от шока впала в глубокий ступор, но очнулась я от того, что меня кто-то тряс и пытался поднять.
— … скажи что-нибудь! Где болит? Попробуй встать, — хлопотала надо мной чья-то фигура.
Перед глазами всё плыло, фонари и светящиеся окна школы дрожали жёлтыми кляксами и двоились. Кроме смутных очертаний человека я ничего не могла различить, но голос! Голос-то я узнала моментально. Даже несмотря на звон в ушах.
— Ты… — только и смогла прошептать спёкшимися губами.
— А кто ж ещё? — Шаламов помог мне подняться. Пошатываясь, я заозиралась по сторонам.
— Где они? — выдавила я.
— Они? Девки эти, что ли? А тебе мало? — хмыкнул он. — Душа требует продолжения банкета?
Опять насмешливый тон, только сейчас меня это не раздражало. Ну разве только самую малость.
— Почему надо обязательно меня стебать? — с трудом прошептала я.
— Сбежали…, — сразу посерьёзнев, ответил он. — Я подошёл, и они сбежали.
— А ты как здесь…?
— Просто мимо проходил, ну и… Крик твой услышал… Ты идти-то можешь? А то, смотрю, тебя штормит.
— Не знаю, — призналась я. Меня и впрямь мутило, ещё и ноги еле держали.
— Давай зайдём в школу, — предложил он.
— Не-не…
Чтоб меня отец в таком виде узрел?! И все остальные?!
— Пойдём через задний ход. Давай, обопрись на меня.
Приобняв за талию, он повёл меня к школе.
Кое-как, с передышками, мы добрались до заднего хода, который отец всё норовил закрыть. Завхоз по его требованию регулярно навешивал замок, но пацаны срывали. За школой, прямо у заднего хода, располагались хозяйственные постройки, в их тени, скрытые от лишних глаз, пацаны повадились курить «без палева» и просто так отказываться от этой привычки не собирались, поэтому всякий раз отвинчивали или же попросту вырывали из косяка проушину навесного замка.
Вот и сейчас тяжёлая, обитая жестью дверь отворилась, и мы оказались под лестницей в правом крыле школы. Сюда отец вряд ли сунется — поздно уже, от вестибюля и от директорской далеко, да и что ему тут делать? На лестнице, как и во всём крыле, было пусто, темно и тихо.
Мы доковыляли до женского туалета на первом этаже. Я вошла в уборную, оставив Шаламова в коридоре, и стала в потёмках шарить по стене в поисках выключателя. Нащупала, включила, а, взглянув на себя, ужаснулась. И даже не оттого, что выпачкалась вся с ног до головы, хотя и это впечатляло. Самым жутким были внушительные пятна крови на белой болоньевой куртке. Правда, уже и не белой после валяния на земле, но кровь от этого выглядела не менее страшно. Я поднесла руку к лицу, осторожно коснулась. Невольно вырвался стон. Как же больно! Надеюсь, эти идиотки всё же не сломали мне нос.
Кровь осталась и на пальцах. Чудно! Я пустила холодную воду и стала плескать в лицо. Жаль, что в уборной не было зеркала, и умывалась я вслепую, низко склонившись над умывальником.
Сквозь шум льющейся воды я услышала, как скрипнула дверь. По шагам узнала — вошёл Шаламов. В женский туалет! Совсем он с ума сошёл, что ли? А главное, я даже помыслить не могла о том, чтобы он при свете увидел меня такой — избитой, растрёпанной, перепачканной. Я боялась выпрямиться, так и стояла, согнувшись и пряча лицо. Пусть он уйдёт! Пожалуйста, пусть он уйдёт! Но он не уходил, стоял прямо за моей спиной. Я это чувствовала и не могла пошевелиться от стыда и ещё больше — от волнения.
— Выйди, пожалуйста, — наконец произнесла я. — Подожди меня в коридоре.
— Давай помогу, — отозвался он почти над ухом. У меня аж коленки задрожали. Мама! Что делать?
— Я сама, — тихо ответила я. — Выйди.
Но он взял меня за плечи и несильно, но настойчиво потянул вверх. Я послушно выпрямилась, чувствуя себя какой-то тряпичной куклой. Такой же безвольной и бестолковой. Он встал передо мной, близко-близко. Я не отодвинулась, не отклонилась, но поднять на него глаза не могла и продолжала смотреть в пол, сгорая от смущения. Затем он достал из кармана синий в клетку носовой платок, смочил его под струёй воды и провёл по щеке, по скуле, по подбородку, аккуратно коснулся носа и губ. Холодная же была вода, почему тогда его прикосновения обжигали? Сердце колотилось так быстро и так сильно, что пульсировало в висках, и в ушах стоял грохот. Затем он отшвырнул платок в урну под раковиной и вдруг взял моё лицо в ладони и приподнял. Я невольно посмотрела ему в глаза, и дыхание перехватило. Меня резко бросило в жар, как будто с головы до пят окатило горячей волной, и откуда-то изнутри пошла-покатилась по всему телу дрожь.
Несколько мгновений он смотрел мне прямо в глаза, потом — на мой несчастный нос, а затем его взгляд спустился и остановился на губах. Я буквально физически ощущала этот взгляд, как он скользил по лицу, опаляя кожу, как впивался в губы. Мне казалось, даже нет, я была уверена, что Шаламов вот-вот меня поцелует. И наверное, это плохо, неправильно и глупо, но мне вдруг захотелось, чтобы он меня поцеловал. Отчаянно захотелось. И он правда подался ко мне. Я уже почувствовала его тёплое дыхание, когда он вдруг отодвинулся, отнял ладони от моего лица, оставив горячий след, и отвёл взгляд.
— Кажется, нос не сломан, — глухо произнёс он, не глядя на меня. — Но лучше завтра к врачу…
* * *
Из школы мы шли в напряжённом молчании, ни слова друг другу больше не сказали. Шаламов помог мне дойти до самой квартиры, затем сразу же ушёл, не оборачиваясь, бросив: «Пока!».
Привалившись к холодной стене подъезда, я стояла и вслушивалась в его смолкающие шаги. Затем внизу хлопнула дверь, и стало совсем тихо. Не знаю, почему я не позвонила в дверь сразу, почему стояла ещё несколько минут неподвижно. Может быть, мне просто не хотелось, чтобы это мгновение закончилось. Хотя ничего такого не было, вообще ничего не было. Был только взгляд. И всё. Однако я испытала такие острые, такие яркие ощущения, какие никогда, ни от чего не испытывала. Да у меня и до сих пор кружилась
