– Знаете, – рассказывала затаившему дыхание Турецкому Ольга, – мне почему-то показалось, что он музыкант из цирка...
– Почему все-таки?.. – поинтересовался тот.
– Ну... У него в руках был такой футляр, похожий на тот, в котором музыканты носят свои инструменты... И потом говорил он в основном о цирке. Вначале спросил, люблю ли я цирковое искусство, потом – какие именно жанры мне больше всего нравятся... А уж после набился проводить меня до метро. Очень вежливый, повсюду пропускал меня вперед...
Возле метро, в пустом переходе, ее и нашла в ту ночь загулявшая молодежная компания. Ольга лежала в неловкой позе на боку, с окровавленным затылком... Ударил ее убийца один раз, не добил, скорее всего, потому что ему как раз упомянутая компания и помешала...
– Как получилось, что вы оказались с ним в этом переходе одни? Ведь, насколько понимаю, после завершения спектакля на улицу вывалилась целая толпа? – поинтересовался Турецкий.
Ольга немного смутилась:
– Понимаете, он так интересно говорил о цирке, про Никулина рассказывал, поскольку был с ним знаком... Мы довольно долго вначале стояли с ним, потом немного посидели на какой-то скамеечке, а уж потом он вызвался меня проводить...
В общем-то, все остальное было делом техники, несмотря на то что описание убийцы, которое дала девушка, ни с одним артистом циркового коллектива никак не совпадало. Но Турецкий не унывал, всей шкурой чувствуя, что находится на верном пути и памятуя о том, что ничто так не камуфлирует подлинную внешность, как цирковая маска... Вот тогда-то и назвал он про себя это дело «Вива, Кальман!» – помня о прогремевшем на весь мир клоуне-убийце и обожаемой им, абсолютно запрещенной в те времена рок-группе «Агата Кристи», сочинившей песенку с таким названием...
Тогда пригодился и анализ сводок по стране: выяснилось, что многочисленные нераскрытые убийства в других городах, совершенные тем же странным орудием, совпадали с цирковыми гастролями. Проанализирован в следующую очередь был состав трупп, формировавшихся тогда как сборный пирог – с бору по сосенке. Каждый раз гастрольный коллектив менял свой состав при переезде в следующий город. И – вот что значит интуиция! – в «сухом остатке» в итоге оказались всего четверо цирковых, побывавших во всех интересующих Турецкого городах, пострадавших от маньяка, двое из которых были упомянутые Ольгой Белый и Рыжий коверные!..
Говорят, знаменитый убийца Кальман выступал в качестве Белого клоуна. Его российский аналог оказался Рыжим. А в качестве орудия убийства и впрямь использовал почти настоящую булаву, сделанную на заказ в качестве бутафорской для какого-то номера, но при этом совсем-совсем не бутафорскую...
Да, воспоминания о том давнем деле вряд ли были способны улучшить настроение «важняка»... Разве что в той их части, которая касалась несостоявшейся жертвы: своего ребенка Ольга тогда сумела сохранить...
В самом мрачном расположении духа, ощущая себя так, словно его рабочий день был не впереди, а уже позади, Александр Борисович глянул на часы и, поняв, что опаздывает не только к летучке у Меркулова, но и в принципе опаздывает, двинулся к парковке, располагалась которая рядом с больницей, не через огромный двор, а по тропинке, пересекающей больничный сад. Вела она к задней, не всем известной калитке и выходила прямехонько к тому месту, где его ждал «Пежо».
Подумав, он на ходу набрал на мобильнике номер Меркулова.
– Костя, привет, – буркнул Александр Борисович, услышав голос шефа. – Извини, я немного задерживаюсь... У Ирины был приступ... Нет, я еще здесь, в больнице... Вызовешь вместо меня на свою топтушку Померанцева, он должен быть уже в конторе, заодно скажи ему, чтобы обязательно меня дождался, лады?.. Ну все, спасибо тебе... Нет, уже выезжаю... Пока!
Турецкий убрал телефон в карман, поднял голову, и его взгляд тут же наткнулся на двоих бомжей, устроившихся в укромном уголке больничного сада... Похоже, о калитке, на которой даже замка нормального не было, знало куда больше народу, чем он предполагал! А сегодняшнее утро вряд ли можно было назвать безмятежным... Александр Борисович сердито нахмурился при виде парочки обросших и грязных мужиков, расположившихся здесь с бутылкой водяры, да еще и нахально разложивших на свежеокрашенной скамье грязную газету с кусками ржавой селедки и подсохшим хлебом... Не говоря о недопустимой на данной территории явной антисанитарии, легко представить, как перепугаются пациентки, прогуливавшиеся частенько в саду, если наткнутся на эти чучела...
Решительно направившись в сторону бомжей, Турецкий заранее открыл рот, чтобы на понятном таким персонажам языке выразить свое отношение к их «завтраку», как едва не споткнулся, словно налетев на невидимое препятствие... Изо рта одного из них вылетело громко и отчетливо слово «Афган»... Что-то вроде «наши тогда в Афгане...». Дальнейшее он не расслышал.
Один из бомжей в этот момент повернулся и, увидев Турецкого, что-то сказал сотоварищу, теперь уже оба глядели на него, хотя без малейшего намека на страх или волнение.
Александр Борисович, поколебавшись, все-таки двинулся в их сторону, уже поняв, что чего-чего, а удирать от него они не намерены.
– Послушайте, мужики... – начал он, но один из них, тот, что был явно постарше, до ушей обросший седой бородищей и усами, перебил его:
– Вы уж нас звиняйте, доктор, – просипел он явно навсегда простуженным и пропитым голосом, – мы тут по маленькой – и тут же слиняем. Праздник у нас, встреча...
По каким-то неясным ему самому причинам Турецкий не стал разуверять сиплого относительно своей профессии и, сам не зная почему, спросил:
– Какая еще встреча? – тут же поспешно добавив: – Тоже нашли место!..
– Так ведь ежели в другом месте сядем, наши же и отымут, – заговорил безбородый, зато лохматый, у которого голос тоже оказался своеобразный, но не сиплый, а слишком для мужика тонкий. Турецкий посмотрел на него внимательнее и понял, почему тот показался ему моложе: из-за глаз, а не из-за отсутствия бороды. Глаза выглядели, словно взятые от какого-то другого человека, не знакомого с перипетиями уличного существования: светло-голубые, наивные, в данный момент светившиеся чуть ли не счастьем... И какое такое счастье может испытывать человек в его положении?!
– Встреча, можно сказать, удивительнейшая! – ответил ему сиплый. Словно не заметив сделанного замечания. – Ты вот только вообрази себе, доктор, мы вот с ним, – он ткнул грязным, заскорузлым и потрескавшимся пальцем в ясноглазого, – ведь и не чаяли никогда свидеться, после того как в Афгане я его, дурака, спасал... Мы, можно сказать, только что познакомились путем-то!..
Уже ничего не понимая, Александр Борисович молча смотрел то на одного, то на другого.
– Вы что же... в Афгане воевали?
Он вдруг ощутил тошнотворный комок, подкативший к самой гортани, и, не отдавая себе отчета в собственных действиях, подойдя к бомжам, сел на скамью...
– Давай я расскажу, Борода, давай я! – захихикал ясноглазый.
– Сам расскажу! Много ты помнишь-то?.. Ведь это я тебя узнал, дурака, а не ты меня!.. Ты послушай, доктор. – Он повернулся к Турецкому, и в нос Александру Борисовичу ударил характерный запах давно не мытого тела. – Их, щенков этих необученных, тогда прямиком чуть ли не с самолета да в самую пасть к этим гадам...
– Неправда твоя! – взвился второй. – Мы уж обстрелянные были, да разве против...
– Да какие там обстрелянные, а то я тебя не помню тогда, у тебя харя еще розовая была, как у второклашки... А я, брат, – тут в голосе сиплого впервые послышалась горечь и тоска, – я, брат, классным вертолетчиком был, сейчас не поверишь, а только правда это...
– Правда-правда! – подтвердил ясноглазый. – Кабы не правда, меня б тут хрен было!..
Он снова захихикал, а сиплый, тоже усмехнувшись, продолжил:
– Во-во... Его Коляном кличут, только тогда я этого не знал... Вся сопка после боя трупешниками усыпана была, однако я все-таки сел – вдруг, думаю, кто живой, сволочей-то этих моя «стрекоза» вспугнула да пара очередей, которые я по ним наладил... Ну сели мы, штурмана на стреме оставил, сам пошел поглядеть – и вот этого самого Коляна и нарыл!..
Теперь засмеялись оба враз, а Александр Борисович, молча слушавший и молча смотревший на эту жутковатую встречу ветеранов, ощутил головокружение... Он не был наивным человеком – куда уж с его-то работой! И много чего успел наглядеться за все свои годы. Но сейчас ох как дорого дал бы он за то, чтобы все, что происходило перед его глазами, и эти двое счастливых неожиданной встречей бомжей, и их сипло-визгливый смех оказались лишь частью какого-нибудь кошмарного сна!..
– Едва дышит, но дышит, даже шары свои пару раз, пока я его в машину заволакивал, открывал... И с тех пор, доктор, как я его в госпиталь доставил, вот только сейчас и свиделись! И как я его признал – уму непостижимо, а! По шарам его признал, больно они у него светлые да дурашливые... Так что ты, доктор, не серчай на нас, примем по маленькой – и того... свалим отседова!..
