Противник бежал. Среди опустевшего пространства их осталось четверо. Чет держал в своих руках одетого с иголочки заморыша. Помятый и подавленный, тот был ни жив, ни мёртв.
– Отпусти его, – вступился за врага Нечет.
– Сейчас! – состроил недовольную мину Чет. – Ты посмотри на него – это же их вылитая касса. Где деньги, хипарь?
– В за-а-днем кармане.
Рука Чета немедленно скользнула в указанное место, порылась там и вытащила несколько смятых купюр. Чет развернул их. Как на заказ – три двадцатипятирублёвки. Не обращая внимания на пятящегося в страхе заморыша, он повернулся к друзьям.
– Наши призовые! – заявил он, махая перед собой деньгами. – Гуляем пацаны! Долой работу в ночную смену!
Трое друзей с криками бросились в объятия друг друга.
Одержанная ценой бескомпромиссной жертвы победа обрела свой завершённый облик.
Илона шла домой. Здравствуй, родная улица, шумная и весёлая! Ты не изменилась – как всегда Благодатная. И я под стать тебе, возвращаюсь из Богом забытого Купчино, полная радужных переживаний и восторга, с медовым раем в душе.
Дверь открыла мать.
– Приве-е-т!
– Привет! – ответила мать. Впустив дочь, обняла её, спустя мгновение ощутила что-то новое и в то же время удивительно знакомое.
– Пахнешь как-по-особенному, – заметила она.
– По-особенному как – хорошо или плохо?
– Хорошо, – улыбнулась мать. – Дурманишь.
– Это, наверно, аромат любви.
– Наверно. Как всегда – вечной. А я и забыла.
Илона освободилась из объятий.
– Насчёт вечной – не будем загадывать.
– Не будем загадывать, – согласилась мать, рассматривая дочь с головы до ног.
Под материнским взглядом дочь начала раздеваться. Скинула туфли, сняла куртку, хотела было повесить на вешалку, но мать, перехватывая движение, протянула руки.
Глаза их встретились.
– Неделя, – сказала мать, беря и прижимая куртку к себе. – За это время я обнаружила какая же огромная у нас квартира. Просто дворец!
Она хотела добавить ещё что-то, но Илона, реагируя, вспыхнула, как порох.
– Мам, мы же договаривались! Одиночество – тема запретная.
Глаза дочери были полны укора.
– Прости, – поспешила загладить свою вину мать. – Не обращай внимания. Пытаюсь брюзжать с непривычки. Всё хорошо. – Придя в себя, она повесила куртку на вешалку и повернулась к дочери.
– Я желаю тебе счастья – за нас обоих. Чтобы всё было, как в кино. – Мать улыбнулась. – Пусть даже и с такими синячищами под глазами.
Илона схватилась руками за лицо, сорвалась с места и побежала к зеркалу.
– Мам, и правда синяки, – донёсся спустя минуту её голос. – Откуда? Раньше их не было.
– Привыкай, – вздохнула мать. – Это первая плата за счастье.
Вечер они проводили, сидя перед телевизором. Мать старалась не беспокоить расспросами – дочь взрослая, сама отвечает за свою жизнь. Однако о планах узнать не мешало бы. Украдкой она поглядывала на неё. Увлечена экраном, а исчезни он – и не заметит. Стёпа перед глазами.
– Илона, – осторожно начала мать, – ты уже определилась насчёт своей будущей специальности?
– Нет, – ответила Илона, не отрываясь от просмотра. – Пока общая практика. Мы выбираем, нас выбирают. Процесс в самом разгаре.
– Врач – не только учёба, – продолжила мать. – Это ещё и опыт. А для настоящего хорошего врача, который предан своему делу, любой опыт бесценен. Самая грязная и трудная работа, благодаря которой потом, спустя время, будешь одевать халат и знать – он по-настоящему белый, ни одного пятна на нём.
– Мам, – повернула голову Илона, – я поняла, куда ты клонишь. Не беспокойся, буду врачом, как и ты. Выучусь, постараюсь, чего бы это ни стоило. И любовь здесь мне не помеха. Если надо будет – заморожу.
– Да люби, люби на здоровье, – спохватилась мать. – Кто же запрещает? Я не о том. Просто если так получится, всё ведь возможно – победят чувства, можно уйти в академку. Доучиться никогда не поздно.
Илона поджала губы. Подобные рассуждения, выражая определённый смысл, задевали за живое.
Завершая разговор, мать поднялась.
– Пойдём перекусим, – предложила она, – а то я что-то проголодалась.
Отказываясь от предложения, Илона покачала головой.
Мать ушла.
Посидев минуту в одиночестве, Илона поднялась и подошла к телевизору. Внимательно глядя на экран, начала щёлкать переключателем по кругу. Пустое пространство замелькало перед ней. Притягательное и таинственное, словно отголосок будущего. Щелчок, ещё один… Экран оживился. Какая-то говорильня. Слова, слова, слова… Ничего не понять. Она остановилась, постояла в раздумье и вернулась на своё место. Села. Закрыла глаза. Трудно признаться себе, а тем более матери: как далеко всё зашло. Щемящим комком подступила к горлу разлука. Всего несколько часов одна, а уже не хватает его. Эта неделя вдвоём открыла страны, моря и континенты. Кажется, все земные открытия позади. Впереди – вершины. Для простых смертных – живые воплощённые мечты. Она готова. В силах начать восхождение, расстаться с земным притяжением, пройти все испытания и где-то там высоко, среди одной из покорённых вершин, найти и обрести своё счастье. Ради этого можно пожертвовать многим. Почти всем… Глаза её открылись. Всем – но не собой. И потому здесь, кроме желания, во что бы то ни стало нужна страховка. Личная опора. Одно из средств, связующих напрямую с божьим промыслом. Белый незапятнанный халат.
Леонтий, красный от натуги и выпитого, частил жаркой скороговоркой. Сегодня вечером рот его не закрывался. Дед почти не перебивал. Благодарный слушатель, спаситель Серафим. Нет рядом докучливой жены, их только двое, тикают часы, да собака редко взлает за окном. Давай ещё по одной и слушай дальше. Ох, сколько ещё припасено…
Всему, как известно, есть свой предел. За полночь под грузом накопившейся усталости красноречие Леонтия стало понемногу иссякать. Дед, задумчиво смотря на него, думал о чём-то своём. Ковырнув закуску, бросил вилку. Полный винегрет в голове, но отыскалась и изюмина, надо воспользоваться моментом и поделиться с Леонтием.
– Мы все одной закваски, – заговорил он. – Любая букашка, что по земле ползает – родня. И мы с тобой сродники. Худой и толстый, а личность одна. Потому, Леонтий, вследствие такого общего естества жить надо без зла, в мире и согласии с собой и всеми. Тогда жизнь будет только в радость, одно бескрайнее земляничное поле.
– Я, Серафим, с добром к людям, – заметил Леонтий. – А они, вишь, чем в ответ платят. Мышами.
– Мыши – последняя надежда корабля, – назидающе поднял указательный палец дед. – Пока они с тобой, ты на плаву. Нет их – потоп, хана всему. Расти новых, а этих давай я похороню, если тебе тошно.
– Зачем их хоронить? Они всё равно, что консервы – мумии. Тьфу. Завтра возьму, соберу их в мешок, да в лес. К зиме, вишь, голодуха наступает. Может кто зубастый возрадуется.
Потеряв интерес к разговору, дед взглянул на часы.
– Пойдём-ка, Леонтий, во двор, ночью подышим. А потом оставайся у меня. Покемаришь в мансарде. Жена-то знает, что ты здесь?
– Сказал ей.
– Тогда вопросов нет – оставайся. Режим флотский. Через час отбой. Подъём в шесть. Самое чудесное время. Росой как умоемся – всякому похмелью труба.
Леонтий закряхтел.
Дед внимательно посмотрел на него.
– Что-то ты больно пунцовый, дружище. От света, от водки или камень за пазухой таишь?
– Брось, Серафим, – обиженно засопел Леонтий. – Я пунцовый сам по себе, от природы. Близость сосудов у меня. Страдаю от неё всю жизнь. Того и гляди, неровён час, дозрею до лихости и поминай как звали – брызнет изо всех щелей сок.
– Когда-нибудь мы все дозреем. Чего раньше времени горевать? А пока живы, собирайся, Леонтий, айда с песней во двор.
Дед встал, расправил плечи и запел:
– Прощайте скалистые горы…
Глава одиннадцатая
Степану не спалось. Он лежал на нижней полке плацкартного купе поезда Ленинград-Таллин лицом к столику. Сзади, обхватив его руками, спала Илона. Делить одно узкое ложе на двоих под стук колёс им ещё не приходилось. Как и отправляться в путешествие накануне Нового года в чужой город, наобум, без адреса пристанища и приглашения. Казалось бы, безумная затея. Но разве могут остановить крылья за спиной? Крылатой была и компания: Боронок, Алёна, Чет и Нечет с подругами. Исключение составлял Горыныч. Но у него всё было впереди, он ехал за крыльями – в Таллине ему обещали найти подругу.
Льготных билетов в кассе им продали всего пять, остальные предложили купить без студенческой скидки, по полной. Они отказались, решив сэкономить на неудобствах в пути, но зато компенсировать всё потом по приезду. Впереди три дня приключений, здесь каждый рубль на счету.
Наверху заворочалась Алёна. Ей повезло. В её распоряжении была целая полка. Трудно представить, как бы она уместилась на ней в обнимку с Боронком. Сам он, сверхгабаритный, устроился на боковом сидении в коридоре. Сидя, скрестив руки на груди, держал осанку – само воплощение недремлющего ока на посту. Напротив него, уронив голову на столик, размякший и бесформенный, витал в небесах Горыныч.
