Потом я провожал ее до дому — тоже целовались.
В палату я пробрался через окно. Спать не хочется. Вышел в коридор, где горит лампочка, и вот сижу, пишу. На душе хорошо.
7 ноября 1943 г.
И вот снова почти три месяца не писал. Я обратил внимание, что когда мне тяжело, я регулярно обращаюсь к своему дневнику, делюсь с ним своими думами, а когда легко, я забываю о нем. Это несправедливо. Но, видимо, так уж устроен человек.
Только сейчас я начал понимать, почему в тыловых частях такие тяжелые условия, почему нас гоняли и по-пластунски и перебежками и кормили одной бурдой. Если создать курорт в тылу, то не так будешь рваться на фронт.
Это во-первых. А во-вторых, старая суворовская истина: тяжело в ученье — легко в бою. Если бы, например, меня в прошлом году из дому бы отправили на фронт, то я наверняка бы от первых же выстрелов струсил и побежал бы. А то в первом бою у меня даже и мысли такой не появилось. А сейчас вот в госпитале я пожил вольготно да еще Нина тут, и — так не хотелось ехать на фронт! Душа размякла, разнежилась. Все время думаю только о Нине. Ой, какие счастливые были эти два с половиной месяца — самые счастливые в жизни. А сейчас остались только воспоминания. Нина теперь — самое дорогое, что…
Кончаю писать. Команда на построение. Наверное, выходим на передовую. Потом допишу…
1 января 1944 года
Я топаю по Украине. Когда-то я боялся, что не успею побывать на фронте. А вот теперь побывал да еще не раз, а войне и конца не видно. Наверное, придется топать до самого Берлина. А до него еще далеко. Если такими темпами, то не меньше года. Ну, ничего, повоюем. Снова уже втянулся в солдатскую лямку. О том светлом и радостном, что было в Туле, только вспоминаю и кажется мне, что все это было лишь красивым сном.
Назначили меня комсоргом батальона.
Ладно, писать больше нечего да и настроения нет. Новый год встретили в окопах под Винницей — здесь сейчас наша дивизия. Немцы потихоньку отступают, мы их подталкиваем, чтобы проворнее двигались, они огрызаются.
8 марта 1944 года
Полистал сейчас дневник, вижу, что записываю только от праздника до праздника. Вернее, записываю только по праздникам — 7 ноября, в Новый год и вот теперь — в женский день.
Судя по письмам, которые получаю иногда от Юры, он воюет где-то рядом — письма доходят на третий день. Вот бы встретиться!
Кругом грязища. Приходится не только месить ее ногами, но и ползать по ней на животе.
Что же еще записать? Как воюем? Так, как и все — это уже неинтересно, война надоела, как горькая редька. Скорее бы до Берлина. До Берлина — и домой!.. А мне ведь домой, наверно, не придется. Действительную служить. Вот уж чего я не хочу, так это служить в армии в мирное время.
20 апреля 1944 г
Сегодня — два года как я в армии. Здесь в Молдавии весна в разгаре. Немец сопротивляется. Но мы его поджимаем. Нина пишет, что скучает по мне, ждет меня с победой к себе в Тулу. Конечно, прежде всего я заеду в Тулу — если, конечно, придется ехать. Удивительно: домой меня что-то не тянет — отвык. А к Нине — тянет, так бы и уехал.
Вчера разбил очки, которые Нина достала мне в Туле. Остался без очков.
Да, забыл записать, что теперь я давно уже помкомвзвода, присвоили звание старшего сержанта. Взвод подобрался у нас хороший, дружный, все обстрелянные, побывали уже в госпиталях. Хорошо с такими ребятами воевать. Вчера произошел интересный случай…»
2
Сергей закрыл последнюю, оборванную и запачканную грязью, страницу — чистые листики были кем-то оторваны — снял телефонную трубку.
— Восьмой! — Подождал, пока в трубке ответили. — Семен Петрович, кто добыл этот дневник, что мне передали?.. Пришли его ко мне.
Вскоре на пороге появился сержант.
— Товарищ полковник! По вашему приказанию сержант Козулин прибыл!
— Скажите, вы где нашли этот дневник — комбриг взял со стола замусоленную записную книжку без корочек.
— Там за Бродами, товарищ полковник, немецкие танки потрепали нашу пехоту. Когда мы их отогнали, я пошел по полю — решил посмотреть. И вот среди убитых один юнец лежал. Я просто решил посмотреть, с какого он года. Достал документы и там эта записная книжка.
— А документы есть?
— Так точно, товарищ полковник. Вот они. Я хотел написать родителям. Уж больно жалко мальчишку — еще считай не жил. Тут и письма всякие. Комсомольский билет.
Сергей раскрыл красноармейскую книжку. «Шатров Родион Геннадьевич, 1923 года…» Правильно — земляк…
— Вы сможете сейчас найти то место?
— Конечно, товарищ полковник.
— И парня этого убитого угадаете?
— Еще бы не угадать, товарищ полковник.
— Я вас очень прошу, сержант, съездите туда и похороните этого парня. Местечко получше выберите. А потом мне покажете на карте это место, я отмечу. Я вас очень прошу.
— Конечно, товарищ полковник. Какой разговор? Мы вчера, хотели похоронить, да торопились. Будет сделано!
Командир бригады задумчиво потрогал шрам на голове. Тихо проговорил:
— Это сын моего товарища по работе — первого секретаря того райкома, где я работал перед войной.
Сержант сочувственно закивал головой.
— Будет сделано, товарищ полковник. Самым наилучшим образом сделаем. Разрешите идти? — козырнул он.
Полковник наклонил голову.
Много за последние годы видел смертей Сергей, сам не раз был на краю гибели, но как-то не доводилось вот так одним взглядом окидывать жизнь. А эта маленькая человеческая судьба потрясла его. Сергей Григорьевич тут же написал письмо своему когда-то не особо любимому секретарю райкома, сообщил ему печальную весть. Дневник же, комсомольский билет, красноармейскую книжку и все письма отправил спецсвязью в военкомат.
3
Танковую бригаду, которой командовал Сергей Григорьевич Новокшонов, в штабе корпуса в шутку называли «Новокшоновской трезвой». К удивлению кадровых офицеров, в этой дивизии почти совсем не пили водку.
А случилось это так. В одном из боев бригада потеряла особенно много танков. Как потом выяснилось, перед боем водителям и стрелкам была выдана водка. И хотя некоторые командиры подразделений говорили, что дело совсем не в водке, что не впервой таким образом поднимали боевой дух уставших, измотавшихся танкистов, Новокшонов решил все-таки доказать, что все зло именно в этом.
На очередном командирском занятии между боями он сам вывел офицеров на стрельбы. После, как отстрелялись, он приказал выдать по сто граммов водки. Немного погодя стрельбы начались снова. А когда сличили мишени, все удивились — никто не набрал прежнего количества очков.
Офицеры недоумевающе пожимали плечами. Нашлись и тут скептики.
— Не может быть, товарищ полковник, чтобы со ста граммов рука дрожала.
— Мне, например, чтобы почувствовать, надо пол- литру…
Сомневающиеся стреляли снова. Некоторые для интереса выпили еще по сто граммов — очков набрали еще меньше.
— Есть еще сомневающиеся? — спросил Сергей Григорьевич.
— Вроде нет, товарищ полковник.
— Трудно поверить, но факт налицо.
— Вот уж никогда не думал…
Командир бригады резко перебил:
— Офицер обязан думать!.. Впредь за выпивку перед боем буду отдавать Военному трибуналу!
И никто не усомнился — не задумываясь, отдаст, крут и решителен был новый комбриг.
Почти три года в армии Сергей. И странно — нигде раньше он так быстро не осваивался. Уже со второго боя он почувствовал себя на фронте как рыба в воде. Привычка всегда быть впереди, привычка главенствовать — то, о чем когда-то говорил ему Данилов, — нашла здесь благодатную почву. Еще будучи комиссаром, он частенько водил танковые роты в атаку — не мог высидеть на командном пункте. После упразднения армейских комиссаров и переаттестации политработников в конце 1942 года, после шестимесячной переподготовки при Генштабе Сергей был назначен заместителем командира бригады. Теперь он стал считать себя просто обязанным участвовать в каждом крупном бою. А три месяца назад его назначили командиром бригады. Он и сюда принес свои привычки — всюду совался сам, от всех требовал полной отдачи сил. Трусоватых гнал из бригады, нерасторопных понижал в звании, лишал должностей. Любили и побаивались командира бригады. Любили за храбрость, решительность, за отсутствие малейшего высокомерия; побаивались за беспощадность к человеческим слабостям — ничего не прощал он своим подчиненным, не признавал никаких оправданий.
Свое назначение на должность командира бригады полковник Новокшонов отметил поступком, слух о котором облетел все батальоны.
Бригада, прорвав немецкую оборону, громила ближние тылы противника. От четкости действия каждого подразделения зависел успех всей операции. И тут один из командиров рот доложил подъехавшему полковнику, что его танки не могут форсировать пойму небольшой речушки.
