Джерард с раздражением засопел. Почему-то все это не казалось правдоподобным. И он решил проиграть всю картину заново, чтобы избавиться от этой чертовщины, но уже так, как это изображал сам Кимбл. Он обошел кровать и заглянул в кладовку, в которой все еще было полно одежды — мужской и женской, — покрытой пылью.
Итак. Начнем с женщины.
Он раскрыл досье: Элен Кимбл.
Элен была в кладовке и раздевалась, когда Ричард находился внизу. Он поднялся по лестнице и увидел какую-то фигуру за дверью. Завязалась борьба. Кимбл оторвал протез, но однорукий схватил его и убежал.
Кимбл не бросился за ним, потому что услышал стоны жены, Он обнаружил, что она смертельно ранена, понял, что полиция и «скорая помощь» вызваны, попытался помочь ей, но осознал, что не в силах ничего сделать, и держал ее в объятиях, пока она умирала. И потом, когда приехала полиция, он смотрел на инспектора глазами, полными безысходной тоски — то же выражение, что и на фотографии, сделанной позже в полицейском участке.
«Нет», сказал себе Джерард и покачал головой, не желая ни минуты больше думать о том, что, вероятно, Ричард Кимбл, действительно, испытывал все муки ада, будучи свидетелем убийства жены. «Нет и еще раз нет. Он виновен. Виновен!» В конце концов, есть же запись разговора с полицией. Он перелистывал досье. Вот эта запись.
«Я правильно вас понял? Человек, напавший на вас, все еще в доме?»
«Он пытается убить меня».
«Повторите, пожалуйста».
«Ричард… Он хочет убить меня…» j Этот разговор полностью изобличает Кимбла. И все-таки… Джерард жалел, что сам не слышал запись этого разговора. Ее голос, вероятно, был очень тихим, еле слышным, и, наверное, было невероятно определить любую перемену в интонации.
А не было ли это как раз в тот момент, когда Кимбл вошел в комнату? И, может быть, она обращалась именно к мужу, а не к оператору в полиции, как и утверждал Кимбл на суде?
Джерард захлопнул папку и спустился вниз, в гостиную,
Там он уселся на диван, покрытый пленкой, напротив холодного камина и уставился на пустые стены, пытаясь представить себе эту комнату, какой она была, когда здесь кипела жизнь, скажем, четыре года назад. Тогда в камине плясали языки пламени, по полу были разбросаны детские игрушки, и мягкий женский голос говорил…
— Нет! — громко сказал Джерард и встал, внезапно разозлившись на себя. Что за дурацкая идея взбрела ему в голову отправиться одному в дом Кимбла? Да еще позволить себе хотя бы на минуту допустить мысль о невиновности Кимбла?
Нельзя терять чувства реальности! Чувства профессиональной принадлежности. Иначе можно легко поддаться эмоциям. И люди будут гибнуть безнаказанно.
«Я не убивал жену»
— Это меня не касается, — вслух ответил Джерард и вышел, громко хлопнув дверью.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В то же утро Джерард заехал за Пул, и они вместе отравились побеседовать с хирургической сестрой, которая работала с Кимблом. Он был доволен, что взял с собой Пул. Джерард считал, что у нее есть подход к людям. Вообще-то у нее был особый, тяжелый взгляд: какая-то злобная сила в глазах вместе с легкой примесью маниакальной беспощадности, которые Джерард часто видел в глазах убийц. Этот взгляд мог вызвать страх в сердцах большинства преступников, на что Пул всегда и рассчитывала. Джерард тоже называл его Взглядом. Сам он выработал Подобный Взгляд так давно, что, уже не мог от него избавиться и изменить выражение лица, даже если и хотел. А Пул могла. Его всегда поражало, насколько мягкой и убедительной она могла казаться, когда ей нужно было завоевать доверие собеседника.
А сегодня таким собеседником оказалась Анжелика Флинн. Это была уверенная в себе сорокапятилетняя женщина, безукоризненно одетая и причесанная, с начинающими седеть рыжеватыми волосами.
Она провела Джерарда и Пул через приемную, обставленную велюровой мебелью в серебристо-бордовых тонах, в ординаторскую и жестом предложила им занять стул и кушетку, на которой осматривали пациентов. Они отказались, предпочтя беседовать стоя.
Когда Джерард показал свой значок судебного инспектора, в голосе Флинн сразу послышалась холодность: было ясно, что она все еще хранит преданность Кимблу. В такой ситуации Джерард счел более разумным лишь представиться, а потом замолчал и предоставил возможность Пул вести беседу.
Пул сразу «убрала» злобно-профессиональный взгляд, настроившись на одну волну с сестрой Флинн, и стала задавать вопросы спокойным голосом со знанием дела, что полностью отвечало нормам поведения Флинн.
Сестра Флинн сразу подобрела. Она склонила свое веснушчатое-лицо, глаза ее наполнились отдаленной грустью.
— Я работала с доктором Кимблом двенадцать лет. И мне пришлось больше года искать новую работу.
Пул сочувственно кивнула.
— Значит, вы хорошо знали доктора Кимбла?
— Ну, конечно, — в ее голосе послышалось негодование, — если вы работаете с человеком бок о бок каждый день в течение двенадцати лет, вы не можете не знать его.
— А вы можете охарактеризовать его?
Анжелика Флинн грустно улыбнулась.
— Он был вдумчивый и по-настоящему беспокоился о своих пациентах. Да это и было видно.
— А вы не замечали никакой натянутости в его отношениях с женой? Он когда-нибудь обсуждал ее с вами? — осторожно спросил Пул, но этот вопрос никак нельзя было завуалировать, и Флинн опять замкнулась.
— Ну, конечно, он говорил о ней. Все время. Он с ума сходил по ней. Они души не чаяли друг в друге. Он ей звонил по несколько раз в день.
— Ревновал? — спросил Джерард.
Флинн обернулась к нему, презрительно скривив верхнюю губу.
— Вот-вот, именно так говорила и прокурор. Старалась передернуть все и представить в мерзком виде. Пыталась выискать что-то, чего и в помине не было. Он любил ее. А она любила его. Они были верны друг другу. Поверьте мне, после того, что я насмотрелась, работая в госпитале, чем тут занимаются чужие жены с чужими мужьями…
— Мы обязаны были задать этот вопрос, — мягко сказала Пул извиняющимся тоном, и это сразу успокоило сестру. Она кивнула, глядя вниз, на бордовый ковер под ногами, потом сложила руки и снова посмотрела на Пул.
— Мне что-то непонятно, почему вы снова выкапываете эту историю. Доктор Кимбл подал апелляцию? Ожидается пересмотр дела?
— Доктор Кимбл сбежал, — сказал Джерард.
Глаза сёстры округлились от удивления, но в них одновременно читались и страх, и надежда: Она подняла руку к губам, постояла минуту в нерешительности, потом опустила руку и медленно проговорила:
