***
Не берусь объяснить, почему Горенштейн отнесся к нам с доверием, однако то, что мы не "нравоучали" его, не "диссидентствовали", видимо, сыграло положительную роль. Возможно, он почувствовал единомышленников. Нам нравились его бесстрашные политические статьи, пронизанные невероятной энергией, статьи писателя, считавшего своей обязанностью вмешиваться в политические дискуссии. Мы никогда не отказывались от самых парадоксальных его статей. ("И в новом "Зеркале Загадок", который на выходе, написал довольно остро и бескомпромисно"* - так он сообщал в одном из писем.) Был случай, когда на одной встрече с читателями кто-то из публики даже угрожал нам высылкой из Германии за публикацию статей Горенштейна о немецкой истории.
______________
* Из письма Ларисе Щиголь 20 марта 2000 года.
Любопытно, что некоторым "солидным" людям название "Зеркало Загадок" казалось несерьезным, тогда как Горенштейну оно нравилось.
Название было заимствовано нами у Хорхе Луиса Борхеса. "Зеркало Загадок" - так назвал он одно из своих эссе. Сам же Борхес использовал знаменитое изречение апостола Павла о неоднозначности и загадочности мира, в котором мы живем. Можно только пытаться преодолеть кривизну того зеркала, в котором мы видим отраженный искаженный мир. Чем тревожней времена, тем искаженней зеркальное отражение. Вероятно, Горенштейну импонировал литературный и творческий азарт семьи, издающей журнал при отсутствии денежных средств. Впрочем, говорила я, вот и молодой Борхес издавал журнал "Проа" в Буэнос-Айресе, не имея средств. "И какова была судьба журнала? спросил Горенштейн. "После полутора лет и пятнадцати выпусков Борхесу пришлось прекратить издание журнала", - ответила я. "На что же вы рассчитываете?" - спросил писатель. "На чудо." Такой ответ его устраивал. Время от времени Горенштейн рассчитывал на чудо.
С начала знакомства каждый номер "Зеркала Загадок" выходил с большой статьей Горенштейна. Журнал поначалу был небольшой по объему, а статьи Фридриха занимали много места. Время от времени раздавался телефонный звонок, и Фридрих просил сделать новую "вставочку". Статья (это могло быть эссе, очерк, памфлет)* постепенно от этих "вставочек" увеличивалась вдвое. Вдруг опять раздавался звонок, и кто-нибудь из нас испуганно произносил: "Это, наверное, Фридрих звонит, опять "вставочка!" "Фридрих! Места больше нет, ни строчки!". Но Фридрих "честно" уверял: "Эта "вставочка" совсем маленькая и последняя!". Если бы это было так! Назавтра Фридрих звонил опять и говорил, что вот теперь уж точно последняя, ну, очень маленькая, а главное, очень важная "вставочка". Слово "вставочка" стало "языковой нормой" в обиходе моей семьи. Я пользуюсь им и сейчас в работе над этой книгой.
______________
* Мы по возможности публиковали и художественные произведения Горенштейна. Так, например, рассказы "Контрэволюционер" и "На вокзале" были опубликованы у нас.
При первом нашем знакомстве я, коротко рассказав Горенштейну о себе, сообщила, что была ученицей Наума Яковлевича Берковского*, не увереная в том, что он знает, о ком идет речь. Горенштейн направился в кабинет и вынес книгу Берковского "Немецкий романтизм". Он сказал, что купил ее в Вене в 1980 году в русском магазине по совету Ефима Эткинда. Эткинд указал ему на нее со словами : "Фридрих, купите эту книгу, ее написал гений".
______________
* Наум Яковлевич Берковский (1901-1971) - литературовед, литературный и театральный критик. Автор книг "Немецкий романтизм", "О мировом значении русской литературы", "О русской литературе", "Литература и театр" и многих других трудов. Профессор ЛГПИ им. Герцена. Этот выдающийся мыслитель отличался особым индивидуальным стилем устной и письменной речи: создавал такие пластические образы, что говорили (а сейчас говорят еще больше): уж не сам ли он "продуцент?" "Продуцентами" Берковский иногда, при случае, называл писателей.
Фридрих подарил мне потом свой экземпляр с собственными пометками на полях (моя книга была утеряна). Одно место, отмеченное галочкой, приведу, поскольку оно, как мне кажется, помогает понять мироощущение Горенштейна:
"Нежная душа пытается отделить себя от внешнего мира, боясь обид и поругания. Здесь действуют чуждость, страх, и опасения перед чуждым. У души иная природа, она не доверяется внешнему миру. Человек полон доброты, мечтательности, что же он с ними станет делать во внешнем мире, который жесток и агрессивен?"
Стараясь показать свое уважение к писательской чести мастера, я дала понять при встрече, что знакома с его творчеством. Мы поговорили о романе "Псалом", написанном в начале 70-х годов в безотрадной брежневской России, в котором он вплотную подошел к христианской теме, и о герое этого романа Антихристе, родном брате Христа, "посланном Богом", чья земная миссия антитеза Нагорной проповеди.* "Псалом" ошеломил меня своим трагическим мироощущением, страстным страданием. Это была та самая некрасовская "кнутом иссеченная муза", со знаменитыми некрасовскими "стонами" по человеку. Сраженная этой всемирной человеческой тоской, отозвавшейся в Горенштейне, я даже сказала ему однажды: "Желаю вам, прежде всего, чтобы душа так сильно не болела". Он ответил неожиданно благостно: "Душа должна болеть. Как же без этого? Душа должна болеть".
______________
* Главы из романа "Псалом" впервые на русском я зыке были опубликованы в 1985 году в Тель-Авиве в журнале "Двадцать два", в 1986 году несколько глав были напечатаны в Мюнхене в журнале "Страна и мир". Полностью роман вышел в журнале "Октябрь" в 1991 году, и, наконец, в 1993 году в Москве в издательстве Слово/Slovo - отдельной книгой.
Как я уже упомянула, к разговору с Горенштейном в качестве журналиста я была подготовлена - читала его книги. Это ведь необходимое условие для контакта с автором. Не прочитал произведения писателя даже по уважительной причине, не заводи "компетентных" разговоров о его творчестве.
Как говорил профессор Берковский: "Читайте памятники!". Берковский чувствовал себя лично оскорбленным, когда догадывался, что студент рассуждает о "памятнике", не прочитав его. Для него это было равносильно литературному преступлению. Однажды он выгнал "декольтированную" специально для экзамена студентку, весьма бестактно бросив ей вслед зачетку; при этом он стучал тростью и кричал: "Она не читала памятника, она не читала памятника!". Меня же на экзамене он допросил исключительно по текстам двух "памятников" - романов "Красное и черное" и "Пармская обитель". Профессор волновался, когда спросил меня, как звали (именно так!) главных героев "Пармской обители" - я была преданной студенткой и в течение двух лет не пропустила ни одной лекции и семинара, и было бы обидно, если бы вдруг оказалось, что я не прочитала романа. Я и в самом деле чуть было не опозорилась, поскольку забыла, кем был граф Моска. "Какой пост занимал граф Моска?", - спросил меня профессор.
"Граф Моска, - ответила я с пафосом, - занимал очень высокий пост!" И тогда профессор с трудом привстал со стула (он был очень болен), опершись на трость, и сказал: "Министр! Министр!". А потом я со стыдом рассматривала в коридоре свои пять баллов в зачетке - ведь я не высказала любимому преподавателю ни одной умной мысли. Что же касается Горенштейна, то он неоднократно повторял, что говорить о произведении искусства, не прочитав его, безнравственно.
Горенштейн, следуя русской литературной традиции, справедливо полагал, что писатель может и должен "быть гражданином", то есть стремиться влиять на политическое развитие общества. Причем, как при жизни, так и после смерти через творчество. Он считал, что фактопоклонство губит истину. В "Веревочной книге он писал: "Фактопоклонство, вера в непогрешимость истории - вот что мешает познанию исторического истины. Отказ от суда над историей есть отказ от истины".
Историческая тяга последних лет приобретает особую интенсивность в многочисленных политических статьях, написанных буквально одна за другой для "Зеркала Загадок". Мы по возможности печатали его острые полемические статьи, по сути дела, у нас для Горенштейна не существовало слова "нет", поскольку с самого начала оценили его политическое чутье по самому высокому счету. Так, например, мы опубликовали статью "Гетто-большевизм и загадка смерти Ицхака Рабина". Можно сказать, Горентшейн предвидел убийство Ицхака Рабина и писал об этом раньше - в статье "Алеаторная сделка Ицхака Рабина", которая была переведена на иврит, но израильские влиятельные газеты отказались ее публиковать. "Да простится мне авторское тщеславие, - писал Горенштейн, - и наивная мечтательность, но теперь, когда свершилось непоправимое, мнится: если бы опубликовали своевременно, вдруг бы прочитал убийца и вдруг бы решил сменить оружие убийства на ... нелицеприятный, беспощадный избирательный бюллетень."*
______________
* Зеркало Загадок, 3, 1996.
Происходящие в мире события - в Боснии ли, России, Израиле, или же в Чечне, становилось фактом его личной биографии. И задолго до трагического 11-го сентября Горенштейн предупреждал в своей публицистике: легкомысленное, несерьезное, инфантильное даже отношение мировой общественности к терроризму, и на территории Израиля в частности, приведет в конце концов к тотальному терроризму. Своей жесткой позиции писатель оставался верен до последних дней. Другой важной темой гневной горенштейновской публицистики была Вторая мировая война, нацистское прошлое Германии и неонацизм в наши дни. На страницах "Зеркала Загадок" писатель высказывал смелые, нелицеприятные мысли, выступал с резкой критикой германских властей и понимал, конечно, что никакое другое немецкое и, тем более, эмигрантское издание в Германии, такие статьи публиковать не станет.
