в год.
Далия Эртега, не слишком любившая охоту, в Мулине не поехала. Свою нелюбовь к этому популярному развлечению она объясняла тем, что ей жаль несчастных животных, но хронист давно заметил, что она избегает ездить верхом. Не то чтобы она плохой наездницей, скорее причина крылась в том, что лошади ее побаивались, нервничали и частенько норовили сбросить с себя. Как бы там ни было, она отговорилась недомоганием и собиралась провести несколько дней в доме танны Дуарте. Амато приехал во дворец, чтобы составить ей компанию по дороге. Проходя мимо двери, ведущей в восточное крыло, молодой человек краем глаза заметил какую-то суматоху в примыкающем коридоре. Он остановился и посмотрел внимательнее. У одной из дверей в самом конце коридора собралась толпа горничных, что-то взволнованно обсуждающих. До него доносились обрывки фраз «И он ей говорит, вы мол мне изменили, но я жестоко отомщу за мою поруганную любовь и разбитое сердце… а она ему: не смейте мне грозить, иначе вам конец…и вот, полюбуйтесь, на следующее же утро – да что ты несешь, брехня все это – да как брехня, Венсен своими ушами все слышал, он тут был, пока его хозяин не позвал – да он брехун, твой Венсен, это все знают – надо спросить эту чуму, она наверняка что-то знает – куда же она подевалась, когда она нужна, никогда нет ее …»
С противоположной стороны приближалось несколько гвардейцев. Амато с удивлением увидел в их числе Меченого, которому полагалось быть в Пратте. Хронист, повинуясь какому-то внутреннему чувству, направился к загадочной двери, уже по пути вспомнив, что именно в эту часть дворца поместили раненого альда Дамиани – недалеко от комнаты лекаря – и… кажется, именно в эту комнату.
– Что здесь произошло? – строго осведомился он у одной из горничных, дождавшись, когда гвардейцы зайдут внутрь.
Та всплеснула руками и запричитала:
– Бедный молодой тан, это что же такое деется, а? Ужас-то какой!
Толпа заахала и с новой силой загалдела.
– Тан альд наложил на себя руки, – доверительно сообщила ему другая служанка, крепкая баба лет тридцати пяти, когда он, отчаявшись получить объяснения, попытался прорваться к двери. – Не видать ему следующей жизни, как своих ушей. Теперь демоны будут протыкать его раскаленными прутьями три сотни лет, потом три сотни будут сдирать с него каждый день заново кожу, а к утру она будет нарастать снова, а последние триста лет…
Амато не стал дослушивать, что произойдет с несчастным самоубийцей напоследок, прежде чем душа его воплотится в крысу, лягушку, или еще какую тварь, и решительно двинулся сквозь толпу. Неожиданно женщины расступились, и его буквально внесло в комнату.
Альд полулежал на кровати опершись на стену, держа в руке миниатюрный арбалет, который обычно прятали под плащом. В пустых невидящих глазах, устремленных в потолок, нельзя было прочесть ровным счетом ничего: ни страха, ни боли – может быть, только удивление. Белая рубашка была залита кровью, из груди торчала маленькая, почти незаметная глазу стрела. «Точно в сердце», подумал Амато. На полу валялся скомканный листок бумаги. Крайне мрачный командор, стоявший у кровати, поднял листок, пробежал глазами и усмехнувшись, протянул его хронисту.
– Это по вашей части…
Амато взглянул на листок.
«О бессердечная, надежды и мечты ты одним словом погубила…»
Сонет был ужасным, вполне в духе Дамиани, и Амато не смог удержаться от злорадства.
– Дело ясное, – бросил лейтенант, взглянув на Меченого. – Все из-за этой вертихвостки. Все они одинаковые, эти бабы, хоть девки простые, хоть…
Он не договорил и с горечью сплюнул, нимало не смущаясь присутствием дорогого ковра.
Меченый, по всей видимости, придерживался того же мнения, потому что при этих словах помрачнел еще больше и вместо ответа рявкнул:
– Всем заняться своими делами! И вам тоже, – добавил он Амато, бесцеремонно забирая у него сонет. Выходя, хронист обратил внимание еще на один смятый листок на столе, в котором было написано что-то на старо-брельском, кажется, слово «возмездие».
Амато поднялся на верхний этаж дворца, где располагались комнаты, гордо именуемые «покоями фрейлин Ее высочества принцессы Мелины» и среди десятка одинаковых дверей нашла ту, на которой значилось имя. Далии Эртега
Дверь ему открыла сама Далия – очевидно, ее ужасная горничная опять где-то пропадала. Выглядела она так, словно и в самом деле была больна.
– Как я рада видеть вас, дорогой друг, – возвестила она скорбным тоном жреца на похоронах, – добро пожаловать в мои покои.
«Покои» представляли собой довольно большую, но просто отделанную комнату, обстановка которой состояла из кровати, шкафа, сундука стола, пары стульев и зеркала. К ней примыкала другая комната, предназначенная для служанки. Еще одна дверь вела в ванную. Амато прошел внутрь и сел на стул, а девушка без сил повалилась на кровать.
– Боюсь, что сегодня я буду вынуждена остаться здесь, – виновато произнесла Далия, водружая себе на лоб мокрую тряпку, взятую из стоящего медного таза со льдом. – Поездки я не перенесу, кроме того, нельзя показываться танне Дуарте в подобном виде. У меня приступ мигрени. Будьте так добры, налейте мне отвара из того графина на столе. Я возлагаю на него большие надежды.
Амато послушно налил отвара в стакан и протянул ей. Взгляд его привлекли полупустая бутылка из-под вина, предательски блеснувшая в лучах утреннего солнца. Бутылка эта совершенно недвусмысленным образом намекала, что именно она являлась причиной неожиданно разыгравшейся мигрени.
– Никогда раньше не замечал, чтобы вы пили, – бестактно ухмыльнулся Амато.
– Севарды очень плохо переносят алкоголь, – пойманная с поличным, Далия не стала отпираться. – А я и того хуже. Быстро пьянею и становлюсь дикой и дурной.
– В смысле, буйной? – заинтересованно уточнил Амато.
– Нет, просто злобной. Если правду говорят, что в пьяном состоянии проявляется истинная сущность человека, то моя совершенно непотребная. Потому я ее всячески скрываю и почти не пью.
– Все это глупости и суеверия, не берите в голову, – заверил он ее. – А с чего вы вдруг решили изменить своим привычкам?
– Воспоминания одолели, да тоска напала. Не будем о грустном, – она беспечно махнула рукой и вдруг устремила на него внимательный взгляд. – У вас что-то случилось?
Амато, который как раз вспомнил о пересудах служанок, закашлялся.
– Ничего, – быстро и неожиданно для себя соврал он и на всякий случай отвел глаза. Неожиданно, потому что вообще-то он собирался рассказать ей о смерти альда. Нельзя сказать, чтобы он совсем не умел врать, однако в этот момент он прекрасно осознавал, что выглядит не слишком убедительно. Далия, впрочем, не стала настаивать и принялась болтать, как ни в чем не бывало.
