наблюдатель располагает «естественными системами отсчета»: например, объект пролетел на фоне горы, дерева или здания. Даже промежуток времени определяется с большими погрешностями, если нет возможности опереться на какие-либо независимые измерения.
Свои сложности и с построением образа явления. Он возникает в результате взаимодействия между сенсорной информацией и хранящимися в памяти человека объект-гипотезами (или «предвосхищающими схемами», см. [92]). Процесс конкретизации объект-гипотез применительно к поступающей сенсорной информации сложен и неоднозначен; на него влияют самые разнообразные факторы, которые вне данной ситуации выделить трудно или даже невозможно. Тем не менее и здесь есть свои закономерности. Так, практически никогда случайный очевидец, «не настроенный» увидеть НЛО («настроенные» — особая категория) не начинает с того, что опознает увиденный непонятный объект как «летающую тарелку». Происходит нечто напоминающее «эскалацию гипотез» — от наиболее «привычных» к «экзотическим» (см. [И, с. 92–93]). Правда, опознание осуществляется уже на этапе интерпретации построенного образа (хотя переоценивать линейность этого процесса было бы неверно), однако и создание его тоже связано с противостоянием старых объект-гипотез и новой сенсорной информации.
Как трудно бывает даже просто увидеть совершенно новый для наблюдателя объект, становится понятным на примерах, взятых из истории астрономии. Рисунки кольца Сатурна и спиральных туманностей, сделанные до открытия их подлинной природы, разительно отличаются от таких же рисунков, сделанных после того, как астрономы поняли, что именно наблюдается в данных случаях (см. [93, с. 139–144]). Допустим, кольцо вокруг планеты — вещь отнюдь не самоочевидная; но ведь спиральная форма многих галактик — это, казалось бы, первое, с чем сталкивается наблюдатель, рассматривая их. Увидеть новый объект — значит оперативно построить новую объект-гипотезу, которая была бы способна ассимилировать нестандартную сенсорную информацию. Эта объект-гипотеза в большинстве случаев строится по ассоциации, что, конечно, отнюдь не гарантирует ее соответствия реальной структуре наблюдаемого явления и нередко приводит к усилению иллюзорного момента в создаваемом образе.
Ощущение (восприятие сенсорных стимулов), формирование образа и его интерпретация — скорее стороны единого развивающегося процесса, чем его стадии. Интерпретацию можно определить как построение трехмерной модели наблюдаемого объекта или явления, придание ей определенного предметного смысла и включение в актуальный контекст событий, происходящих вокруг очевидца в данный момент в данном месте. Сопряжение новой объект-гипотезы с уже существующими в подсознании наблюдателя также требует определенной перестройки его картины мира. Сама же по себе сенсорная информация принципиально неоднозначна (см. [92, с. 77]) и совместима с различными объект-гипотезами.
Как именно формируются последние — вопрос сложный и дискуссионный. По-видимому, ядро системы познавательных объект-гипотез создается в ходе практического взаимодействия субъекта с его природным и социальным окружением, тогда как периферия этой системы, включающая в себя «схемы» объектов, с которыми субъект не может взаимодействовать практически, строится по аналогии с ядром, а также на основе знакомства с опытом других социальных субъектов. Человек, разумеется, может видеть незнакомые объекты — ему лишь необходима «предвосхищающая схема», в которую как-то укладывалась бы поступающая сенсорная информация, и ничего сверх этого. Соответствие между схемой и реальной структурой явления для факта наблюдения решающей роли не играет; оно необходимо для того, чтобы можно было правильно увидеть объект.
Опознание объекта — часть процесса интерпретации образа. Уже самое первичное суждение: передо мной — нечто реальное, а не, допустим, галлюцинация, представляет собой и предпосылку, и результат решения задачи опознания. Насколько правильно это решение — может выясниться только в дальнейшем. Важно, однако, подчеркнуть: представления о реальности, а следовательно, и о том, какие образы очевидец может и должен считать образами реальных предметов, носят культурно-исторический характер. В XV в. в странах христианской традиции можно было увидеть в небе Деву Марию, и это не вызывало принципиальных возражений. Равным образом инопланетный космический корабль — допустимая реальность XX в. Сколь бы горячо ни спорили между собой сторонники и противники внеземной гипотезы по поводу объяснения конкретных наблюдений НЛО, мало кто из последних рискнет утверждать, что эта гипотеза в корне противоречит современной научной картине мира. И если мы верим в прогрессивное развитие познания, то переход от понимания «Робозерского дива» как «божьего посещения» к пониманию его как появления НЛО — тоже прогресс. Верно и другое: само по себе утверждение очевидца о том, что он наблюдал «внеземной корабль», больше говорит о концепции реальности, существующей в данном обществе, чем о действительной природе замеченного объекта.
Разумеется, в подобных случаях важна не только общепринятая концепция, но и индивидуальное мировоззрение очевидца, включая систему его личных ожиданий и предпочтений. Многие очевидцы входя в атмосферу советского космического аппарата «Зонд-4» были уверены, что видят НЛО (см. [5, с. 577]). Английская исследовательница Дж. Рэндлес описывает ряд случаев, когда группы очевидцев принимали за «летающую тарелку»… Луну, наблюдаемую сквозь облака (см. [34, с. 252, 304]). Последние случаи настолько необычны, что, по мнению Рэндлес, следует говорить об «измененном состоянии сознания» у очевидцев.
Выше, в разд. 3 гл. 2, мы уже затрагивали вопрос о «проценте сообщаемости» наблюдений НЛО. Основные мотивы, побуждающие очевидца рассказать о своем наблюдении, — желание найти объяснение ему, а также чувство общественного долга. В случаях с большим «коэффициентом странности» к этим мотивам может добавляться стремление ослабить стресс от столкновения с неизвестным. Однако реакцией на странность явления бывает и молчание. Операторы РЛС иногда просто игнорируют НЛО-подобные отметки на экранах, не желая создавать себе лишних проблем (см. [94, с. 282]). «Большая культура», в отличие от «уфологической субкультуры», склонна считать НЛО несуществующими; отсюда социально-психологические санкции против «говорящих» очевидцев в виде насмешек, подозрений в мистификациях и пр. Разумеется, эти санкции несправедливы — независимо от правильной или неправильной интерпретации явлений люди в большинстве своем сообщают о том, что действительно видят, но они вводятся в действие «автоматически» и почти безотносительно к конкретным обстоятельствам. Очевидец, не желающий рисковать своей репутацией, ограничится обсуждением происшествия в кругу своей семьи и с друзьями, либо даже промолчит о нем. Иногда с течением времени он может попытаться найти заинтересованных слушателей (в качестве таковых обычно выступают уфологи-любители) и поделиться своей информацией. Но показательно, что до 90 % наблюдений НЛО «в широком смысле» так и остаются неизвестными никому, кроме самих очевидцев и их ближайшего окружения.
Однако и те сообщения, которые доходят до исследователей, как мы видим, содержат в себе весьма неоднозначные, отнюдь не всегда надежные и достоверные сведения. И дело здесь не только в том, что человек — «прибор, подверженный ошибкам» [34, с. 181], а прежде всего в том, что мы очень плохо умеем этот «прибор» «калибровать». Судить о процессах и объектах, воспринимаемых очевидцами как НЛО, не имея достаточно определенного представления о возможностях и ограничениях
