сильно преувеличены. Он был довольно забавен и остроумен, и я вполне могла бы поддерживать с ним приятельские отношения, если бы он не стал совершенно невыносим.
Амато едва не задохнулся от возмущения.
– Даже если и так, что же, вы должны были позволить ему и дальше вести себя таким мерзким образом? Да что он себе позволял, негодяй! Вам можно только посочувствовать, что вы его столько терпели… Он хотя вспомнил о том, что вы вернули ему имение? Что вы спасли его от Меченого? Что он должен был быть благодарен вам до конца жизни? – он мерил шагами комнату, продолжая кипеть, и закончил свою гневную речь обвинительным вопросом: – Я подозреваю, вы не сказали ему ничего из этого?
– Конечно, нет, приличный человек не будет напоминать о своих благодеяниях, хотя я вряд ли подпадаю под это определение – она по-прежнему лежала, закрыв глаза с отрешенным видом, и вдруг заявила невпопад: – знаете, в семейных хрониках я вычитала довольно интересную вещь – девиз рода Эртега до Каурина Короткого звучал как «Ни жалоб, ни оправданий». Мне кажется, это отличный жизненный принцип, я намерена его придерживаться. Но сегодняшний день – исключение, – она открыла один глаз и подмигнула ему. – Я имею в виду свои стенания относительно головной боли.
– Вы можете стенать, сколько вам заблагорассудится, – великодушно разрешил Амато. – Нужно было забрать сонет из комнаты альда и попросить Меченого, чтобы он и его люди не распространялись о нем, – внезапно осенило его. – Он слишком явно указывает на вас, это испортит вашу репутацию…Может быть, еще не поздно…
– О, не беспокойтесь об этом, моя репутация испорчена уже с рождения, – она усмехнулась. – Кроме того, о существовании этого сонета уже наверняка знает весь дворец. А что в нем было вообще?
Амато пожал плечами и прочел несколько запомнившихся строк. Далия задумалась и замолчала.
– И кто бы мог подумать, что этот же самый человек был автором «Сонета №999»? – со вздохом спросила она.
– Его автор не Дамиани, – с затаенным злорадством заявил Амато. Она неоднократно восхищалась при нем этим сонетом и говорила, что написать подобную вещь мог только человек очень талантливый и тонко чувствующий, а он был вынужден молчать, поскольку его разоблачения выглядели бы низкой попыткой опорочить соперника.
– А кто же тогда? – изумилась она.
– Принц Арно, скорее всего, – нехотя признался он, – я вам потом расскажу об этом…
Вряд ли бы его попытки уйти от этой темы увенчались успехом, однако в этот момент дверь настежь распахнулась, и в комнату в состоянии крайнего возбуждения ворвалась горничная Далии.
– Ваш поклонничек… того…кони бросил! – объявила она голосом, в котором Амато послышалась нечто, подозрительно похожее на торжество. – Наставил на себя арбалет и поминай, как звали! Все говорят, что вы свели его с ума, и что вы настоящая роковая красавица, как та царица древняя, как там ее… Очень удачно все сложилось, что он успел сам наложить на себя руки, а то прирезали бы его, как собирались, и никакой бы пользы от него не случилось, а сейчас … – неожиданно горничная замолчала, споткнувшись на полуслове, и после долгой паузы пискнула – ой!
В надежде понять, что происходит, Амато перевел взгляд на Далию, и понял только одно: раньше он никогда не видел, как она сердится. В глазах, ставших совершенно желтыми, мелькали вспышки молний, и вся она казалась налитой гневом, как грозовая туча водой, и разве только не потрескивала. Амато почему-то стало страшно. Горничная попятилась обратно к двери.
– Разболталась я тут с вами, баба брехливая, а мне же надо еще кружев вам взять, платье обновить, а то король-то со всей толпой уже воротятся через три дня, а вы в старье опять, да и пригляжу шелка, у Марены с Толенского моста муж вернулся из Лигории и говорят, привез кучу и шелка, и атласа. Ну да ладно, до свиданьица – она уже бралась за ручку двери, однако ее маневр был пресечен на корню:
– Стоять!
Амато не сразу понял, что голос принадлежал Далии.
Служанка повернулась, подбоченилась и с вызовом заявила:
– Я ни в чем не виновата. Мало ли кто что болтает? И вообще, может, он сам?
– Иди сюда и рассказывай, – приказала Далия, усаживаясь у стола рядом с Амато.
Противная баба осторожно подошла к столу, бросила на него (на Амато, не на стол) недоверчивый взгляд, презрительно фыркнула, закатила глаза, поджала губы, потеребила платье, вздохнула и, наконец, начала:
– Ну… это было в ту ночь, когда его покромсал этот дьявол, вы еще тогда осерчали и чуть не разбили мне голову графином, хотя я была ни в чем не виновата. И вот я убежала в восточное крыло, где идут строительные работы, лежала там себе в комнате на полу одна-одинешенька, холодная и голодная, и размышляла о своей горькой несчастной доле…
10
Ирена лежала на обитом атласом диванчике и размышляла о своей горькой несчастной доле. По правде сказать, в доме севардской голодранки, которую теперь пришлось называть танной Далией (обращению «сестра» она всячески противилась), было не пример лучше, чем …везде, где бы Ирена ни жила последние несколько лет. У нее была своя комната, еда, одежда и даже жалованье, хотя, конечно, присутствовали и недостатки – поначалу пришлось работать на кухне и убирать комнаты. Старая грымза – оборванкина тетка, не слишком жаловавшая племянницу – заявила, что много чести для севардского отродья держать горничную только для своих нужд. Так Ирена стала чинить и шить одежду домочадцам, прислуживать иногда за столом, помогать самой хозяйке, в смысле оборванке, да сопровождать ее по всяким разным делам, а еще часами торчать с ней на занятиях, на которых у Ирены сводило челюсти от скуки.
Очень скоро Ирена поняла, что хозяйка ее – самая настоящая ведьма, а то и кто похуже – и даже вероятнее всего, что похуже. Выяснилось все это постепенно: немного освоившись, Ирена решила, что раз уж все так обернулось, надо установить с севардкой дружеские отношения, и при первом удобном случае деликатно поинтересовалась у ней, что стало с ейным хахалем, с которым она бежала из монастыря, неужто он ее бросил? Та сначала лишь молча посмотрела ей в глаза, ледяным таким взглядом, от которого у человека в кишках насмерть замерзали глисты, а потом приказала идти готовить ужин.
Пришлось так и поступить, но позже Ирена выведала у поварихи, что за полюбовника того танна – заешь ее вошь – Далия собиралась выйти замуж, но за несколько дней
