Малолетний царь на баржах повез свою армию вверх по Фатнитскому рукаву Нила. Этот рукав вытекал из Пелузийского немного выше городов Леонтополис и Гелиополис. Возле Гелиополиса царь Птолемей нашел Митридата Пергамского, засевшего в крепком лагере римского типа, и безрассудно пошел в атаку. Твердо веря в себя, Митридат быстро вывел ему навстречу своих людей и так успешно повел сражение, что многих солдат Птолемея убили, а остальные в панике разбежались. Однако кто-то в разгромленной армии обладал здравым умом, ибо, как только всеобщее безумие стихло, она опять собралась воедино и отошла на естественно укрепленные позиции, защищенные горным хребтом, Пелузийским рукавом Нила и широким каналом с очень высокими и отвесными берегами.
Цезарь прибыл туда вскоре после поражения Птолемея. Марш был быстрым, и его одолевала одышка, более серьезная, чем он соглашался признать даже перед Руфрием. Он остановил своих людей и стал внимательно изучать позиции Птолемея. Главным препятствием для него был канал, а для Митридата — хребет.
— Мы нашли броды, — доложил ему германский убий Арминий. — А в других местах этот канал мы можем легко переплыть, и наши лошади тоже.
Пехотинцев послали валить все высокие деревья поблизости, чтобы построить мост, что они и сделали с превеликим энтузиазмом, несмотря на дневной переход. После полугода войны их ненависть к Александрии и александрийцам накалилась невероятно. Все как один надеялись, что здесь произойдет решающее сражение, после чего они смогут навсегда покинуть эту страну.
Птолемей послал пехоту и легкую кавалерию преградить путь Цезарю, но римские легионеры и германские всадники с такой яростью ринулись через канал, что обрушились на противника, как самые настоящие галлы-белги. Люди Птолемея дрогнули и побежали, но попали в «котел». Лишь немногим удалось вырваться из него и укрыться в царской крепости — в нескольких милях от места бойни.
Сначала Цезарь хотел сразу атаковать крепость, но передумал, рассмотрев ее. Поблизости были руины старого храма — источник огромного количества камня, чтобы усилить естественное преимущество моста. Лучше разбить на ночь временный лагерь и дать парням как следует отдохнуть. Они прошли более двадцати миль, а потом с ходу форсировали канал. Они заслужили хороший обед и сон перед новой дракой. Цезарь и сам выдохся, о чем никому не сказал. Голова у него кружилась, а крепость Птолемея вздымалась и опускалась перед глазами, как обломки разбитого судна на волнах во время шторма.
Утром он съел маленький кусочек хлеба с медом, миску ячменной каши и почувствовал себя намного лучше.
Люди Птолемея — проще называть их так, ибо не все они были александрийцами, — укрепили ближнее селение и соединили его с горой каменными бастионами. Цезарь направил главный удар на селение, намереваясь сначала взять его, а после взять и крепость. Но между Пелузийским рукавом Нила и фортификациями Птолемея лежало пространство, которое невозможно было преодолеть. Оно полностью прошивалось залпами стрел и копий. У Митридата Пергамского, идущего с дальней стороны хребта, были свои проблемы, и помочь он не мог. Хотя селение пало, Цезарь не решался бросить своих людей под смертельный град стрел, чтобы штурмом взять высоту и одним махом со всем покончить.
Оглядывая с коня склон холма, он вдруг заметил, что неприятель несколько переоценил то малое преимущество, какое давала ему обстановка. Люди Птолемея оставили цитадель, чтобы их стрелы долетали до римлян. Цезарь позвал Децима Карфулена, седовласого ветерана, primipilus шестого легиона.
— Возьми пять когорт, Карфулен, обойди нижний ряд их обороны и захвати высоту, которую покинули эти идиоты, — жестко сказал он.
В душе он был рад, что отдых и скромная пища восстановили его обычную способность быстро оценивать ситуацию. Решение было принято автоматически, с легкостью, хотя чувствовал он себя отвратительно. О, вот он возраст! Неужели это начало конца? Тогда пусть он будет для Цезаря скорым. Только не жалкое медленное угасание с превращением в дряхлого старика!
Взятие высоты вызвало панику у «генерала» Птолемея. Всего за какой-то час Карфулен занял цитадель, и армия маленького царя была разгромлена. Тысячи солдат погибли, но некоторые из них, плотным кольцом окружившие Птолемея, сумели добраться до Пелузийского рукава и погрузиться на баржи.
Конечно, было необходимо с надлежащей церемонией принять Малахая, верховного жреца Земли Ониаса, представить его сияющему Митридату Пергамскому, сидеть с ними обоими и пить сладкое еврейское вино. Но когда на вход в палатку упала чья-то тень, Цезарь извинился и встал. Он вдруг ощутил приступ усталости и все же нашел в себе силы выйти.
— Новости о Птолемее, Руфрий?
— Да, Цезарь. Он сел на одну из барж, но повсюду царил такой хаос, что его люди не успели оттолкнуться от берега и в посудину мигом набился народ. Немного проплыв, она опрокинулась. Среди утонувших был и царь.
— Тело достали?
— Да. — Руфрий вдруг усмехнулся, его покрытое шрамами простое лицо засияло, как у мальчишки. — Но царевна Арсиноя жива. Она была в цитадели и, не поверишь, вызвала Карфулена на поединок! Размахивала мечом и кричала как сумасшедшая.
— Какая замечательная новость! — весело воскликнул Цезарь.
— Какие будут приказы? — спросил Руфрий.
— Покончив с формальностями, — Цезарь кивнул в сторону палатки, — я отправлюсь в Александрию. С собой возьму Арсиною и тело царя. Ты и наш друг Митридат все здесь подчистите, а потом с армией последуете за мной.
— Казнить ее! — раздался с трона голос фараона, когда Цезарь ввел в зал Арсиною, растрепанную, но в доспехах.
Аполлодор поклонился.
— Будет немедленно сделано, дочь Амуна-Ра.
— Хм… боюсь, что нет, — сказал Цезарь извиняющимся тоном.
Маленькая фигурка на возвышении напряглась.
— Что значит «нет»? — строго спросила Клеопатра.
— Арсиноя — моя пленница, фараон, а не твоя. Поэтому, как принято у римлян, ее отошлют в Рим для участия в моем триумфе.
— Пока сестра жива, моя жизнь в опасности! Я говорю, что она умрет, и сегодня же!
— А я говорю — нет.
— Ты — гость на этих берегах, Цезарь! Трон Египта тебе не подвластен!
— Ерунда! — раздраженно возразил Цезарь. — Я посадил тебя на этот трон, и мне подвластен любой, кто устроится на этом достаточно дорогом предмете мебели, неважно, на этих ли я берегах или где-то еще. Займись своими делами, фараон: похорони своего брата в Семе, начни восстанавливать город, съезди в Мемфис или Кирену, окружи заботами свое чрево, в котором зреет дитя. Кстати, выйди замуж за оставшегося в живых брата. Ты ведь не можешь править одна. Это не в обычае ни Египта, ни Александрии.
Он вышел. Клеопатра скинула сандалии на огромной подошве и побежала за ним, растеряв все величие, забыв о своем звании и предоставив пораженную аудиторию самой себе. Арсиноя дико захохотала. Аполлодор печально посмотрел на Хармиан и Ирас.
— Хорошо, что сегодня я не позвал сюда истолкователя, протоколиста, казначея, главного судью и начальника ночной стражи, — сказал он. — Но я думаю, мы должны позволить фараону и Цезарю самим уладить свои разногласия. И перестань смеяться, царевна. Твоя сторона проиграла войну — ты никогда не будешь править в Александрии. Самая темная, самая душная камера в подземных узилищах Семы, хлеб и вода — вот твой удел, пока Цезарь не посадит тебя на римский корабль. Не в традициях римлян казнить большую часть идущих за триумфатором пленников. Без сомнения, Цезарь освободит тебя после триумфа. Но предупреждаю, твое высочество, не вздумай вернуться в Египет. Иначе умрешь. Твоя сестра найдет чем встретить тебя.
— Как ты смеешь! — громко крикнула Клеопатра. — Как ты смеешь унижать меня, фараона, перед моими подданными?
— Тогда веди себя как фараон и не будь такой своевольной, моя дорогая, — сказал Цезарь. Стараясь успокоиться, он постукивал себя по колену. — Прежде чем предать кого-нибудь казни, сначала спроси, хочу ли этого я. Нравится тебе это или нет, Рим присутствует в Египте уже сорок лет. Когда я уеду, Рим никуда не уедет. Я намерен оставить в Александрии гарнизон римских солдат. Если ты хочешь продолжать править Египтом и Александрией, будь благоразумной, действуй обдуманно, с оглядкой на все обстоятельства. Начиная с меня. То, что я твой любовник и отец твоего будущего ребенка, теряет значение, как только твои интересы идут вразрез с интересами Рима.
— Говори Рим, подразумевай Цезарь, — с горечью пробормотала она.
— Естественно. Иди сюда, сядь и прижмись ко мне. Ребенку вредны подобные вспышки. Он не возражает, когда мы занимаемся любовью, но, я уверен, очень расстраивается, когда мы ссоримся.
— Ты тоже думаешь, что это мальчик, — сказала она, не желая садиться к нему на колени, но все же смягчаясь.
