– Училась со мной в школе одна. – кивает Майко: – тоже никому и ничего сказать не могла. Тихая такая. Ее парни после школы по кругу пустили. Даже не заставляли сильно, просто раздели и … а она потом повесилась.
– А я парня одного знала. – говорит Читосе, все еще хмурясь: – его девушка настолько за человека не считала, что других приводила домой, при нем же. Она его потом бросила. Не знаю, что с ним стало.
– И ведь обычно человек, пусть даже самый тихий и робкий – все равно отстаивает свои границы. Просто, если ты не отстаиваешь свои границы яростно, со всей силой первобытного инстинкта – то тебя могут и не воспринимать всерьез. Думаю, что девочка из твоего примера, Майко – не стояла и улыбалась, когда ее раздевали. Она хваталась за одежду, мотала головой и говорила «нет» – но это было неубедительно для них. Вот если бы она начала кричать, кусаться, царапаться, вытащила кому‑нибудь глаз, громко позвала на помощь – они могли бы отступить. А тихое – «не надо пожалуйста» – их только возбуждает, потому что они не воспринимают это как отказ, а только как кокетство. Точно так же и парень из твоего примера, Читосе.
– И какие же тут ты проводишь аналогии? – не выдерживает молчавшая до этого момента Акира: – что ты и Джиро – отстаиваете свои границы?
– Все отстаивают. Но в разной степени. Что же до ситуации… наша группа и гокудо изначально были в неравной позиции, изначально все козыри были на руках у Джиро, с его деньгами, его связями и возможностями. И он, с самого начала относился к нам как к своему инструменту. Который можно и убрать, если уже не будет нужен. В чем отличие между инструментом и человеком? – спрашиваю я.
– В том, что инструмент не имеет индивидуальности? – пытается ответить Майко.
– Как раз индивидуальность у инструмента может быть. Вот смотри – лучший инструмент. Уникальный инструмент. Инструмент, которого нет ни у кого, только у тебя. Все это – индивидуальные характеристики именно этого инструмента. Только этого инструмента.
– Инструмент можно убрать в коробку. – замечает Читосе: – а человека… хотя тоже можно… но только один раз.
– С инструментом нет нужды выстраивать отношения. – говорит Акира.
– Именно. – киваю я: – если у тебя есть инструмент – тебе все равно, что он о тебе думает и думает ли вообще. Это предмет. Он может пригодится и пока он удобен – его держать под рукой. Нет нужды относиться к нему как‑то иначе, похвалить за проделанную работу, поощрить деньгами, хлопком по плечу, отпуском или просто добрым словом. Ну, а уж если это действительно уникальный инструмент, который был нужен для уникальной работы, что с ним произойдёт, как только работа будет выполнена?
– Его уберут в коробку. – говорит Читосе, собрав один из своих пистолетов и проверив его на наличие патрона в патроннике.
– В лучшем случае – забудут о нем. Однако если есть шанс, что инструмент может в дальнейшем … сломаться и причинить вред…
– Его уничтожат. – говорит Майко. Она сегодня непривычно серьезная и тихая.
– Поэтому мы не должны восприниматься как инструменты. Никем и никогда. Старик Джиро заигрался в свои шахматы и ему все кажутся фигурами на доске. До тех пор, пока мы не стали отстаивать свои интересы – мы так и были для него лишь пешками. Ну хорошо, может быть, мы конкретно были ладьей, но разница невелика. Фигурой ты можешь пожертвовать без раздумий.
– Мы пока и не игроки… – начала было Акира, но я перебиваю ее:
– Нет! Мы уже игроки. В игре Джиро‑сама фигура от игрока отличается не силой – есть фигуры сильнее игрока, наша команда пример. Игрок от фигуры отличается тем, что у него есть свои интересы, которые он преследует и свои границы, которые он отстаивает. Так что тут возникает некий парадокс, Акира. Ты знаешь, что старик испытывает к тебе некоторые чувства?
– Что за чушь! Я никогда…
– Да не эти, господи ты боже мой! Ты к нему относишься как …
– Как к папаше! – говорит Майко с места.
– Именно. И он относиться к тебе как к дочери. Думаю, что ему тоже было больно внутри, когда ты себе мизинец резала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Но если ты понимаешь это, тогда зачем?! – Акира недоумевает.
– Да затем, что это как раз проверка на границы, Акира. Это как раз толчок нам в спину – становитесь уже взрослыми, хватит за папину юбку держаться! Где‑то в глубине души старик проверял наши границы и был разочарован, что мы терпим и молчим, продолжаем быть фигурами. Запомни, переговоры ведут только с равными, с игроками. Фигуры просто двигают.
– Не понимаю! – рычит Акира и ее глаза вспыхивают пламенем Преисподней. Сейчас она в таком состоянии, когда сжигают мосты и корабли за спиной. Сейчас она – Та Самая Акира.
– Каждый отец хочет, чтобы его дочь выросла. – говорю я мягко. Пламя в ее глазах угасает, и она опускает руки. Когда она успела их поднять?
– Каждому отцу немного больно, когда его дочь уходит из дома. – продолжаю я: – но каждый отец хочет, чтобы дочка – выросла. Стала большой. Научилась отстаивать свои собственные границы. Преследовать свои собственные интересы.
Акира опускает руки и смотрит вниз. На ладони. На пылающие языки пламени на кончиках ее пальцев.
– Думаешь это было необходимо? – спрашивает она меня.
– Каждому надо однажды сказать – до свидания, папа. – говорю я. Акира молча выходит из помещения.
– Фух. – выдыхает сзади Майко: – это было серьезно. Я уже думала, что сейчас мы твой пепел в совочек собирать будем. Видела я Акиру в таком вот состоянии… однажды. Там даже пепла не осталось.
– Да ну. – говорит Читосе: – Акира не такая.
– Что ты знаешь об Акире, салага. – Майко легко толкает Читосе в голову: – она выжигала по площадям, когда ты еще под стол пешком ходила.
– Не такая уж я и молодая! Это просто вы все старые. – совершенно нелогично говорит Читосе, потирая голову. Поворачивается ко мне.
– И что теперь? Мы с гокудо воюем или нет? Я могу им всем коленные чашечки прострелить.
– Мы… ну смотри… – и я принимаюсь объяснять политику партии и правительства. Что на самом деле мы с Джиро сейчас союзники. Да, было всякое, но высокие договаривающиеся стороны пришли к компромиссу. Лучшее соглашение – это когда каждая сторона считает, что ей пришлось немного поступиться своими интересами. Мы – большие мальчики и можем съесть свою порцию горького, не морщась и не запивая. Перешагнуть через гордыню и договориться. Именно поэтому я и открылся перед старым Джиро – я верил в его рациональность, острый ум и отсутствие эмоциональной составляющей в механизме принятия решений. Якудза всегда этим славились. Если якудза говорит тебе о своей поруганной чести и жуткой обиде – он хочет развести тебя на деньги. Каким‑то образом деньги неожиданно заглаживают моральный вред, нанесенный подпольным работничкам ножа и топора. Этим они и отличаются от самураев. Но самураев в благословенной стране Ямато давно уже нет, остались только эти. Правильно Акира говорит, гибкость – это путь жизни. Несгибаемые самураи ушли, уступив свое место торговцам и переговорщикам.
Поэтому старый Джиро согласился считать нас игроками и не преступать наши границы без предварительного согласования. Я со своей стороны согласился не преступать границы гокудо в целом и одного упрямого старика – в частности. По факту это означает, что гокудо оставляет в покое Третью и Четвертую улицы, как территорию Сумераги‑тайчо. А также прекращает попытки заминировать, отравить, натравить Антимагию, или каким‑либо иным способом причинить нам вред. Понятно, что исподволь будут вестись попытки, но такие, чтобы не обнаружили, потому как – потеря лица, неудобно как‑то будет. Вроде ж договорились. Под шумок я обозначил зоной своих интересов Лесной Лагерь и приют. Возражений не поступило.
Старик Джиро в свою очередь настоял не только на пакет о ненападении, но и на соглашении о взаимовыручке – в военном плане. То есть в случае нападения на гокудо – мы будем обязаны поддержать их силой. Равно как и наоборот. Я пока не стал говорить старикану, что мы уже в конфликте с не самым слабым кланом в Японии – хватит с него на сегодня переживаний. Но мысль о том, что старик думал о нашей обязанности его поддержать, но на самом деле ситуация обратная и ему может быть придется отдавать своих магов на нашу войну – улыбнула меня.
