— Верю! Я верую! Я буду послушным, святой отец! Я сделаю все как вы скажете! Святой отец! Я только потрогаю! Святой отец, прошу вас! Только потрогать! Потрогать! Потрогать! Молю вас, святой отец!
— Отпустите его — Леонардо легко пнул носком сапога, распростершегося в ниц на полу допросной человечка — Ну, что же ты разлегся, Амати? Вставай, иди к ней и делай, что ты там делаешь с детьми. Только не шали! Помни мое Слово!
— Себастьян!
— Да, господин святой отец!
— А почему у исследуемого Ксандра закрыты глаза? Он должен это видеть.
— Счас исправим, святой отец! Он все увидит!
Леонардо не смотрел как человечек громко сопя распустил завязки рваных штанов, как вытащил на свет что-то бугристое, сизое и длинное, мало напоминающее человеческий пенис. Он не видел безумного оскала человечка, роняющего слюни и сладострастно постанывающего, возящегося между раздвинутых ног ребенка. Не видел брезгливых взглядов членов малого трибунала, остекленевших в настойчиво демонстрируемой тупости глаз конвоиров. Не видел он и наполненных болью и страданием глаз матери девочки. Он смотрел только на Ксандра, на его искривленное судорогой лицо, его веки, заведенные сильными пальцами Себастьяна ко лбу. Леонардо ждал.
— Ксандр! Ксандр! Ксандр! Скажи им! Скажи все! Ксандр! Ради дочери, Ксандр!
— Мамочка! Мама! Спаси меня! Мамочка! Мне больно, мама! Он мне… Я! Папа! Папочка! Спаси папа!
И он дождался. Арбалетчик глухо зарычал, а потом заорал, оглушительно завопил, рвя напрочь голосовые связки:
— Стойте! Остановите зверя, твари! Я буду говорить!
— Амати, оставь девочку. Амати!
Но зверь в человеческом обличье его не слышал. Обезумевший, ослеплённый похотью, он рыча пытался всунуть, втолкнуть в кровоточащее влагалище ребенка свое чудовищное орудие. Только дикое несоответствие размеров не позволяло ему это сделать. Девочка давно потеряла сознание и непроизвольно судорожно вздрагивала, слабо вскрикивая от невыносимой боли.
Стремительный шаг, рывок за шею, основание правой ладони сильно бьет в подбородок, оглушая похотливую мерзость. Левая рука не разжимаемой клешней хватается за голень, вздергивает тело человечка вверх, переворачивая его вниз головой. Косой взмах извлеченной из ножен дагой и на пол шмякается фонтанирующий кровью кусок плоти. Из жаровни выцепляется раскаленная до багровости полоса железа. Дикий, иступленный вой прижигаемого раскаленным металлом человечка, дребезжащий звон кинутого на пол уже ненужного предмета.
— Эх Амати Рато, Амати Рато. Какой же ты глупец! — Леонардо с чувством сплюнул на воющий кусок мяса — Я всегда держу свое слово, Амати. И ты съешь свой член. Сырым, как я тебе и обещал. Но это позже.
Леонардо резко развернулся к арбалетчику:
— А ты держишь свое слово, Ксандр? Надеюсь, ты понимаешь, исследуемый Ксандр, что мы сможем легко найти взамен этого — короткий кивок на затихшего и жалобно скулящего человечка — что-то подобное, если не хуже?
— Я… Я держу свое слово. Я буду говорить. Но прежде я хочу заключить с вами сделку, нелюди.
— Сделку? — отец Родригес, все это время, просидевший каменным изваянием, распрямленной пружиной подскочил со стула — Церковь не заключает сделок с врагами рода людского!
— Может вначале выслушаем его условия, отец Родригес, прежде чем так категорично все отвергать, не узнав самой сути соглашения?
Отец Родригес щелкнул камешками четок, задумчиво поскреб щетину на подбородке:
— Впрочем, вы в своем праве, министр наказаний Леонардо. Это в вашей прерогативе. Не возражаю.
— Говори свои условия Ксандр.
Арбалетчик замерший и напряженный, сипло выдохнул, заговорил немного невнятно из-за кожи во рту, проглатывая окончание слов:
— У меня два условия. Всего два. После того как я вам все скажу, вы отпустите мою жену и дочь и… И убьете меня. Сразу же.
Леонардо чуть помедлил, обдумывая сказанное Ксандром, мысленно повращал фразы, переставляя слова, наполняя их другим смыслом и двойным значением, но подвоха не нашел и не разглядел.
— Принимается. Но с одной поправкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Какой еще поправкой изувер?! Я скажу тебе все, абсолютно все! Клянусь в этом именем Иннеада!
— Ты клянешься Именем Иннеада? Кто это? Или что это? — Леонардо недоуменно вздернул бровь.
— Это бог мертвых у проклятых эльдар. Это очень серьезная клятва, брат Леонардо. Нерушимая клятва. Странно, что вам не известен пантеон эльдар и имя их главного бога. При таком великолепном, хм, домашнем образовании как у вас.
Отец Родригес вновь щелкнул камешками четок. Щелчок вышел угрожающим, предостерегающим об опасности, намекающим.
— Я знаю только то, что ничего не знаю. Это цитата — глухо буркнув, пояснил Леонардо в ответ на зеркально вздернутую бровь отца Родригеса.
— И кто же это изрек? Очень емко и осмысленно. Я бы сказал, чеканно!
— Кто-то из древних мыслителей, отец Родригес. То ли Платон, то ли Сократ, то ли Аристотель. А может и кто-то другой. Я точно не помню, уж простите меня, отец Родригес. Мое домашнее образование в действительности не такое и уж полное, как мне ранее казалось.
— Понимаю вас, брат министр, понимаю. Горек и пуст вкус воды из источника разочарований. Я вот тоже, поверьте, начинаю сомневаться в полноте своих знаний — мне не известны такие мыслители древности как некий Платон, Сократ… И кто там вами еще назван?
— Аристотель.
— Да-да, Аристотель. Гречские имена, это без сомнения, но они совершенно не знакомы мне. Как и их труды. Без всякого сомнения мудрые и наполненные знанием.
— Человек не может знать все. Это ему не по силам.
— Тоже цитата, брат Леонардо?
— Нет. Это моя мысль, отец Родригес. Только моя.
— Вы! Твари! Вы, изуверы! Что, что вы хотите поправить? Говорите, говорите со мной, твари!
Леонардо и отец Родригес недоуменно переглянулись, одновременно отвернулись друг от друга и обратили свое внимание на кричащего арбалетчика.
— Гм-м… Кажется, мы немного отвлеклись от наших дел. Эти философские беседы об истоках знаний… Продолжайте общение с исследуемым, брат министр, прошу вас. О древних мудрецах мы с вами поговорим позже с вашего позволения.
— Да, отец Родригес. Мы обязательно об этом поговорим. Несколько позже.
«Обязательно поговорим. Когда ты будешь лежать на алтаре или просто валяться связанным. На полу, на земле, в луже грязной воды. Для проведения ритуала Odojinya место не важно, важна только обездвиженность жертвы. Ты должен будешь умереть, низший. Тебе нет места в мире, ибо ты, праховый червь, пытаешься встать на моем Пути».
— Наша поправка не очень существенна для тебя, исследуемый Ксандр. Ты умрешь, как и желаешь. Но только после того, как мы испытаем твои слова на правдивость. Ты ведь и сам осознаешь крайнею необходимость такой проверки. Ты согласен со мной, Ксандр?
— Согласен. Да, я согласен. Теперь дай мне свое Слово… Чуждый — арбалетчик криво усмехнулся — Клятвы именем твоего Бога мне не надо, из твоих уст она будет пуста и лжива.
Леонардо невольно покосился на членов малого трибунала, на конвой, задержал взгляд на отце Родригесе. Мерзкие, омерзительные краснотой прожилистости и обильной угреватостью крылья носа отца Родригеса возбужденно шевелились, затягивая в себя воздух, будто эта двуногая огромная крыса почувствовала запах пищи, запах добычи. Леонардо очень хотелось заткнуть пасть арбалетчику, вбить ему внутрь глотки его зубы, разбить на бессвязные звуки, выплевываемые им слова. Но… Какая же это тошнотворная, ненавидимая, гадостная частица речи — но…
— Я даю тебе свое Слово! Слово…
Леонардо с трудом проглотил, закашлял чуть не вырвавшееся из него — Владыки. А арбалетчик улыбнулся.
— Я услышал тебя. Теперь вы слушайте меня. Мы должны были встретиться в этом городе с другими нашими братьями и Старшим Гнезда. Они снимают дом на улице Сиреневых кустов. Двухэтажный, из рубленного камня. Над входом, на цепях, висит грифон. Надо трижды, с долгим перерывом, постучать кольцом и сказать …
