Даша обернулась и одарила любовника сложной непонятной улыбкой.
— Ты чё? — испугался Петюня. Он не любил сюрпризов.
— Знаешь, Петь, о чем я подумала, — медленно проговорила Даша, глядя сквозь него. — Я так давно не была в церкви… Давай сходим?
Петюня широко распахнул свои маленькие глазки:
— Что, сегодня?
— Ну да. Сегодня воскресенье, пойдем на утреннюю службу. Свечку зажжем, у икон постоим. Там так красиво. Я когда в церковь захожу, мне всегда плакать хочется.
Петюня напряженно вглядывался в лицо подруги. «А почему, собственно, не сходить, — подумал он, — раз ей так хочется? Церковь не театр, билетов покупать не надо».
— Можно, — великодушно согласился он, выбираясь из теплой постели. — Только пожрать чего-нибудь сообрази, ага?
Церковь, недавно отреставрированная, нарядная как именинница, была полна народу. Даша купила две свечи и стала пробираться к иконостасу. Петюня дышал ей в затылок. Все подставки для свечей перед иконами были заняты. Она отдала Петюне свечку и отошла в сторону, любуясь росписью стен. Низкий звучный голос батюшки, стройное пение хора, золото икон, мерцающее бликами в неровном плеске свечей, — все это мгновенно овеяло Дашу атмосферой причастности к трепетной тайне. Она почувствовала, как волна внезапной слабости прошлась по ногам и окутала ее всю целиком, отделив от толпы, оставив совершенно одну. Она стояла, окутанная сотнями невидимых нитей, мигом соединивших ее с высотой золоченого купола, крестом, колоколами за пределами потолка… Эти нити протянулись к внимательным глазам, взирающим на Дашу со всех икон сразу, к небу, глядящему из высоких узких просветов окон. И вслед за этим волшебным ощущением пришло осознание того, что, находясь, что называется, в состоянии публичного одиночества, Даша все же была не одна. Все эти люди, жившие когда-то давно на земле и запечатленные потом на иконописных портретах, каким-то чудесным образом оказались сейчас здесь, рядом, и с любовью и состраданием взирали на нее.
Прямо перед ней оказалась небольшая икона Божьей Матери с младенцем на руках. Даша всмотрелась в скорбное молодое лицо и подумала, что эта женщина наверняка поняла бы ее непутевую жизнь. Даша, как ни старалась, не могла сосредоточиться на службе, не понимала, что говорит батюшка, и поэтому стала молиться своими словами, глядя прямо в блестящие глаза матери Марии. Она шептала о том, как тяжело приходится с Виталькой. Как, много лет она один на один с его недугом, и иногда кажется, что больше нет сил и однажды она просто умрет от отчаяния. Рассказала, как ей было плохо, когда ушел Кириллов, и как сейчас больно видеть страдания детей. Она поведала иконе о проблемах на работе и о мужчинах, которые не хотят утруждать себя любовью…
Слезы текли по ее щекам, падая на песцовый воротник пальто, но Даша их не замечала. Она просила терпения для себя и немного женского счастья. Она горячо просила здоровья для сына. Если нельзя сразу счастья для нее и здоровья для него, то пусть тогда — для него. И еще просила охранять ее дочку от всех неприятностей отрочества. Она просила, чтобы Анюткины ангелы были повнимательнее и смотрели за ней получше, а то она такая ранимая…
Даша увидела, что место для свечи освободилось, и подошла поближе к иконе. Наряд Богоматери был изготовлен из голубых прозрачных камешков. В них преломлялся свет, и это создавало эффект сияния. Старая икон;; была прекрасна. Даша зажгла свечку и поставила ее рядом с другими, догорающими.
Закончив свою молитву, женщина огляделась и поняла, что основная часть службы кончилась и желающие потянулись исповедоваться. Поскольку церковь были переполнена, попасть на исповедь представлялось делом нелегким. Между тем Даша видела, что Петюня подошел к одной из бабушек, помогавших во время службы, и о чем-то договаривается. Даша подошла ближе. Петюня просил провести его без очереди.
Согнулся, втянул голову в плечи — ну инвалид инвалидом! Старушка сжалилась над убогим и повела его за собой. Даша стала протискиваться следом. Бабушка вывела их из церкви и провела через боковую дверь прямо в исповедальню. Она что-то шепнула молодому круглолицему батюшке, и тот кивнул, взглянув добрыми глазами на Петюню.
Даша ни разу в жизни не была на исповеди и сейчас с облегчением увидела, что все это действо проходит без особых церемоний.
Батюшка светился всепрощением. Петюня что-то сбивчиво объяснял молодому попу, тот кивал постоянно, и глаза у него при этом были добрые и внимательные.
Даша догадалась, что Петюня разоткровенничался и рассказывает служителю всю свою жизнь, включая три отсидки за драки и воровство. У Петюни было такое лицо… Он смотрел на молодого попика как на врача, который один может вселить надежду или вынести приговор. Даша поняла, что не может уйти из церкви, не пройдя исповедь. Она дождалась, когда Петюня, просветленный и растроганный, отойдет в сторону, и подошла к батюшке.
Поп оказался совсем молодым, борода у него, видимо, только начала расти и на вид была мягкой и даже какой-то беззащитной, невнушительной.
— В чем грешна, дочь моя? — задал он свой обычный вопрос, и Даша задумалась.
— Да во всем, наверное, батюшка…
— С мужем венчана?
— А я разведенная, — ответила Даша. — Муж ушел от меня к другой женщине. Но я, батюшка, тоже изменяла ему. Видела, что он гуляет, и делала назло. Теперь понимаю, что Бог наказал меня.
— Молиться надо, дочь моя. Смирять плоть свою.
— А плоть здесь ни при чем, — возразила Даша, — я изменяла ему потому, что любила его и очень ревновала. А сейчас с мужчинами живу потому, что одиночества боюсь, батюшка. Мне необходимо чье-то участие…
— Только терпение, пост и молитва, — начал священник, но Даше хотелось, чтобы он посмотрел на ее жизнь ее глазами, вник в ситуацию. Ей почему-то казалось очень важным убедить этого попика, что она совсем не такая, какой кажется на первый взгляд, и горячо заговорила:
— Я не могу жить одна, мне страшно! Когда меня муж бросил, я совсем спать перестала. У меня сын сильно болен — он отстает в развитии и еще у него эпилепсия. Ему очень сильные таблетки выписывают от приступов, так я без этих таблеток не могла спать. Таблеток наглотаюсь, тогда сплю.
— Для детей живи, дочь моя, в них черпай силу свою, — терпеливо наставлял попик.
— Детям я только отдаю, в них черпать не приходится.
— Замуж выходи, обвенчайся церковным браком, — подсказал батюшка, не торопя и не упрекая Дашу.
— Кто же меня возьмет с двумя детьми, причем один ребенок — инвалид. Нет таких желающих. А если и найдется такой, то только потому, что сам безработный или жить негде. А ведь нужно, чтобы он любил нас с детьми, ведь правда?
