же ругал себя за врожденную робость, которая мешала ему во многих случаях, так называемых возможностей проявить себя в роли Дон Жуана с бухгалтерской душой. Вспомнил, как в далеком-далеком детстве ездил он за травой в придеревенские луга. С ним напросилась Зинка, ровесница, которая ему нравилась.
Поехали обратно. На свеженакошенной траве лежала Зинка и словно говорила: «Вот я, бери меня, делай со мной, что хочешь».
Конь шагал степенно, устало. Подросток не погонял его, хотя дома ждал ужин.
Но в телеге лежала Зинка. Она смущенно молчала. Он изредка косил глазами в ее сторону, молчал и краснел при мысли, что понимает настроение ровесницы. Только это было запретом, тайным, стыдным, хотя и желанным…
Так и доехали до деревни. Зинка спрыгнула с телеги, облегченно вздохнула и убежала домой. Он тоже почувствовал освобожденность, непонятную грусть и непривычную пустоту…
Вот и сейчас, шагай с этой славной девчушкой, Анатолий Ильич чувствовал такую же скованность, как в далеком детстве, и ему становилось стыдно, что в его возрасте испытывать робость, по меньшей мере, дико и несуразно.
А она прижималась к его плечу. Почти прижималась. А, может, ему это только казалось? Или хотелось, чтобы она прижималась.
Ему захотелось потрогать ее рукой, прикоснуться к ее плечу, нет, плечику! Но не посмел. А почему? Господь знает…Наверное, потому что робок. И это в шестьдесят лет!
А она касалась его плеча.
Он все-таки протянул руку и взял ее за кончики тонких пальцев, гибких и мягких, словно в них не было косточек. Она не отняла их, и Анатолий Ильич почувствовал, как переливается из ее пальцев в его руку что-то теплое, неживое, трепетное. Он тут же очухался и заговорил наставительно, по отечески:
— Сейчас выведу тебя на дорогу, покажу и объясню, как дойти до поселка. может, тебя догонит какая-нибудь машина, но к одиноким водителям не садись: опасно! Садись, если есть пассажиры. Она будто не слышала его или не слушала, все так же размеренно шагая рядом, легкая, воздушная, неземная…
Вот и поваленные деревья с рыжей хвоей, вот и опушка. Вышли в разливанное солнце, словно из комнаты на улицу. Вот и дорога с почти белым песком, и «жигуленок», дремлющий под теплыми лучами.
Анатолий Ильич стал терпеливо объяснять девушке, как пройти к поселку. послышался шум мотоцикла, к ним подкатил молодой, лет тридцати, мотоциклист, оглядел их изучающее. Люлька и сиденье были пусты. «Не садись!» — хотел сказать Анатолий Ильич, но девушка ловко оказалась в коляске, и мотоциклист покатил к поселку, а ягодник долго смотрел им вслед и жалел, что не расспросил мотоциклиста, кто такой да откуда… Что он за человек?
Прощай, Оксана! Прощай, сердынько!
Огненный змей и бабушка
Давно дело было, в 1937 году. Напротив села Нижнеилимска, через реку приютилась наша деревня Погодаева, в которой мы жили — бабушка Аксинья, ее сын Иннокентий, я, восьмилетний ученик начальной школы, и шестилетний братик, лобастый заскребыш, смелый и громкоголосый.
Бабушка, костлявая, высокая, с бельмом на левом глазу, свято верила в Бога, каждое утром молилась в угол, где висела икона, изображающая Георгия Победоносца, поражающего тонким копьем Змея Горыныча: она становилась на колени, сгибалась в пояснице, часто-часто касалась лбом половиц.
Жила она в комнатке, где стояла деревянная кровать, застеленная пестрядиной, имелась лавка, а недалеко спали в своей кровати мы — я и братик, наблюдая с усмешкой за «физзарядкой» старушки. В конце концов нас стало это веселить.
— Бабушка, а ты лоб не расшибешь? — спросил я, пугаясь собственного нахальства. И братик поддержал:
— Бауска, пожалей лоб-то! Ага-а, ага-а…
— Цыть, вы! — сердито заявила бабушка. — Вот Бог-то вас накажет, вот он вас…
— Нету, бабушка, Бога, — не сдавался я, и братик тоже:
— Нету никакого Бога!
— Кто вам сказал, что нету?
— Учительница в школе.
— Ваша учительница — анчихрист! Бог ее накажет…
— Как же он ее накажет, если его нету?
— Есть Бог, есть, настаивала бабушка.
— Нету, нету! — в один голос уверяли мы.
— Вот прилетит Огненный змей — он вам задаст!
— Нету никакого змея: выдумка это…
— Есть, есть Огненный Змей! Я сама выдела его своими глазами…Из-за яра вылетел…гудел страшно, хвост огненный за ним тянулся… Стекла в избе дрожали, собака выла-выла и залезла в конуру, куры в подамбарье спрятались.
И столько в голосе бабушки было убежденности, что мы даже засомневались: вдруг и в самом деле есть огненный змей?
И все-таки не верилось…
А зря! Будучи студентом, вычитал в журнале «Вокруг света» статью о Тунгусском метеорите, который пролетал над нашей местностью в 1908 году, то есть тогда, когда бабушка была относительно молодой. Я запоздало почувствовал угрызения совести: значит, огненный змей был!
…Отец мой, бабушки сын, имел высокий рост, плотное телосложение, кое-какую, по тем временам неплохую грамотешку, поэтому работал то председателем колхоза, то руководителем курсов РАЙЗО, то преподавателем на курсах колхозных счетоводов.
Разумеется, был и членом партии, и активистом видным.
Наступили опасный времена — годы репрессий, когда можно было крепко пострадать за малейший, казалось бы, пустяк. Из предосторожности отец снял со стены икону с Георгием Победоносцем и сжег ее в печке. Мы оказались невольными свидетелями такого на наш взгляд разумного поступка.
— Ето куды жа икона-то подевалась? — спросила утром бабушка, подозрительно поглядывая на нас.
— А ее папка в печке сжег, — сказал братик.
— Ах, он анчихрист, ах, анчихрист! — рассердилась бабушка и предложила: А ну-ка, унучик, ставь на лавку и выучи стишок, а как вечером отец приплавет с работы — ты ему и расскажи стишок-то. Вот, учи…Память-то у тебя ладная:
Ехал Ленин на полене
Через Киренгу-реку.
Ты куды, плешивый, едешь?
В Бочкареву по муку…
И ишшо:
Когда Ленин умирал —
Сталину наказывал:
Людям хлеба не давай,
Мяса не показывай!»
Приплыл с работы отец, братик резко выскочил на лавку и детским восторгом продекламировал «стишки».
Отец удивленно выслушал сына и спросил:
— Это кто же тебя этому научил, — и взял сына за ухо.
— Бауска! — сознался братик.
— Ах ты, старая! — искренне обиделся отец, ты, что же, хочешь, чтобы твой сын в Колыму загремел?
— А ты зачем икону сжег? Помешала она тебе? Анчихрист ты, анчихрист… Ето надо додуматься, чтобы икону спалить! Грех-то какой!
Надо сказать, что в селе, да и деревне тоже еще оставались бывшие политссыльные, которые тайно занимались угодной им пропагандой, нацеленной на существующий режим. Конечно, действовали они не очень осторожно, пользуясь тем, что в селе была разрушена церковь, которая,
