делать со мной все, что угодно.
— Да нет же, перестань, не злись, — пробовал успокоить Констанцию Витторио.
— Да я и не злюсь, мне просто все это противно и надоело.
— Сейчас я тебе помогу.
Король Витторио брал кусок мягкой ткани, в которой были сделаны прорези для глаз и носа, густо намазывал ее снадобьем и осторожно неся в руках, подходил к больной Констанции и бережно, как маленькому ребенку, накладывал на лицо, предварительно поправив волосы. Когда зуд понемногу утихал, Констанция начинала разговаривать с Витторио не так зло, как прежде.
— Это Бог наказал меня, Витторио, за мои грехи.
— Нет, Констанция, он наказал меня за мои грехи. Но все равно я тебя безумно люблю.
— Но признайся, король, неужели тебе не противно быть со мной, находиться рядом?
— Нет. не противно, — уже в сотый раз повторял Витторио, намазывая стеклянной лопаткой грудь и плечиКонстанции серой мазью.
— А я бы на твоем месте всего этого не выдержала, я бы давно завела себе новую молодую любовницу.
— Да не нужен мне никто, кроме тебя, Констанция! — восклицал король Витторио. — Никакие новые любовницы мне тебя не заменят.
— Наверное, ты сошел с ума. А может, действительно, как говорят в народе, любовь слепа.
— Да, может быть, я ослеплен любовью, но я счастлив.
— Счастлив? — шепотом произносила Констанция. — Если это назвать счастьем, что же тогда несчастье?
— Не знаю, не знаю, — успокаивал свою возлюбленную король, — счастье то, что ты жива, то, что я рядом с тобой и могу тебе хоть чем-то помочь, хоть как-то облегчить страдания.
Придворный лекарь беспрерывно готовил снадобья. Он приносил все новые и новые склянки, а король Витторио, как хороший ученик, благодарил доктора Тибаль-ти и тут же принимался мазать тело Констанции.
Она лежала и под маской горько улыбалась.
— Боже, это ужасная пытка для тебя, Витторио.
— Нет, — это не пытка, Констанция, это всего лишь господь Бог проверяет, действительно ли я тебя люблю.
— Ты хочешь сказать, Витторио, господь Бог пытается доказать мне, как сильна твоя любовь?
— Не знаю, может быть.
Король Витторио одну за одной, стараясь не пропускать, мазал кровоточащие язвы серой дурно пахнущей мазью. И сам он весь уже давным-давно провонял лекарствами, гноем, кровью и мало походилна короля, на того короля Пьемонта Витторио, который шествовал по залу своего дворца, перед которым придворные склоняли головы. Он больше походил на убитого горем отца, который борется за жизньсвоей дочери.
Я задыхаюсь! — вдруг шептала Констачии
— Позволь, я помогу тебе.
Король склонялся и аккуратно снимал маску с уже подсохшей впитавшейся мазью и тут же принимался готовить следующую, а потом так же тщательно, как и предыдущую, накладывал на лицо. Он брал куски ткани, обильно намазывал их и потом в эту ткань пеленал израненное, зудящее тело Констанции.
— Вот видишь, дорогая, как все хорошо, когда ты терпеливо переносишь боль и не капризничаешь.
— Да, действительно, хорошо, — горько улыбалась под маской Констанция, — очень хорошо, просто прекрасно.
— Не злись, Констанция, через все это надо пройти.
— Я понимаю, но ничего не могу с собой поделать, меня все время захлестывает злоба.
— Да не стоит ни на кого злиться.
— А я и не злюсь ни на кого, кроме себя.
— Тем более, не надо злиться на себя, будь терпеливой и спокойной, кроткой и безропотной.
— Король, тебе не кажется, что ты начал говорить, как священник?
— Что ж, может быть, это не худшая роль.
Да нет, король, тебе эта роль совершенно не подходит.
— Беда меняет человека, Констанция, только в горе он выглядит естественным, таким, каким сотворил его Господь. А все остальное время он ведет себя неискренне, он лжет, насмехается над другими, кичится, бахвалится… И только когда ему плохо, когда его скручивает беда, он становится тем, чем есть на самом деле.
— Если тебе верить, Витторио, то я, наверное, все время такая же мерзкая, как и сейчас. Ведь все время я в беде и веду себя, исходя из твоей теории, естественно.
— Нет, дорогая, к тебе это не относится, а ведешь ты себя вполне достойно и не известно, как бы на твоем месте вел себя кто-нибудь иной.
— А кого ты имеешь в виду, Витторио, свою жену?
— Нет, я не могу представить королеву на твоем месте.
— А себя?
— Себя тоже.
— А на своем месте ты можешь кого-нибудь представить? — шептала из-под маски Констанция.
— Хотелось бы представить, — мечтательно произносил король Витторио.
— Кого же? — настойчиво интересовалась Констанция. — Уж не меня ли?
— Тебя, кротко отвечал король.
— Нет уж, дорогой, я бы никогда не стала за тобой ухаживать, поверь, я не лгу.
— Это просто говорит гордыня, которую ты никак не можешь смирить.
— Это я не могу смирить гордыню? А не я ли пришла к тебе сама, помнишь ту ночь? Помнишь, как хлестал дождь?
— Да, это была лучшая ночь в моей жизни.
— А по-моему, это была ужасная ночь. И больше со мной не разговаривай, я прошу, не береди мои раны.
— Хорошо, хорошо, — шептал король, отходя к окну и принимаясь готовить снадобья, перетирать какие-то травы, коренья, всыпать и смешивать сухие порошки.
А Констанция, закрыв глаза, вспоминала горный ручей, вспоминала водопад. Ей грезилась прозрачная ледяная вода, в которой стоят форели, едва заметно шевеля плавниками. Ей нестерпимо хотелось вновь попасть туда, к тому горному ручью, к водопаду, сунуть горячие ноги в ледяные струи воды, ощутить на своем теле мириады обжигающих чистых брызг. Ей казалось, что только воды того ручья могут смыть с нее всю заразу, струпья и гной.Только там она бы могла как в сказке превратиться в прежнюю Констанцию, веселую, беззаботную, здоровую и мечтающую о большой любви.
«Я лежала бы на теплом прогретом камне, опустив руки в воду, смотрела бы, как извиваются водоросли, как стремительно бросается в сторону форель, увидев стрекозу на поверхности воды. И мне былобы хорошо. Зачем я выросла? Почему не погибла тогда, в ту страшную ночь, когда Реньяры штурмовали дом Филиппа? Почему я осталась жива? Неужели для того, чтобы вот так страдать и мучиться? Ведь я не люблю короля Витторио, не люблю и не могу переступить через что-то очень большое. Я не могу любить его всем сердцем и душой, хотя мое тело и жаждет его». — Боже, какая же я несчастная, запутавшаяся женщина!
— Ты что-то сказала, дорогая? — наклонялся к Констанции король.
А Констанция делала вид, что спит, хотя король видел, как подрагивают ее длинные ресницы и он понимал, что Констанция задумалась о чем-то глубоко сокровенном, о том, чем она никогда не поделится с ним, даже
