— Испробуй-ка, изорянин!
Сын Толмая отпил стоялый мед, утер губы и кивнул:
— Хорош!
— Хорош, да и покрепче есть. Ежели со мной пойдешь, то провожу наилучшего меда отведать!
Вождь ингри кивнул:
— Отчего ж не пойти! Для такого дела и пройтись не жалко.
— Ну, тогда, как темнеть начнет, встретимся у Встающей Воды. Я тебя и отведу.
— Куда поведешь-то? — не удержался от вопроса Учай.
Русобородый торговец вновь ухмыльнулся:
— А там, за озером и вон той горкой, есть славная тихая дубрава… Что-то ты с лица сбледнул. Никак боишься?
— Кто боится, тому лучше и не родиться, — дернул плечом сын Толмая.
— Только один приходи, — предостерег дрив.
* * *
Встающую Воду — святое место неподалеку от торжища — еще в детстве показывал Учайке отец. Да и каждый из мальцов, которых возили в Ладьву, непременно побывал подле этого бурливого озера. Темная водяная гладь обычно казалась спокойной. Но точно посередине время от времени вздымался к небу, пузырясь и плеская пеной, водяной столб — будто в омуте просыпался хозяин здешних пучин.
На торжище шептались, что водяник требует жертву — иначе река, что из того озера вытекает, обмелеет, а ребра перекатов выступят так, что на лодке-гусинке не пройти. А то и вовсе рыба помрет от неведомой хвори. Такое порой бывало, хоть и редко. Каждый в Ладьве знал: если от воды такая вонь поднимается, что хоть беги, значит скоро рыба брюхом вверх по течению пойдет. Разгневался водяник. А уж на что — сам угадай. Обычно дело обходилось малыми жертвами — парой серых гусынь да парой ярких селезней. И вскоре вода снова надолго унималась, лишь тихо побулькивала посреди спокойной глади.
Темнеть в эту пору начинало рано, и ждать Учаю пришлось недолго. Он слышал тихий шорох в кустах неподалеку, то там, то сям, — по всему видать, дривы старательно проверяли, не прихватил ли он с собой соглядатаев. Наконец, убедившись, что сын Толмая пришел один, давешний продавец стоялых медов вышел к берегу озера и кивнул:
— Идем, что ли?
Не заставляя себя упрашивать, Учай зашагал следом.
Идти пришлось не близко. Обогнули озеро и в темноте долго пробирались через шелестящий палой листвой лес, то и дело петляя. Другой бы спотыкался через шаг, но дривы явно знали тропу как свою ладонь. Когда обошли лесистую гору, далекие огоньки костров на торговых стоянках пропали из виду. Кричи — не докричишься… Учай про себя это отметил, но промолчал. Дривы, следовавшие за проводником в отдалении, только дивились. Изорянин вел себя так, точно вовсе не беспокоился о своей голове!
Длинное, врытое по самую крышу жилище было едва заметно в сумерках. Сперва Учай чуть не принял его за огромный муравейник, прижавшийся у подножия лесистого взгорка. Провожатый остановился, ухнул филином. Из-за ближних зарослей можжевельника выступили еще трое дривов. Перекинувшись с торговцем парой слов, они повели Учая в слабо пахнущую дымом темноту.
В доме оказалось еще темнее, чем снаружи. С десяток горящих лучин вдоль прохода едва открывали глазу лежанки, на которых виднелись очертания скорчившихся тел. Со всех сторон доносились невнятные тихие звуки, которые сливались в единый приглушенный стон. У лежанок Учай заметил еще каких-то людей — кажется, девиц и отроков, которые поспешно отступали в тень, стараясь не попадаться гостю на глаза. В конце поперек прохода висела медвежья шкура, отгораживая часть дома. Торговец приподнял ее, пропуская чужака.
Здесь света не было совсем, но от дальней стены Учай расслышал тяжелое дыхание.
— Привел вражину, как ты велел, — негромко сообщил торговец медами.
— Что ж, налей ему хмельного, — раздался хриплый голос из темноты. — Раз обещал — попотчуй во славу богов.
— Благодарствую, — оскалился Учай. — Однако с хмельным я повременю.
— Брезгуешь, что ли? — зловеще прохрипел невидимый собеседник.
— Угощением брезговать зазорно. Да только давай сперва решим, мне ли то подношение или в мой помин.
Позади послышались смешки.
— Ишь ты, храбрый какой! Что ж, давай по делу. Мне тут сказывают, изорянин, — продолжал хриплый голос, — что ты арьяльцам продался и первейшего из злыдней тамошних бережешь как зеницу ока. Так ли это?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нет, — спокойно ответил Учай. — Я не служу ни топору, которым дрова колю, ни веслу, которым на реке гребу. Так и здесь. Арьялец Джериш мне не господин и не друг. И если я им как топором рублю древо, то от этого мне, а не ему польза.
— Складно придумал. Верно на том стоишь?
— Верно, — подтвердил Учай, думая, послышалась ли ему в голосе невидимого злая усмешка и что она означает.
— Что ж, это проверить несложно… Илень!
— Да, батюшка? — раздался голос торговца медами. — В рощу его отвести, к тому дубу на горке? Могу еще медом намазать, мне не жалко. Братики мясо с медком любят…
Учая, хотя он был готов услышать нечто подобное, прошиб холодный пот. Невидимый, видно почуяв это, усмехнулся:
— Зачем сразу в лес? Ну-ка, Илень, для начала подай мне глинянку!
Торговец, должно быть без подсказок находивший дорогу в темноте, отошел в сторону и вскоре вернулся с чем-то в руках.
— Ну что? — с явной уже насмешкой спросил невидимый вожак дривов. — По-прежнему ли говоришь, что твоя речь — правда от слова до слова?
— Или с той поры случилось что? — вернул насмешку Учай.
— Речист, изорянин, — с удовольствием произнес вожак дривов. — Послушаем, как сейчас запоешь. Илень, открой глинянку.
Торговец не замедлил исполнить приказ.
— Давай, Учай, сын Толмая. Если далее желаешь с нами по чести говорить — суй внутрь правую руку.
— Что там?
— Тебе-то что за дело? — хохотнули во тьме.
Позади смолкли перешептывания и слабые стоны, стало совсем тихо — дривы затаили дыхание, явно вслушиваясь в каждое слово своего вождя и предвкушая то, что сейчас будет.
В густом сумраке Учай видел перед собой только край сосуда, который торговец поднес чуть ли не к его носу. Изнутри глинянка пахла лесом, мхом и чем-то кисловатым…
«Будь что будет», — решил Учай, закрывая глаза и вызывая в памяти прекраснейшую из прекрасных, ее сияющее лицо среди беззвездного неба. «Осени меня своим крылом, владычица, укрой от беды…»
Он стиснул зубы и быстро сунул руку в сосуд. Через миг его запястье и ладонь как будто опалило огнем. Вернее, великим множеством крошечных жгучих огоньков, слившихся в один. Учай впился зубами в нижнюю губу, чтобы не заорать. Всей его силы воли едва хватило на то, чтобы не выдернуть руку из глинянки.
— А теперь клянись! — Голос дрива звучал властно. — Клянись своими богами, что говоришь правду. Да только помни: если соврешь, мои маленькие братцы до косточек тебе руку объедят…
— Клянусь от слова до слова! — выпалил Учай. — Все правда!
С каждым новым укусом боль нарастала. По щекам сына Толмая покатились крупные слезы, но он лишь крепче зажмурился, надеясь, что вождь дривов не видит его лица в темноте.
— Что ж… — мучительно медленно произнес тот. — Хоть и странно мне, но маленькие братцы говорят за тебя… Илень, забери глинянку.
Торговец медами поспешно исполнил приказ. Искусанная рука Учая продолжала гореть так, что мутилось в голове. Но все же он силился не подавать виду.
— Так отчего ты не пожелал отдать моим людям арьяльца?
— Будущим летом, — заговорил Учай, успокаивая дыхание, — я жду нашествия арьяльского войска на наш край. Тебе ли не знать, каково бывает, когда оно в твой дом приходит?
— Мне то ведомо, — глухо проговорил вожак дривов.
— Вот я и решил приготовиться. Джериш, сам того не понимая, мне в этом помогает. Благодаря его воинским умениям я под одной рукой всех ингри собрал. Благодаря ему обучил их сражаться, а не просто кучей наваливаться. Да только это не все, зачем он мне нужен. Но об остальном я с тобой с глазу на глаз говорить буду.
— Илень! — окликнул торговца вожак. — Выйди-ка да постереги, чтобы никто уши не вострил.
