Глава 8
Вечер уже ложился на Рим серыми тенями, когда Октавиан добрался до нужной ему улицы на Авентинском холме, где проживал консул. Он зевнул, подавляя усталость. С самой зари, когда Квинтина зачитала завещание Цезаря, он не останавливался ни на минуту. Ему пришлось посетить три разных дома в Риме, полных рабов и прислуги, которые теперь принадлежали ему. Голова шла кругом. Гай Октавиан прибыл в Рим без гроша за душой, но завещание великого родственника разительным образом переменило его судьбу. При жизни предсказать решения Юлия Цезаря не представлялось возможным – он игнорировал законы и правила, если видел кратчайший путь к достижению поставленной цели. Октавиан учился у него. Прояви он нерешительность, враги могли собраться с силами и отнять у него едва обретенную власть и богатство.
Его удивило, что собственность консула осталась в целости и сохранности. На соседних улицах он проходил мимо пожарищ и видел такое, чего на семи холмах не случалось уже добрую сотню лет, а то и больше. Но строители уже работали, и их усилия оплачивались богатыми хозяевами превращенных в руины домов. Октавиан точно знал, что город в самом ближайшем будущем залижет раны. А дома Марка Антония и вовсе остались нетронутыми – такую награду он получил за речь, воспламенившую толпу.
– Мы с Меценатом думаем, что это ужасная идея, – попытался остановить его Агриппа, когда они поднимались на холм.
Гракх шел вместе с ними, да и вообще весь день пытался принести им какую-то пользу. Мотив для его внезапной верности сомнений не вызывал, и Цильний Меценат при каждом удобном случае упражнялся по этому поводу в остроумии, но лишний меч еще никому не мешал, и Октавиан не отсылал легионера прочь.
Наследник Цезаря не ответил, и они вчетвером подошли к массивной дубовой двери, встроенной в стену, которая тянулась вдоль вымощенной камнями улицы. Агриппа наклонился к маленькой железной решетке, заглянул в нее, и от увиденного во дворе его брови взлетели вверх. Так царила суета – больше десятка рабов бегали туда-сюда, загружали телеги, выводили из конюшни лошадей и запрягали их.
– Похоже, ты выбрал не самое удачное время. У консула дел по горло. Я бы не отвлекал его, Октавиан, – вновь взялся за свое Агриппа.
– А я считаю, его надо отвлечь. И тебе пора привыкать к моему новому имени. Я имею на это право, по родству и усыновлению, – упрямо стоял на своем приемный сын Цезаря.
Его рассудительный друг пожал плечами.
– Постараюсь запомнить, Юлий. О, боги, пока язык не поворачивается так тебя называть!
– Со временем станет легче. Повторение – мать учения.
Во дворе один из суетящихся рабов заметил человека, приникшего к решетке, и подошел к двери, размахивая руками.
– Чего бы ты ни хотел, консул занят, – заявил он. – Если ты пришел по официальному делу, обратись к своему сенатору.
– Скажи ему, что пришел Цезарь, – подал голос Октавиан. – Думаю, он выйдет ко мне.
Глаза слуги широко раскрылись.
– Да, господин. Я дам ему знать, – раб ушел, оглядываясь через каждые несколько шагов, пока не скрылся в доме.
– Ты здесь ничего не добьешься, знаешь ли, – Меценат покачал головой. – Даже твой новый пес это знает, ведь так, Гракх? – Легионер молча смотрел на Октавиана. – Разве что разозлишь влиятельного человека.
Марк Антоний вышел во двор, раздраженный и раскрасневшийся. Он отдавал на ходу приказы, и все новые люди выбегали во двор, сгибаясь под сундуками и тюками, перевязанными кожаными ремнями.
Консул дал знак человеку, охранявшему дверь изнутри. Послышался скрежет выдвигаемых засовов, дверь бесшумно повернулась на смазанных петлях, и хозяин появился в проеме. На лице его читалось недовольство. Он обратил внимание, что явившиеся к нему четверо мужчин вооружены, и его губы сжались в узкую полоску.
– Что вдруг показалось тебе таким важным, раз ты беспокоишь меня в моем доме? – спросил он Октавиана. – Ты думаешь, что имя Цезарь обладает такой силой?
– Оно привело тебя сюда, – ответил тот.
Марк Антоний продолжил разговор после короткой паузы. Письмо Сената разрешало ему отправиться в Брундизий в сопровождении нескольких слуг, но на самом деле он увозил с собой всех, включая жену и детей. Консул не знал, когда вернется, и мыслями пребывал в лабиринте политики Сената. Думать о мальчишке, который именовал себя Цезарем, он теперь хотел меньше всего.
– Наверное, ты не обратил внимания, что я занят, – сказал он раздраженно. – Приходи ко мне, когда я вернусь в Рим.
– Консул, люди говорят о тебе как о друге Цезаря. Я прочел запись твоей речи, и она… это была честная речь, независимо от того, что произошло потом. Однако Сенат не утвердил его завещание и не утвердит без твоей поддержки. Когда граждане Рима получат причитающиеся им деньги?
– Сожалею. Сенат уже проголосовал. Они выплатят деньги после восстановления города. Какое-то время меня в Риме не будет, по приказу Сената. Ничего больше я сделать не могу.
Октавиан пристально смотрел на Марка Антония, не в силах поверить услышанному.
– Я пришел к тебе с миром, потому что думал, что ты поддержишь меня, – вздохнул он.
– Что ты думал, меня не касается, – отрезал Марк и повернулся направо, к невидимому с улицы человеку. – Закрой дверь!
И она начала закрываться, но Октавиан уперся в нее рукой.
– Консул! Я добьюсь справедливости, с тобой или без тебя, – пообещал молодой человек. – Я увижу убийц Цезаря поверженными, как бы они себя ни называли и где бы они ни прятались! Неужели ты встанешь рядом с ними, поправ честь своего друга?
Он услышал, как фыркнул Марк Антоний, уходя в глубину двора. Давление на дверь усилилось: слуга навалился на нее всем телом. Она захлопнулась перед самым носом Октавиана, и тот в ярости забарабанил по ней кулаком.
– Консул! Выбери, с кем ты! Если с ними, я…
– Ради богов, хватай его! – вырвалось у Мецената.
Они с Агриппой схватили своего товарища за плечи и оттащили от консульской двери.
– Более глупой идеи у тебя еще не возникало, – мрачно бросил Меценат, когда они уводили Октавиана с холма. – Почему бы тебе не поделиться с Сенатом всеми своими планами?
Тот стряхнул его руку и, кипя от ярости, оглянулся на дверь, словно намеревался вышибить ее одним лишь злобным взглядом.
– С ним следовало поговорить. Если у него есть разум, он должен понимать, что я его естественный союзник. Если б он не был таким слепцом!
– А ты думал, он примет тебя с распростертыми объятьями? – спросил Цильний. – Он консул Рима!
– А я приемный сын Цезаря и его наследник. Это ключ ко всем замкам, что с Марком Антонием, что без него.
Меценат отвернулся, встревоженный настырностью своего друга.
– Уже поздно, – напомнил Агриппа. – Как насчет того, чтобы вернуться в тот дом на Эсквилинском холме?
Октавиан зевнул от одной только мысли о сне. Речь шла о доме, который он унаследовал этим утром, получив документы от аргентариев.
– Без закона, принятого Сенатом, я еще не являюсь официальным наследником Цезаря. – Тут ему в голову пришла новая мысль, и он остановился как вкопанный, а вместе с ним замерли и остальные. – Но тысячи людей слышали, как верховная жрица зачитывала завещание. Для аргентариев этого вполне хватило. Закон не принят, но что с того? Люди знают.
– У людей нет власти, – возразил Агриппа. – Они могут устраивать погромы, но все равно бессильны.
– Это правда, – кивнул Октавиан, – но жрицу слушали и солдаты. Легионы на Марсовом поле знают, что я Цезарь. И это сила, которой хватит на все!
К наступлению ночи консул и его кортеж отъехали от Рима лишь на три мили, направляясь на восток. Марк Антоний сделал короткую остановку у стен города: спешился, чтобы зажечь и поставить жаровню с благовониями перед статуей Януса. Бог начал и ворот представлялся подходящим патроном для всего, чего он намеревался добиться.
Более сотни мужчин и женщин отправились с ним в эту поездку. В центре кортежа находилась его жена, Фульвия, с двумя их сыновьями, Антиллом и Павлом[9], и дочерью Клодией от ее первого брака. Их окружали многочисленные секретари, охранники и рабы, как пешие, так и конные. Поводья лошади Антоний привязал к колеснице, в которой находилась Фульвия, укрытая от вульгарных взглядов. Он слышал, как за деревянными стенками ссорятся мальчишки, по-прежнему недовольные тем, что он не позволил им ехать верхом рядом с ним. Только жена знала обо всех его планах, но консул не сомневался, что она никому ничего не скажет. Он спрыгнул на дорогу и зашагал рядом с колесницей, разминая ноги перед долгой скачкой.
Легионы в Брундизии хранили верность Юлию, хранили до такой степени, что отказались выполнять приказы Сената, считая, все его члены замараны связью с Освободителями. Консулу это открылось как раз во время злобной речи Бибула. Антоний не планировал возглавить тех, кто любил Юлия Цезаря, но мог выступить и в этой роли. Легионы Брундизия, конечно, последовали бы за ним, если бы он попросил их именем Цезаря.
