Я сказала:
— Михаэль, я должна уладить недоразумение. Слово «сухая» я употребила в самом похвальном смысле.
Михаэль заметил, что это объяснение его весьма радует, хотя и трудно ему поверить, что мы имеем в виду одно и то же. Ведь мы, в конце концов, очень разные люди. Если я в один прекрасный день пожелаю посвятить ему несколько часов, он будет рад привести меня в свою лабораторию, на свои лекции, дать более подробные объяснения, быть может, не столь «сухие».
— Завтра, — сказала я. И произнося это, я постаралась выбрать одну из самых очаровательных моих улыбок.
Михаэль не скрывал свой радости.
Назавтра мы с утра отправили Яира в детский сад с извинительной запиской для Сарры Зельдин: в силу неотложных личных обстоятельств я взяла себе день отпуска.
Двумя автобусами добирались мы с Михаэлем до лаборатории геологии. Когда мы прибыли, Михаэль попросил лаборантку приготовить две чашки кофе и принести их к нему в кабинет.
— Сегодня — две вместо одной, — произнес Михаэль веселым тоном и поспешил разъяснить:
— Пожалуйста, познакомьтесь, Матильда, это — госпожа Гонен. Моя жена.
Затем мы поднялись в кабинет Михаэля на третьем этаже. Это был маленький закуток в дальнем конце освещенного длинного коридора, отделенный фанерной перегородкой. Кроме письменного стола, который, видимо, стоял в одной из канцелярий во времена британского мандата, были здесь два плетеных стула, пустая этажерка, которую украшала снарядная гильза, служившая цветочной вазой. Под стеклом, покрывавшим письменный стол, я увидела фотографию, сделанную в день нашей свадьбы, снимок Яира в карнавальном костюме на празднике пурим, а также цветную вырезку из журнала, изображавшую двух беленьких котят.
Михаэль уселся за стол спиной к окну. Он вытянул ноги, уперся локтями в стол и пытался шутить, притворяясь лицом официальным:
— Будьте добры, присядьте, госпожа. Чем могу служить?
В эту секунду распахнулась дверь. Вошла Матильда, неся поднос с двумя чашками кофе. Может, до нее донеслись последние слова Михаэля. Смутившись, мой муж снова представил меня:
— Пожалуйста, познакомьтесь. Это — госпожа Гонен. Моя жена.
Матильда вышла. Михаэль, извинившись, минут пять занимался своими бумагами. Я выпила кофе, бросила взгляд в его сторону, угадав его желание, чтобы именно сейчас я взглянула на него. Он почувствовал мой взгляд. Спокойное удовлетворение излучало его лицо. Как мало должны мы сделать, чтобы доставить радость другому человеку.
Спустя пять минут Михаэль поднялся. Я тоже встала. А Михаэль еще раз извинился за краткую задержку: он должен «расчистить стол», как говорится. А теперь давай-ка спустимся в лабораторию. Он надеется, что мне будет интересно. С радостью ответит на любой мой вопрос.
Великодушен и ясен был мой муж, проводя меня по лаборатории геологии. Я задавала вопросы, предоставляя Михаэлю возможность давать пояснения. Он неоднократно спрашивал меня, не устала ли я, не скучно ли все это. На этот раз я была очень осторожна в выборе слов. Я сказала:
— Нет, Михаэль. Я не устала и мне не скучно. Я хочу видеть еще и еще. Мне приятно слушать твои объяснения. Ты умеешь объяснить очень сложные вещи самым ясным, доходчивым языком. Все, что ты говоришь, — для меня абсолютно ново и очень интересно.
Когда я произнесла это, Михаэль на секунду сжал в своих ладонях мою руку, как и тогда, давным-давно, гда мы вышли из кафе «Атара» в проливной дождь.
Подобно всякому гуманитарию, я всегда ошибочно полагала, что наука — это система, связывающая слова и понятия. Нынче я убедилась, что Михаэль и его коллеги заняты не только формулировками — они ищут сокровища, упрятанные в недрах земли: источники воды, залежи горючего, соли, минералы, строительные материалы, сырье для промышленности и даже драгоценные камни, из которых изготовляют женские украшения.
Выходя из лаборатории, я сказала:
— Мне хотелось бы убедить тебя, Михаэль, что когда дома я произнесла слово «сухой», — оно имело положительный смысл. Если сейчас ты пригласишь меня послушать твою лекцию, я усядусь в самом конце аудитории и буду очень тобой гордиться.
Более того, я страстно желала вместе с ним вернуться домой, чтобы я без конца могла гладить его по голове. Я подыскивала какой-нибудь восторженный комплимент, который снова зажжет в его глазах застенчивый свет, а лицо его снова станет излучать спокойное удовлетворение.
Я отыскала свободное место в предпоследнем ряду. Мой муж стоял за кафедрой, опираясь на нее обоими локтями. Он худощав. Поза его вызывала ощущение уверенности. Время от времени он обводил тонкой указкой один из чертежей, сделанных им на доске еще до начала лекции. Неясными и точными казались меловые линии, проведенные его рукой. Я думала о его теле, скрытом одеждой. Студенты-первокурсники склонились над своими конспектами. Один из них поднял руку, задавая вопрос. Секунду всматривался Михаэль в этого юношу, словно пытался разгадать, почему тот задал вопрос, а уж затем стал отвечать. Начал с того, что тот, кто задал вопрос, коснулся очень важного момента. Михаэль был тих и сдержан. Даже если и заметно было легкое колебание при переходе от одной мысли к другой, растерянности в нем не ощущалось — он выглядел лектором, который, сурово относится к самому себе, внутренне осознавая всю меру ответственности. Вдруг я вспомнила старого профессора геологии в здании «Терра Санкта», февральским нем пять лет тому назад. Он тоже пользовался тонкой указкой, обводя отдельные места на картинках, спроецированных на экран «волшебным фонарем». Приятен был его надтреснутый голос. И у мужа моего приятный голос. Ранним утром, бреясь в ванной и полагая, что я все еще сплю, он негромко, но от всей души напевает. Сейчас, обращаясь к студентам, он выбирает определенное слово в каждой произносимой им фразе, и этому слову придает особую интонацию, нежную, напевную — словно тонкий намек, предназначенный самым умным из его студентов. С зажатой в руке указкой, в свете «волшебного фонаря» старый профессор из «Терра Санкта» напоминал мне гравюры на дереве из тех книг, что я любила в юности: «Мобби Дика» или книг Жюля Верна. Я не умею забывать. Даже самой малости. Где я буду, чем я буду, когда в один из ней Михаэль сольется с тенью старого профессора из «Терра Санкта»?
После лекции мы вместе пообедали в студенческом буфете.
— Пожалуйста, познакомьтесь с госпожой Гонен, — говорил Михаэль радостно, обращаясь к некоторым из своих коллег, проходящих мимо. Мой муж походил на мальчика, представляющего директору школы своего знаменитого отца.
Мы пили кофе. Для меня Михаэль заказал кофе по-турецки. Сам же он предпочел кофе со сливками.
Затем он разжег свою трубку. Он сказал, что не может представить себе, что меня чем-то заинтересовала его лекция, но сам он был очень взволнован, хотя ни один из сто студентов не подозревал о присутствии в аудитории жены лектора. Михаэль признался, что в волнении он дважды терял нить излагаемого, потому что думал обо мне и глядел на меня. В эти минуты он сожалел, что не преподает литературу или поэзию. Всем сердцем хотел бы он доставить мне истинное удовольствие, а не мучить меня своей сухой наукой.
Михаэль недавно начал работать над своей докторской диссертацией. Он надеется, что старик отец еще удостоится писать на конвертах писем, которые он посылает нам каждую неделю, что они адресованы — «Доктору и госпоже М. Гонен». Понятное дело, это наивная сентиментальность, но ведь все мы носим в сердцах своих наивные сантименты. С другой стороны, уместна ли торопливость при подготовке диссертации? Ему предстоит исследовать сложную тему, весьма и весьма сложную.
Когда мой муж произнес — «сложная тема», пробежала по лицу его судорога. И в мгновенье ока я вдруг увидела, где в будущем раскинется сеть мелких морщинок, вроде тех, что в последнее время обозначились вокруг его губ.
XXV
Летом тысяча девятьсот пятьдесят пятого мы, взяв сына, поехали на неделю в отпуск Холон, чтобы отдохнуть и покупаться в море.
В автобусе, на соседнем сиденье, расположился человек, на которого страшно было глядеть. Инвалид войны, быть может, беженец из Европы. Лицо его было расплющено, а одна из глазниц пуста. Самое ужасное — его рот: у человека отсутствовали губы, поэтому его зубы обнажились — то ли в улыбке от уха до уха, то ли в оскале, похожем на оскал пустого черепа. Когда несчастный пассажир взглянул на нашего мальчика, Яир укрылся моих объятьях. Но, словно желая вновь испытать чувство страха, он время от времени бросал свои взгляды на его изуродованное лицо. Плечи ребенка дрожали, лицо о побелело от страха.
Незнакомец с удовольствием вступил в игру. Он не отворачивался и не сводил своего единственного глаза с нашего сына. Словно намереваясь извлечь из Яира все оттенки ужаса, пассажир этот гримасничал, скалил зубы, так что и на меня нагнал страху. Он с оживлением встречал каждый взгляд мальчика, корчил рожи всякий раз, когда Яир глядел в его сторону. Яир принял этот жуткий вызов: временами он вскидывал голову, сверлил незнакомца взглядом, терпеливо ожидал, пока тот состроит новую гримасу, и тогда снова прятался в моих объятьях. Сильная дрожь била его. Все его тело трепетало. Игра шла без единого звука: в Яире рыдал каждый мускул каждый его вздох был сдавленным рыданьем, но голос он не подавал.
