— Вот беда-то, — вздохнула Елення. — Не огорчайся, крепись, сынок, научишься.
3
Прошло полтора месяца. Нет, не выходило у Ильки ничего. Встанет, а правая нога, на которую опирается, не выдерживает тяжести тела, подгибается. Правая рука не выпрямляется тоже. Пришлось на одном костыле переставить ручку. Дело худо — не может Илька ходить.
«Да-а, плохо дело, даже не могу ходить на палках, не то что Коктэм-Вань на рогатке», — задумался однажды Илька. Он проснулся засветло и сразу же увидел костыли. Накануне вечером Илька старался хоть шаг шагнуть, но боялся — грохнется и испугает всех. Уже и так был весь в синяках. А если попробовать ходить, когда в доме ни души? О, тогда хоть сколько падай.
Илька прислушался. На кухне никого не слышно. Февра в школе, отец возит бревна.
Илька вмиг сполз с кровати, добрался до сундука и залез на него. Взял костыли и встал на них, весь дрожа. Напрягся и сделал небольшой шаг к кроватке. Потом еще. Еще и… упал. Посидел и, держа костыли, полез на кроватку, сел. Сердце билось так, что готово было выскочить. Четыре раза шагнул!
— Ма-мэ! Мам-ка-а! — закричал Илька. — Я хожу-у! Хожу-у-у!
Но мать не слышала. Илька, собравшись с духом, снова зашагал мелкими шажками и дошел до сундука.
— Мамэ-э!!! — заорал он. — Я хожу-у-у!!!
Повернулся, стал добираться к окошку. Нога устала, под мышками больно, но так сильно хотелось ходить! Илька снова встал на костыли, пошел вперед, широко расставляя палки. И тут зашла Елення.
— Мамэ-э! Иди-ка сюда-а! Скоре-ей!.. — закричал Илька.
— Что случилось?! Ба-а!.. — сказала Елення и уронила под ноги несколько полешек. — Ой, Илька! Миленький! Ты встал!.. — Она, бросив дрова, кинулась к сыну, усадила его на сундук и принялась целовать, приговаривать сквозь слезы: — Вот и дождались! Вот и дождались!..
— Я кричал, а ты не слышала. — Илька вертел головой, уклоняясь от поцелуев. — Только я хожу не совсем…
— Ничего! Раз встал — будешь ходить. — Елення вытирала глаза. — А как ты, миленький, решился?
— Никого не было, и решился, — ответил Илька.
В сенях послышался шорох, дверь открылась, и в избу ввалились Федюнька и Лиза, оба в снегу.
— Вот и мы! — сказали они. — А Илька проснулся?
— Проснулся! Иленька ведь ходит! Вот счастье-то! — доложила Елення.
Федюнька и Лиза уставились на Ильку.
Илька ковылял к окошку. И почти дошел, но костыль поскользнулся, и он грохнулся на пол. Елення, Лиза и Федюнька кинулись к нему. Но Илька, морщась от боли и потирая ушибленную левую ногу, проговорил:
— Ничего… — Он стал подниматься на стул.
— Надо осторожней. — Елення подала Ильке костыли.
— Ничего, — твердил Илька и посмотрел на кроватку. — Я даже пойду туда…
— Туда?! — изумились все.
— А что? — Илька заковылял осторожно, потому что нестерпимо саднило под мышками. Елення стояла наготове, раскинув руки. А Илька все шел, шел и дошел — бухнулся на край кроватки.
— Ура-а-а!!! — закричали Федюнька и Лиза.
— Пойду на улицу! — решил Илька. Он выбрался из дому ползком, а мать вынесла костыли. В малице удобнее было стоять на костылях — не резало под мышками. Но зато до ручек труднее достать рукавицами. Илька сделал шаг, расставив палки пошире, — не скользят. Потом еще раз шагнул и пошел.
— Я пойду к бабушке, — заявил Илька.
— Давай, — сказала мать.
Федюнька и Лиза пошли обследовать в снегу дорогу до соседнего крыльца. А Илька шел и с трудом переставлял костыли, тонущие в снегу.
— Отдохни. — Елення посмотрела на соседние окошки. — Ведь идти далеко.
Лиза торопливо поднялась на ступеньки крыльца, а навстречу ей бабушка Анн, в малице и кисах. В руках держит одетую тепло Эгруньку.
— Бабушка! — закричал Илька. — Я хожу на костылях!.. Хожу!..
— Батюшки! — воскликнула она и опустила внучку на ноги. — Ходишь?!
Елення, не сдерживая слез, радовалась:
— Илька ходит! Ходит ведь Иленька!..
4
Вечером того дня, при лампе, при пышущей железной печке Гриш точил на бруске топор. Илька, счастливый и радостный, что отныне он нашел встань-траву и может вырасти каким-нибудь полезным человеком, разлегся около него на оленьей шкуре, положа костыли рядышком и обняв их. Февра и Федюнька ушли к бабушке Анн, Елення хлопотала на кухне.
— Хорошо жить, когда есть костыли, — вздохнул Илька, улыбаясь и глядя куда-то в потолок. — Искал, искал я тогда в Вотся-Горте эту встань-траву, да не нашел. А приехал сюда, пожили немного, и она тут как тут. Оказывается, встань-трава-то — в костылях. О-о, теперь не буду рвать штанов. Пароходы придут — сам дойду до пристани. Удить буду, а осенью пойду в школу. Правда, айэ? — и он повернулся лицом к отцу.
— М-да, — тяжело вздохнул Гриш, проверяя ногтем заблестевшее лезвие. — Конечно, так. От оленя, говорят, остаются рога, а от человека — имя. Пойдешь в школу непременно.
Зашел Куш-Юр, поздоровался с Еленней.
— Соскучился? — заулыбался Гриш.
— А ты все работаешь? Дай хоть роздых себе…
— Гм! А кто будет строить-мастерить почту? Вот и готовлюсь заранее к приезду Будилова.
— Так, так. — Куш-Юр кивнул Ильке. — А у тебя как дело? Ходишь?
— Хожу. Показать? — Он заковылял осторожно, боясь задеть оленью шкуру.
— Молодец! — похвалил Куш-Юр и обратился к Гришу: — Я к тебе по делу… Опять я убедился сегодня — ты душевный человек. Все отдаешь, помогаешь любому, даже Сеньке Германцу. И понимаешь правильно нашу политику. Давай вступай наконец в партию. Чего тянуть?
Гриш повернулся к нему.
— О, ты вон что! Опять сватать меня. Да говорю — не дорос я. Куда мне с одним классом! Каждая птица свою высоту знает.
— Это ерунда, — махнул рукой Куш-Юр. — Выучим! Ты — толковый, я понял это давным-давно. Главное, что политику Советской власти понимаешь.
— Советская власть — наша власть. Это понимают все.
— Нет, не все.
— Ну, есть некоторые…
Гриш проверил лезвие топора — не готово ли.
— То-то и оно. Из тебя может выйти, как Вечка, хороший пропагандист новой власти.
— Про-па-ган-дист… — засмеялся Гриш. — Слово-то какое… Старшего брата, Петул-Вася надо принимать в партийцы. Он грамотей, читальщик. А потом уж меня.
— Петул-Вася мы знаем, имеем в виду, — ответил Куш-Юр. — Но Вась пусть пока в профсоюзе постоит. Не он ведь предложил югыд-би, а ты…
— О, югыд-би! Я тоже вступлю в профсоюз. Рабочий.
Илька не вытерпел, спросил отца:
— И можешь красный флаг повесить на дом? Дядя Вась ведь повесил.
— Обязательно.
— Ну, так как? Вступишь в партию? — Куш-Юр встал и подошел к Гришу.
— Не знаю. Да и жену надо спросить — как она смотрит на это. Партийцам ведь нельзя держать иконы…
— Про что это?.. — спросила Елення. Сзади вдруг послышалась возня, и, пыхтя, вошел Вань, принес полено.
— Хозяин дома?
— Дома, дома. Проходи.
— Вуся, — поздоровался Коктэм-Вань, здоровенный мужик, опираясь о косяк, а левую руку держа на деревянной ноге. — Впервые пришел в твой новый дом.
— Вуся! Проходи, будешь гостем!..
Илька расширил глаза и, чуть покраснев, испытующе смотрел на Коктэм-Ваня. Мальчик впервые видел его так близко, да еще на деревянной ноге. Коктэм-Вань проковылял до скамейки и сел как раз напротив Ильки, выставив вперед деревяшку с обледенелым концом внизу.
«А ему ведь тоже плохо». — Илька вспомнил, как оба его костыля обледенели.
— Ты, наверно, пришел за костылем? — спросил Гриш. — Никак не соберусь занести, мать родная!
— Нет, не затем. — Кареглазый Коктэм-Вань опустил капюшон, и рассыпались по плечам красивые кудрявые волосы цвета сливочного масла. Его лицо, гладко бритое, чисто блестело. — Заходил к брату и вспомнил: надо зайти попутно и к Варов-Гришу, поздравить с новосельем, а заодно и похвастаться… — И он показал на внутреннюю сторону деревяшки.
— Нечистая сила! — удивился Куш-Юр. — Какое-то железо посажено.
Гриш тоже придвинулся вплотную.
— Верно. Похож на наконечник от стрелы. Большой, в кулак.
— Наконечник и есть, — подтвердил Коктэм-Вань.
Когда стало возможным переехать Большую Обь, Коктэм-Вань поехал на лошади в Каша-Вож, что недалеко от Вотся-Горта. Это место он выбрал потому, что там легче достать сено, там дикая тайга, много белки и соболя. Он нашел в Каша-Воже сено и стал промышлять. Ездил в санях — на деревяшке уйдешь недалеко. Ночевал в пустом, из двух избушек, Вотся-Горте. Забрался как-то слишком далеко, по брюхо коню. Коктэм-Вань остановил его, надел лыжи, одна была мало-мальски приспособлена к деревяшке, только сделал два-три шага, как ударило что-то, и он чуть не упал с деревянной ноги. Смотрит — стрела в деревянной ноге! Похолодел: зашел на самострел. Хорошо, что шагнул деревяшкой, лишился бы здоровой ноги. Вань отошел назад, давай выдергивать, а она намертво впилась, из лиственницы сделана, с железным наконечником. Коктэм-Вань так и эдак, ничего не может. И шагать нельзя. Тогда стрелу он сломал, а наконечник так и остался торчать в деревяшке. Если бы на коне ехал, все — пропал бы конь. На лося нацелен был самострел.
