голова, а внутри всё дрожало в томлении. И так не хотелось, чтобы это оборвалось. Только вот почему он меня не поцеловал?
У мамы, конечно, чуть инфаркт миокарда не случился, когда она увидела меня на пороге в таком виде. Она попеременно хваталась то за телефонную трубку, то за сердце. Вообще-то мама у меня флегматик, и я впервые видела её такой взволнованной. С другой стороны — и она впервые видела меня избитой. Что же тогда скажет отец — холерик-неврастеник? Его, к счастью, всё ещё не было, и мама несколько раз порывалась позвонить ему, потом всё же решила сначала вызвать скорую. Вдруг, боялась она, у меня сотрясение или ещё что похуже.
Неотложку обычно ждать не приходится — городок у нас маленький, да и сама станция скорой помощи находилась буквально в паре километров от дома. Но в этот раз машина приехала лишь минут через сорок. Мама к тому времени вся извелась: в окно то и дело выглядывала, на часы смотрела, вздыхая, к шуму в подъезде прислушивалась, отцу на работу звонила, но там никто не отвечал. Я тоже тревожно прислушивалась к шагам в подъезде, ожидая, что вот-вот вернётся отец и тогда… Я хоть и переоделась в чистое, и причесалась, и умылась, но моё лицо…
И в общем-то, зря ждали скорую — нас всё равно повезли в больницу, куда мы могли и сами прийти, причём гораздо раньше. Мне сделали рентген и обрадовали маму, что переломов и сотрясения нет, только ушибы мягких тканей. Прописали какую-то мазь и отправили домой. А дома…
Отец уже к тому времени вернулся и, видать, не застав никого, очень разнервничался. Даже забыл переодеться в домашнее, так и выхаживал по квартире в костюме. Разве что чуть ослабил узел галстука. Увидев нас, он в первый миг опешил. Потом лицо его потемнело, он подскочил ко мне и прорычал:
— Ты тоже…? Тоже в этом участвовала?
— В чём? — растерялась я. Когда он такой, в гневе, я его боюсь. Боюсь, что ударит. Хотя он уже лет пять, как меня не бил.
— Саша, успокойся, — вмешалась мама.
— Сама прекрасно знаешь, в чём! — отец схватил меня за плечи и тряхнул так, что голова чуть не оторвалась, а по телу прокатилась боль. — То, что вы там устроили… на пустыре… Мне всё известно! И знаешь, откуда? Мне из милиции позвонили. Дескать, ваши ученики устроили массовую драку. Некоторых даже в отделение забрали. И именно там я провёл последние два часа. Выслушивал… А теперь мне ещё предстоит оправдываться перед комиссией, и неизвестно ещё, чем для меня закончится эта ваша выходка!
— Я не…
Отец грохотал и слова не давал мне вставить.
— Я не понимаю! Объясните мне, для чего?! Для чего устраивать эти безумные разборки, бить друг другу рожи? Что за скотское поведение? Меня теперь такая нервотрёпка ждёт из-за этих паршивцев, которым некуда девать энергию свою дурную. Но то, что в этом безобразии участвовала ты… моя дочь, дочь директора! Ты не просто меня подвела, ты предала меня! Опозорила на всю школу! На весь город! Теперь каждый сможет мне сказать: «А какое право вы имеете учить и воспитывать других, когда ваша собственная дочь такое творит?».
— Да не была я на пустыре! — вскричала я в слезах.
— А комиссии я что должен гово… Как это не была? А где ж ты тогда была? Откуда вот всё это? — он указал на моё лицо.
— Успокойся, не горячись! Молча выслушай Милю, а то кричишь тут, слова не даёшь вставить, — мама сунула отцу стакан с водой. — На вот, выпей.
У отца тряслись руки. Пока он пил, стакан тихонько постукивал о его зубы и по подбородку на лацкан пиджака стекала струйка. Допив, не глядя, протянул маме пустой стакан и вперился в меня суровым, недоверчивым взглядом.
— Ну. Я слушаю.
— Я вообще домой пошла после игры! А по пути услышала, что все собираются на пустыре. Хотела вернуться в школу, чтобы тебя предупредить. Но возле школы… у ворот стояли девчонки из третьей школы, целая толпа. Они меня увидели и сразу стали бить.
— Как так?! Ни с того ни с сего?
— Я говорю, как было.
— Она шла и где-то там услышала! — Он картинно взмахнул рукой и хмыкнул.
— Не хочешь — не верь! — вскипев, крикнула я. — Думай, что хочешь! Мне плевать!
— Ты у меня сейчас поговоришь! Ты на кого посмела голос повысить? — отец угрожающе придвинулся, я попятилась, мама тут же встала между нами.
— Саша, Саша, успокойся.
— Почему я должен успокаиваться, когда собственная дочь себе такое позволяет?! Ты, — он ткнул в меня пальцем, — ещё никто, ноль, пустое место! Ты целиком и полностью от нас зависишь. Мы тебя кормим, одеваем и заметь — неплохо! Обеспечиваем тебя всем необходимым. И ты смеешь разговаривать с родителями в таком тоне? Да кто ты такая?!
— Я — ноль и пустое место! — я не хотела плакать, но разревелась. Стало жаль себя невыносимо. Меня избили и, между прочим, из-за него! Если бы он сразу послушал, то мне не пришлось бы возвращаться, и ничего бы не было. И после всего он мне ещё и не верит? Как будто я только и делаю, что вру ему напропалую. Не верит и оскорбляет! — И можешь меня больше не кормить и не одевать!
Отец при этих словах побагровел, ринулся ко мне, даже замахнулся, но его успела поймать за руку мама. Благоразумнее, может, и было сейчас помолчать, но мне как вожжа под хвост попала.
— Мне всего этого не надо. Зато надо, чтобы мои родители меня любили и верили мне, — всхлипывала я. — А ты… ты чуть что сразу думаешь обо мне самое плохое! Ты только увидел меня и сразу всё решил, даже ни о чём не спросив. А я не была на пустыре, меня подловили у школы. И свидетели есть… Мне было больно и страшно, неизвестно ещё, что они могли бы со мной сделать, если бы не вмешались. А ты только и печёшься о том, чтобы у тебя на работе проблем не было.
Отец хмурился, раздувал ноздри, но больше не
