Оба десантника с интервалом несколько секунд упали на поле кукурузы. Отстегнули купола парашютов и продираясь сквозь кукурузные дебри, двинулись к автотрассе, которую наблюдали при посадке.
– Поздравляю с первым прыжком, – приветствовал Маринин Седого.
– Спасибо, Саша, – искренне ответил тот. Улыбаясь, добавил: – Однако я бы ещё прыгнул.
– Вова, ощущение свободного падения не забывается никогда, – молвил Моня, – Душа молодеет от близости смерти – так говорил мой комбат. Странные слова, но что-то в них есть.
– Весёлый парень твой комбат. Жизнелюб.
– Да, майор был парень что надо. Погиб недавно под Дубровником. Ты, наверное, слышал, что там сербы сделали американцам Варфоломеевскую ночь?
– Слышал, конечно. В Госдепартаменте до сих пор сосчитать пропавших без вести не могут.
– Это были не совсем сербы.
– Я, Саша, догадывался.
– Комбату не повезло, ракета попала в его БТР.
Вышли на дорогу. Утренняя мгла рассеялась, но над землёй ватным одеялом висел плотный туман. Сориентировались по компасу, и пошли в сторону города. Вскоре из тумана показалось каменное изваяние – женщина в украинской национальной одежде с караваем в руках. На противоположной стороне дороги светлела табличка: «Глухов». Узкая бетонная трасса уходила в глубину лесной чащи. Вплотную к ней подступили цветущие акации, сцепив свои кроны и возвышаясь пятнадцатиметровыми, жилистыми изваяниями, стоящими вдоль дороги, словно таможенные генералы. В глубине леса загадочно выговаривали песни проснувшиеся скворцы. Сонно принялась за свои предсказания кукушка. Из придорожного кустарника не торопясь, выбрела флегматичная собака с умными глазами и длинной, лохматой шерстью. Явная помесь добермана, колли и дворняги. Классическая порода современной действительности. Это Моня подметил давно. Ещё его дед, много лет назад, когда была в разгаре мода держать породистых псов, предсказывал массовые изменения в генотипе бродячих собак.
Пёс внимательно смотрел на путников, зевнул, перешел дорогу и скрылся в зарослях дикой конопли.
– Ты смотри, – подивился Моня. – Конопля свободно растёт! Как в Чуйской долине – рви, не хочу. Благодать для подсевших на драп.
– Она беспонтовая, – ответил Седой. И добавил: – В Глухове находится единственный НИИ лубяных культур на весь бывший Советский Союз. Они сорок лет выводили сорт конопли, не содержащий наркосоставляющей. Вывели, однако. Красивая, ароматная травка. Но её курить – всё равно, что крапиву.
– Да? – удивлённо спросил Моня. – А на вид, как настоящая. Да мне в общем-то все – равно, понтовая она или беспонтовая. Я эту дрянь не курю.
Двинулись дальше. Через несколько шагов наткнулись на стайку мухоморов, проломивших асфальт и растущих посреди дороги.
– Чёрт! – опять удивился Моня. – Точно Глухов. Здесь, выходит, и машины не ездят?
– Возможно, – ответил Седой, также изумлённый таким проявлением глухомани.
Медленно двинулись вперёд, в глубину тумана, туда, где исчезала дорога, покинутая автомобилями. Вдали показалась человеческая фигура. Приблизилась, и перед киевлянами предстал человек в военных галифе, в кедах и рубашке цвета хаки. На шее алел аккуратно завязанный пионерский галстук. Короткая седоватая стрижка, внимательный взгляд и руки в карманах. Незнакомец скользнул взглядом по Седому и остановился на Моне.
– Брат, дай закурить.
Моня с любопытством посмотрел на представителя глуховчан. Вытащил пачку «Беломора». Протянул, предлагая:
– Возьми, друг, но только у меня папиросы.
– Спасибо, брат, спасибо, – слегка шепелявя, поблагодарил незнакомец. – Я курю всё. А спичку, брат?
Моня дал подкурить. Спросил:
– Куда это ты, друг, в такую рань?
– Да так, гуляю. Люблю туман. Вы, я вижу, не местные. Надо будет помочь – заходите. Меня все знают, весь город. Личность моя приметная и очень, в местных краях, известная. Я – Гитлер.
– Гитлер? – невозмутимо уточнил Моня.
– Да, это я и есть. – Все меня знают… Все… А на похороны один Дэня пришел. – Нахохлился и убрёл в туман. Крикнул Моне издали: – Брат, а какое сегодня число?
– Двадцать первое, – ответил Маринин.
– А год?
– Ты что, друг? – подивился Маринин. – Две тысячи известный на дворе.
– Мда, времечко летит, ответил Гитлер и исчез окончательно.
– Помешанный какой-то, – сказал Седой. – Дыня на похоронах ходила, года не помнит. Шизо, короче.
Двинулись дальше и минут пять шли молча, переступая мухоморы. В мутном мареве просыпающегося дня показалась фигура человека. Приблизилась, и перед десантниками предстал средних лет парень в чёрной футболке с надписью VOVA. Круглое лицо дружелюбно оглядело Моню и Седого. Моргнув глазами и перекинув папиросу из одного угла рта в другой, парень сказал:
– Здравствуйте, киевские шпионы! – Вынул папиросу, сбил пепел и вопросительно добавил: – Как живёт столица?
Десантники молчали, ошеломлённые столь неожиданной проницательностью местного населения. Моня неуверенно выговорил:
– Доброе утро, э-э-э…
– Меня зовут Чёрт, – сориентировал Маринина незнакомец. – Вы из Киева, а я из Сибири. Почувствовал – моё присутствие необходимо. И прилетел.
– А с чего это вы, пан Чёрт, решили, что мы из Киева? – решительным тоном вопросил Седой.
– А что, из Глухова? – поинтересовался VOVA.
– А может, из Сорбонны? – не уступал Седой. – Идём на практику в ваш лубинститут.
– Может быть, но только из киевской Сорбонны. Там сейчас всё переименовали. Белое стало серым, серое стало чёрным, а чёрное превратилось в квадрат. Да и квадрат, наверное, уже переделали в шестиугольник. Как там поживает школа № 100?
– Вы учились в школе № 100? -удивился Маринин.
– Да, а что? В моё время это не запрещалось.
– Она уже такого номера не имеет.
– Естественно. Сейчас это колледж № 666. – Чёрт VOVA сунул папиросу в рот, вдумчиво глядя на киевлян. Затянулся и, выпустив дым, констатировал:
– А поэтому подольских разводящих мы вычисляем одномоментно. – Неожиданно сменил тему:
– Гитлер не проходил?
– Э-э-э… М-м-м… Проходил.
– Вам повезло. Он является раз в сезон, в туман и под настроение. Это примета, когда Гитлер спрашивает какое число. Он не интересовался?
– Да, вообще-то, спрашивал, – ответил Моня.
– Может быть, и год уточнял?
– Ммм… Да, спросил какой на дворе год.
– Плохо.
– Это почему?
– Будет плохой урожай лубяных культур. У него нюх на урожай. А лубяные культуры – основа местного благополучия. Впрочем, я заболтался. Прощайте, а может до свидания. – Это не от меня зависит. Не попадайтесь Кабану. – Махнул рукой и пошел дальше.
– Какому кабану? – спросил Моня и, прищурившись, вгляделся в туман. Но Чёрта и след простыл. Маринин вытащил телефон, повертел его в руках и сунул в карман.
– Связи нет, – сообщил Седому. – Может, здесь низина и сигнал не проходит?
– Плохо, что связи нет, нахмурился напарник. – Дубина предполагал, что в Глухове могут не работать антенны сотовой телефонии. Рядом Россия, всего тридцать километров, а то и меньше. Если русские отключили Интернет, то янки в ответ на это лампочки в посольствах повыкручивают, не говоря об остальном. Будем работать вслепую, на свой риск. Я очень надеюсь, что Бруклин будет ждать нас на аэродроме. Нам остаётся только совершить контакт.
– Как звать связного?
– Лион.
– Он что, француз?
– Да нет, русский. Фамилия – Леонов. Позывной – Лион.
– На фига нам позывной? Ты его знаешь в лицо?
– Нет, идентификация посредством пароля.
– Господи, сорок первый год! Пароли, отзывы… Какой пароль?
– Моня, не лезь не в своё дело. Я знаю, какой пароль, а вот тебе это ни к чему.
В тумане замаячила ещё одна фигура.
– Глуховчане, я вижу, любят утренние прогулки, – заметил Моня, вглядываясь в туман. – Кабан, наверное. Или Геббельс. Гитлера мы уже видели.
Через несколько секунд перед очами киевского отряда предстал мужичок с длинной седой бородой, рюкзаком за плечами и в белых кроссовках. Серая, застиранная, поповская ряса, как армейская шинель, болталась до самой земли, цепляясь за мухоморы. Седые волосы стянуты резинкой. Внимательный взгляд серых глаз. Узловатые руки. На шее деревянный крест на длинной верёвке. В руках отполированный годами посох.
– Папаша, утро добренькое, – поприветствовал путника Моня. – До Глухова далеко?
– Вы в нём и есть, – молвил тот. – А я вот, в Путивль иду. Вы не оттель?
– Почти.
– А, из Киева мабуть. Ну-ну… Там, в кустах, не вас ли Кабан ждёт?
Моня и Седой переглянулись.
– Какой это кабан? – осторожно поинтересовался сержант Маринин.
– Ага. Значит вас. – Посмотрел внимательно на Седого, и неожиданно подмигнул ему. Шевельнул посохом. – Сами увидите. Передайте ему, что Гриша ушёл из города. Что его, то есть меня, достала суета, маразм, безбожие и, – поднял высоко посох, – спекуляция! – опустил посох. Уточнил: – Спекуляция Божьим планом и объединение его с планом производственным. – Посмотрел на заросли конопли. Закончил: – Я ухожу в Путивльскую обитель.
