14 октября. Когда мне особенно грустно, я хожу в картинную галерею. Одна, даже без М. Сегодня я снова не могла оторваться от картины Боголюбова... И в залах было так пустынно, так тихо, что казалось — вот-вот услышишь, как шуршит по берегу волна... Скалы увиты зеленым плющом, сверху к ним словно приросли дома, и всюду — по скалам, по стенам — пролегли яркие-яркие, теплые лучи солнца... Море прозрачное, ласковое, тает в тонком тумане. А над ним какое-то необычайное, нежное, легкое небо, и оно сияет и светится... Чистое, просторное и высокое-высокое... Мне отчего-то кажется, что именно такое небо нужно человеку, чтобы стать по-настоящему счастливым. Сорренто... Как хорошо, как полно дышится, наверное, под таким небом! Там кет ни тоски, ни страха, ни сумрака — все живет, радуется, поет, а когда солнце заходит, по небу рассыпаются яркие большие звезды... Над самой водой, низко-низко, летит чайка. Когда я нижу эту чайку, что-то странное охватывает меня, и мне вдруг так остро хочется быть счастливой! Да, да, мне тогда хочется счастья, огромного, яркого! И кажется: оглянись я или протяни руку — и вот оно рядом, совсем рядом! И тут вдруг ты заново почувствуешь, что ты — живешь, живешь в самом деле, черт возьми, и — ах, как это хорошо — жить! И быть счастливой! И потом долго-долго перед глазами все стоит эта картина, и так легко на душе, будто ты и в самом деле — свободная, смелая птица, и куда бы ни полетела— все равно, летишь ты навстречу своему счастью!..
15 октября.
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,Как бой ни жесток, ни упорна борьба!Над вами безмолвные звездные круги,Под вами немые, глухие гроба.Пускай олимпийцы завистливым окомГлядят на борьбу непреклонных сердец!Кто, ратуя, пал, побежденный лишь роком,Тот вырвал из рук их победный венец!
Тютчев.
Да, это — так!
14
Какая странная, таинственная, поющая радость — всякий раз, просыпаясь утром, вспомнить: «ДКЧ!»
И нащупать под подушкой тетрадку. Встретить знатный, как улыбка друга, почерк, и снова за каждым намеком искать разгадку... Кто она? Где живет? Где учится?..
Выходя на улицу, он чувствовал себя так, словно попал в маскарадную толпу. Все люди — в масках. Как распознать ее в одной из этих насмешливых, неприступных девушек с колкими глазами? Но если бы ему указали на какую-нибудь из них, он бы, вероятно, не поверил и оскорбился. Он не представлял, чтобы внутреннему совершенству соответствовал бойкий носик, вертлявая походка или слишком большой рот. Конечно, она не похожа ни на одну из тех, кого он видел...
В библиотеке Мишка спросил:
— Что это тебя потянуло на Эйнштейна?
Он никогда не замечал у Клима пристрастия к физике. Клим смутился, глухо проворчал:
— Давно пора за него взяться... И тебе — особенно: межпланетные полеты — детская фантазия без знания теории относительности.
Они просидели битый час над книгой под странным названием «Физический релятивизм».
— Ерунда,— сказал Мишка, отодвигая ее в сторону,— тут высшая математика...
Но Клим не хотел признавать себя побежденным:
— Другие могут, а мы нет?
— Кто это — другие? — подозрительно покосился Мишка на Клима.
Тот уклонился от прямого ответа:
— Мало ли кто...
Но многоэтажные формулы и на него подействовали угнетающе. Этого барьера им никогда не взять.
А как же она?.. Каждый раз, убеждаясь, какой изумительный человек она, он испытывал новый прилив бескорыстного восхищения...
Засыпая, он придумывал обстоятельства встречи.
«Здравствуйте,— так он сказал бы ей,— я знаю вас давно... Я знал еще до дневника, что вы обязательно существуете. Как странно, что мы не встретились раньше. Но это ничего — ведь теперь мы будем друзьями, настоящими друзьями, просто друзьями — без всякой пошлости... Пусть другие занимаются вздохами на скамейке — вы правы, я полностью с вами согласен... Д у нас есть масса важных дел: нам нужно побыстрее решить, в чем смысл жизни, и как бороться с мещанством, и что такое коммунизм, и...»
Это были длинные монологи, он засыпал, не закончив. Иногда он даже находил, что так лучше — воображать ее. Ведь кто его знает — она может просто не захотеть с ним разговаривать...
Однажды у него в голове мелькнула ослепительная надежда: конечно, ведь кончик-то ниточки у него в руках! Вот простак!
Он предложил Мишке отправиться в картинную галерею.
— Позор, старик, мы совсем не знаем живописи...
То Эйнштейн, то живопись... Но Мишка давно уже привык к резким поворотам.
Конечно, можно было сходить сюда и одному, но он надеялся вдвоем с Мишкой чувствовать себя свободнее: явились осмотреть галерею, ну и что?..
Высокомерные князья и графы с проницательно-хитрыми глазами придворных интриганов уличающе взирали на него с портретов восемнадцатого века:
— Куда же ты несешься? — остановил его Мишка.— Давай уж смотреть, раз пришли...
Ничего не поделаешь — они задержались у «Портрета неизвестной» Боровиковского, даже поспорили, бывает ли такая зеленоватая кожа. Потом на беду Климу явились пионеры, и Мишке захотелось примкнуть к экскурсии. Клим исподлобья оглядывал стены, увешанные .картинами. Он ждал и боялся той, боголюбовской — как если бы это была не картина всего лишь, а она сама... Наконец, увидел — и тотчас отвел взгляд в сторону. Кровь отхлынула, ударила куда-то в ноги. Прошла минута, прежде чем он осмелился подойти к картине.
Да, да... Скалы, увитые плющом... Лазурное море, глубокое бездонное небо... Сколько блеска, солнца, света! Какой прозрачный, какой чистый воздух — даже серые камни — вот-вот они шевельнутся и задышат, как дышит безмятежной радостью и покоем и море, и небо, и весь облитый солнцем Сорренто... А вот и чайка... Чайка! И только подумать — она стояла здесь и смотрела на эту самую чайку! Она была здесь обиженная, одинокая...
Мишка торопил — они отстали от экскурсии.
— Солнце высоко, а за мысом туман...— сказал он, небрежно кивнув на картину,—Так не бывает.
Клим разозлился:
— А ты откуда знаешь? Это — Италия.
— Что же, что Италия? Я знаю, как бывает на море...
Клим вспомнил Эйнштейна:
— Все в мире относительно. Одно дело — Каспий, другое — Средиземное...
Мишка упрямо сказал:
«Ерунда»,— и пошел догонять экскурсовода.
Клим остался один. Едва смирил раздражение, вызванное Мишкиным замечанием. И очень хорошо, что туман! Туман — значит, так и надо! Великолепная картина! Он даже выпустил из головы, что явился сюда вовсе не восторгаться Боголюбовым, а только потому, что ведь она писала в своем дневнике, что часто бывает здесь, и, следовательно, если приходить в галерею ежедневно, то настанет момент, когда и она... Да, это уж наверняка!
На другой день Клим снова явился в галерею, но уже без Мишки. Он долго бродил по тихим пустынным залам, и ему не было скучно. Напротив, только наедине с собой он не ощущал теперь одиночества.
Он стоял перед «Ночью на Днепре» Куинджи — и она была рядом с ним. Таинственный мрак обволакивал очертания, берегов, зеленоватое мерцание месяца серебрилось на замершей речной глади... Он пытался угадать: нравится ли ей Куинджи?
Его захватил Врубель — маленький этюд, спрятанный в темном, плохо освещенном углу. «Стрекоза»... Он вглядывался—и не мог оторваться от ее неприступно-гордого, почти мраморного девического тела с холодными каплями росинок на прозрачных крылышках. Ледяное бесстрастие сквозило в фиолетовом фоне, бесстрастие и отрешенность горных вершин..
Ему вспоминались полные презрения и гордости строки в тетрадке «ДКЧ» — и он терялся в ощущении собственного ничтожества.
Но «Сорренто»! Лучезарное, ликующее «Сорренто»! Даже тени здесь пронизаны теплом и светом! Дольше всего он простаивал перед этой картиной, и всякий раз открывал новые подробности. Ему казалось, что он все ближе и ближе к той, которую уже знал и еще не знал...
В галерее было малолюдно, и когда Клим на третий день опять заступил на свое дежурство, старушка, вязавшая чулок у входа, подозрительно спросила:
— Вы что тут делаете, молодой человек?
— Смотрю,— стушевался Клим.
— А вы посмотрели —и хватит... И ступайте себе... Чего вам еще смотреть-то?...— сказала старушка настойчиво.
Она следила за Климом с такой опаской, что он не выдержал и двух часов. Досадуя на зловредную старушонку, он попрощался с «Сорренто», вышел на лестницу, но потом вернулся:
— А знаете,— сказал он старухе, которая встревоженно поднялась ему навстречу,— из Лувра все-таки сперли «Джоконду»!
