Старшина — когда мы не запеваем — грозит: я из вас вытрясу домашнюю требуху! Причем здесь требуха, если уже сил нет не только петь, но даже ноги передвигать. Даже разговаривать с Тимкой и то неохота.
Уже две недели мы учимся на минометчиков, а миномета еще в глаза не видели. Говорят, что учить нас будут три месяца. Этак мы проучимся, и война кончится, я не успею и на фронт попасть — зачем тогда все эти муки принимать.
25. V.42 г.
Вчера отправляли из нашего полка маршевую роту. С какой завистью я смотрел на этих ребят. Обмундированы с иголочки, идут все бодрые, с песнями, впереди — оркестр. Так бы и ушел с ними. А один из нашей третьей батареи попал в маршевую. Он что-то набедокурил, его посадили на «губу», а оттуда он попал прямо в маршевую. Счастливчик.
27. V.42 г.
Больше я уж не могу переносить эти бестолковые занятия. Одно и то же: трубка двадцать, прицел пять! Огонь! Никаких стрельб, никаких более или менее боевых дел. Ни одного выстрела еще не сделали. На Тимку хандра напала. Говорит, сбегу на фронт. Если, говорит, ты не побежишь со мной, то один подамся. Я сам тоже что угодно бы отдал, только бы на фронт. Что же сделать?
29. V.42 г.
Мы с Тимкой решили все-таки попасть на фронт. Попасть любыми средствами.
5 июня 1942 г.
Итак, мы своего добились. Мы попали на гауптвахту. Как нам это удалось — записывать не буду, очень уж это унизительно. В общем, попали. Просидели четыре дня. Завтра уходим на фронт. Сегодня отдыхаем.
Из этих четырех дней один меня особенно потряс. До чего же я дожил!
То, что меня под ружьем водят (вернее — водили) на уборку двора и там я собирал окурки, я воспринял как-то более или менее сносно для себя. Но вот однажды меня с одним из красноармейцев под охраной вывели за расположение нашей части и повели к поселку, где, оказывается, живут командиры нашей части.
Нас привели к квартире одного из командиров и велели пилить дрова. Пилим — какая для меня, например, разница что делать — дрова пилить или двор подметать. Обидно другое — пилил не для общего дела, не для кухни солдатской, а, как батрак, на «хозяина» батрачил. До чего я дожил? Потом старушка — наверное, мать этого командира — вынесла нам с бойцом по кусочку колбасы и по ломтику хлеба. Колбаса так душисто пахла, а я так давно ее не ел, что у меня горло перехватило. Но оскорбление от этой подачки было все-таки сильнее. Я отказался. Старушка совала мне в руку эту колбасу и как-то странно упрашивала меня, чтобы я не стеснялся. Именно подчеркивала, чтобы не стеснялся, что ничего в этом зазорного нет. И все-таки я отказался, выстоял. Дорогой боец мне сказал: ну и дурак, что не взял, колбаса очень вкусная, а у них это не последний кусок, зря стеснялся, у всех командиров колбасы вообще навалом…
И вот на четвертый день нас с Тимкой освободили и сразу же зачислили в маршевую роту. Выдали все нам новое. Никогда не думал, что я буду радоваться новому хлопчатобумажному костюму. Дома шевиотовый лежит, хромовые сапоги, и то ко всему этому я был равнодушен. А тут даже обмотки научился наматывать с фасоном. Короче говоря, мы с Тимкой совсем преобразились. Настроение чудесное. Завтра мы отправляемся на фронт,
II.VI.42 г.
Вот тебе и на! Из огня да в полымя, как сказал сегодня Тимка.
Не проехали в эшелоне и пяти суток, приказ — выгружаться. Выгрузились на станции Яковлево Тульской области. Маршем прошли через городок, маленький, красивый, весь в зелени. Он чем-то похож на наш родной Бийск. Такой же старый, купеческий.
Пришли в лес и стали строить огромные шалаши. Один шалаш на взвод. Никто не знает, долго здесь будем или нет. Судя по всему, наверное, долго. Шалаши велят строить капитально. Вот тебе и попали мы с Тимкой на фронт!
14. VI.42,
Снова занятия. Снова таскаем те же минометы. Все так же, только из нас уже не будет младших командиров, а самые рядовые минометчики.
17. VI.42 г.
И все-таки здесь лучше. Может, потому, что я уже привык к армии, может, на самом деле здесь гоняют меньше.
Здесь формируется дивизия, вышедшая из боев. Некоторые командиры у нас фронтовики. В нашем взводе два командира расчета фронтовики. Смотрю я на них, и кажутся они мне какими-то особенными людьми. Что-то есть у них во взгляде такое, чего нет у других. Смотрят они на людей и будто бы думают: а мы видели то, чего вы не видели…
22 июня 1942 г
Сегодня годовщина начала войны. Год назад у нас в школе был выпускной вечер. Как было весело! Такого веселья никогда еще в жизни не было. До утра дурачились. Наташа Обухова хохотала над Валькой Мурашкиным до слез. Валька выделывал всякие куртаже. До чего же хорошие ребята были у нас в классе. Разошлись вот мы все, а все равно остались, как родные. Вот встретил бы я сегодня, например, Вальку Мурашкина или Юру Колыгина, до слез бы обрадовался. С отцом так не хочется встретиться (хотя тоже охота ужасно), как с ребятами. Эта встреча была бы потрясающей. А ведь идет война, каждый день, каждый час и даже каждую минуту кого-нибудь убивают. Сколько еще продлится война? Неужели я не успею попасть на фронт? Что я потом стану рассказывать? Отец мой в гражданскую воевал, дед в империалистическую, а я обязательно должен в этой повоевать.
Иной раз кажется, что война — это то же самое, что кино: кончится сеанс и все опять станет на свое место, мы все, ребята, снова будем вместе, будем так же ходить на рыбалку, в коллективные походы, по вечерам куролесить по улицам. А потом раздумаешься — ведь кого-то же убивают на фронте-то. Неужели кого-нибудь из наших ребят убьют? Я даже не могу себе представить, что вдруг не будет на свете Юры Колыгина или Вальки Мурашкина, или Тимки Переверзева. В голове никак это не укладывается… Юра, наверное, уже лейтенант и, наверное, воюет на фронте — он ведь один из нашего класса попал в военное училище. Где они сейчас с Валькой? Будь я наркомом, я бы приказал взводы и батареи составлять по классам, чтобы все были своими. Тогда бы в бою уже никто бы не бросил друг друга и вся армия была бы очень сплоченной.
Сегодня настроение у меня лирическое. Потянуло почему-то на воспоминания. Наверное, и учителя многие тоже ушли на фронт. Александр Григорьевич тоже воюет. Хороший все-таки у нас был классный руководитель, лучше всех в школе. Он, наверное, знал, что мы зовем его Символистом. Знал и не обижался — так уж положено, всем в школе клички дают.
А еще стараюсь сейчас представить: соберемся все после войны, конечно, выпьем и вот уж будет воспоминаний! Кто где воевал, кто сколько немцев убил и вообще будем всякое рассказывать. А что девчонки будут рассказывать? Уехали или нет Алька с Наташей в Барнаул? Если уехали, то они тоже хлебнут там на заводе.
1 августа 1942 г.
Наконец-то мы едем на фронт! Сегодня погрузились в эшелоны. На какой фронт — пока никто не знает. А может, куда-нибудь в другой лес и снова ползать по-пластунски, рыть окопы и кричать «ура»? Мы с Тимкой решили так: если и опять не на фронт, то сбежим и поедем самостоятельно, а там пристанем к какой-нибудь части, расскажем командиру все и будем воевать.
2. VIII.42 г.
Нет, на этот раз все-таки на фронт. Выдали всем винтовки, хотя и без патронов.
З.VIII.42 г.
Едем почти без остановок. Наверное, командование очень торопит Настроение бодрое. Желание одно — скорее добраться до фронта.
Проехали Саратов. Едем на юг. Куда — все еще не знаем.
8. VIII.
Проехали Красный Кут.
15. VIII.
Вот и хлебнул фронта. 10-го выгрузились за Астраханью на каком-то полустанке среди песков и пошли на запад. Жарища страшная. Солнце палит целый день. Гимнастерка мокрая насквозь. Наша рота идет позади всей дивизии. Идем только ночью. Днем — авиация немцев все время кружит над головой.
12-го один из полков нашей дивизии попал под бомбежку. Убит командир полка и много бойцов. Говорят, бомбили целый день.
Фронта еще не слыхать, а чем дальше на запад, тем войск все больше и больше. В каждом поселочке, на каждом хуторке войска.
День сидим в окопчиках, замаскировавшись, а с наступлением сумерек в поход. По 40–50 километров проходим за ночь. Кругом пески. Идти очень тяжело. К концу перехода еле дотягиваю ноги до привала.
А вчера и мы попали под бомбежку. Где-то в обед нас нащупала немецкая авиация. Я лежал в неглубокой щели и смотрел в небо. А самолеты, выстроившись в круг, идут на пикирование. Я видел, как отрывались бомбы и падали на землю. Земля дрожала, сверху сыпалось, а в воздухе сирены выли, как на пожаре. Меня трясло, как в лихорадке. От тряски ломило даже в пахах — так вот бывает, когда сильно замерзнешь. Бомбили до вечера. Одна группа отбомбится, приходит другая. Такого страха я еще в жизни не испытывал.
17. VIII.
Фронт уже рядом. Гуд не прекращается ни днем, ни ночью. Наши отступают. Говорят, немцы рвутся на Северный Кавказ, к Грозному. Мы должны отстоять.
