находился тот парень, но было бы уже поздно — он сам передумал, или, может быть, встретил в самолете другую женщину — это была бы история. А так — все очень мило, но это не история[87].
Еще одним источником материала для Башевиса была его собственная жизнь. «В сущности, во всех произведениях я рассказываю историю своей жизни, вновь и вновь…» — говорил он в интервью «Encounter».
Только дилетанты пытаются говорить на общечеловеческом языке; настоящий писатель знает, что он связан с конкретным народом, конкретным временем, конкретной средой, и он остается там, на своем месте так сказать, — и не возражает, ведь даже в крохотном мирке, в узком кругу, достаточно материала для исследований и открытий.
Именно из такого крохотного мирка дивным образом родился роман Иешуа Зингера «Йоше-телок».
Иешуа, сменивший отцовскую ортодоксальную веру на Просвещение и начавший свою писательскую карьеру с описания современных реалий, внезапно стал черпать вдохновение в архаичном укладе местечкового хасидизма. Еще более примечательно то, что пришла эта история от самого Пинхоса-Мендла, как пишет Иешуа в книге «О мире, которого больше нет»:
Среди разных историй, которые звучали за столом, была и история моего отца про Йоше-телка. Это случилось с сыном ребе из Каменки, Мойше-Хаимом, который ушел от жены, дочери ребе из Шинявы. Когда много лет спустя Мойше-Хаим вернулся <…> люди заявили, что он вовсе не зять ребе, а нищий по имени Йоше-телок, который оставил соломенной вдовой свою придурковатую жену <…> Мой отец знавал Йоше-телка и великолепно рассказывал собравшимся о путанице, которая приключилась из-за него…
Башевис в интервью «Encounter» тоже вспоминал:
Когда бы ни заходила речь об «исчезновениях», мой отец рассказывал эту историю, и я помню, что сам слышал ее, может быть, десять раз; и каждый раз я был озадачен как будто впервые, потому что отец был прекрасным рассказчиком <…> Да и сама история — поистине загадочная. Вот приходит человек и говорит: «Я Йоше-телок», а другие говорят, что никакой он не Йоше. Мы и по сей день не знаем, действительно ли то был Йоше-телок или нет. История настолько драматична, что и рассказывать ее следует с соответствующим драматизмом.
Роман был драматичен, его последствия — мелодраматичны: он спас жизнь обоим братьям Зингер. Благодаря успеху этой книги Иешуа отправился в свою первую поездку в Соединенные Штаты, где в конце концов и обосновался вместе с семьей, а затем перетянул за собой (как когда-то в Варшаву) младшего брата. «Ему не пришлось долго меня упрашивать», — говорил Башевис.
Морис Шварц, знаменитый директор Еврейского художественного театра, чья постановка пьесы «Йоше-телок» послужила поводом для приезда Иешуа в Нью-Йорк, писал: «Зингер нашел в себе мужество художественными средствами открыть нам правду о том укладе жизни, который когда-то подчинял себе все еврейское сообщество и который все еще достаточно силен, чтобы удерживать сотни тысяч евреев в плену местечковых представлений об этом мире и о Мире грядущем»[88]. Чарльз Мэдисон, напротив, считал, что роман отравлен «личной враждебностью автора», которая мешает Иешуа разглядеть «искреннюю, страстную духовность, присущую хасидизму». По мнению критика, из-за зингеровского предубеждения «роман — яркая история любви и увлекательное описание хасидской жизни столетней давности — теряет часть своей силы». Несомненно, образ развращенного и хитрого ребе Мейлеха из Нешавы, одного из главных героев, — это портрет первого врага в жизни Иешуа, радзиминского раввина. Описания ребе Мейлеха в романе «Йоше-телок» имеют явное сходство с описаниями цадика местечка Р. в романе Эстер Крейтман «Танец бесов». По словам Эстер, ребе местечка Р. был «великаном» с «мясистым багровым лицом» и хитрыми самодовольными глазами. Его выдающееся брюхо свидетельствовало о мирской склонности к чревоугодию. В романе Иешуа у ребе Мейлеха тоже был большой живот, который «вздымался <…> как живот женщины под конец беременности»[89]. Его глаза навыкате «впивались во все таким пронзительным взглядом, будто хотели выпрыгнуть из глазниц». Благополучие, которое излучал цадик из Р., у ребе Мейлеха становится «здоровьем и энергией». Эстер называет цадика из Р. «грубым». Поскольку тема романа «Йоше-телок» была более скандальной — здесь двигателем сюжета служила сексуальность, — Иешуа характеризует ребе Мейлеха как «чувственного». Стоит ли говорить, что такая черта совершенно не подобает главе хасидского двора, имеющего последователей не только в самой Нешаве, но и во многих областях Польши и России… Роман «Йоше-телок» был не просто каким-то антихасидским выпадом, а обвинительной речью против целой системы суеверий, которая наделяла властью морально недостойных людей. Кредо хасидского двора гласило: «Ребе никогда не ошибается». Таким образом, двор ребе Мейлеха с его лизоблюдами стал метафорой всех тоталитарных систем.
Ребе Мейлех распоряжался своей властью так же, как распоряжается ею абсолютный монарх или диктатор, стоящий во главе государства с единой идеологией. Его габай[90] (читай премьер-министр) Исроэл-Авигдор недвусмысленно подтверждает это. «Он [Исроэл-Авигдор] знает, что двор хасидского ребе — как, не будь рядом помянут, двор императора». Одним словом, «Йоше-телок» — роман не менее политический, чем «Сталь и железо», с той лишь разницей, что здесь политика не является фоном для событий — она заключена в самой ткани повествования. Это роман о подавлении: именно в интеллектуальном и психологическом подавлении, а не в грехе таится корень всех трагедий.
История Йоше-телка соответствует всем критериям Башевиса (в том виде, в котором он изложил их в интервью Би-би-си): у нее есть начало, середина и конец, и она, несомненно, вызвала у Иешуа страстное желание записать ее. Даже самое трудное из условий было выполнено: байка Пинхоса-Мендла наложилась на горькие воспоминания самого Иешуа о Радзимине, а это означало, что только он один и мог написать эту историю. Когда Башевис услышал, как Иешуа читает первые главы романа, то понял, что брат наконец вышел из долгой депрессии (вызванной публикацией «Стали и железа»), что он стал другим человеком. Впоследствии Зингер-младший вспоминал эти «пламенные главы, полные действия, фольклора, напряжения». Как догадался Башевис, авторский энтузиазм усиливало еще и осознание того, что Авраам Каган опубликует эту вещь и выплатит за нее гонорар. «Йоше-телок» действительно печатался как роман с продолжением в газете «Форвертс» в начале 1932 года и произвел «фурор как среди американских, так и среди польских евреев».
Когда Башевис называл роман «пламенным», он имел в виду общий темперамент повествования. но этот же эпитет можно применить и к его главным героям. Действие романа начинается со свадьбы Сереле. дочери нешавского ребе Мейлеха, и Нохема, сына ребе из Рахмановки. Это был союз противоположностей.
