодно?
— У вас есть свободная комната?
— Да, конечно, сеньор.
Она все время держала голову прямо, неподвижно глядя перед собой, и выражение ее лица казалось немного напряженным. Наконец она спустилась в вестибюль и очень уверенно, по-прежнему держа голову прямо, подошла к узкой регистрационной стойке. Ее худенькое и стройное тело было выразительным, гибким и грациозным, что не вполне соответствовало ее странной манере двигаться.
— С полным пансионом?
— Нет, только проживание.
— Восемьсот песет за ночь, плата вперед. Вы надолго приехали, сеньор?
— Пока не знаю. Ко мне кое-кто должен прийти. — Его андалусский акцент смягчился, но говорил он все тем же чувственным и хрипловатым голосом Фанеки, что выходило у него все более непринужденно и естественно. — Будьте добры, дайте мне номер телефона вашего пансиона.
Девушка назвала номер, он записал его. Он заметил, что, пока она открывала регистрационный журнал и переворачивала его, чтобы дать ему расписаться, ее серые глаза неподвижно смотрели в пустоту. Когда же она принялась ощупывать стойку в поисках ручки, он уже не сомневался, что она слепая.
— Напишите вот здесь, пожалуйста, ваше имя, фамилию и номер паспорта.
— Видите ли, дело в том, что паспорт я потерял... На днях мне выдадут новый, — сказал он. — Но у меня тут есть квитанция с номером...
— Конечно, сеньор, этого достаточно.
Он сделал все, как она просила, и снял трубку телефона.
— Я могу позвонить?
— Да, сеньор.
— Меня зовут Хуан Фанека, и мальчишкой я жил на этой улице. Столько лет прошло с тех пор. — Он набрал номер Виллы Валенти. — Тебя еще на свете не было...
Он спросил сеньору Норму. Служанка ответила, что она только что ушла.
— Тогда передайте ей, что звонил Хуан Фанека из пансиона «Инес», — сказал он и продиктовал номер телефона. — Передайте сеньоре Норме, — продолжал он, — что, если Хуан Фанека ей вдруг понадобится, пусть звонит в пансион. Если надумает позвонить или зайти — я бываю в основном по вечерам, после ужина...
Разговаривая со служанкой, он не отрывал глаз от слепой девушки, которая на ощупь искала ключи, висящие на щите у нее за спиной. Наконец она нашла ключ от седьмой комнаты. Пристально всматриваясь в пустоту, она повернулась к стойке и опустила вытянутые руки на регистрационную книгу. В ее светло-пепельных влажных глазах таилась нежная улыбка. Глядя на ее бледные полуоткрытые губы, он заметил особую напряженность, присущую слепым: казалось, она поглощала свет не глазами, а ртом.
