Закончив обряд, Эльга сняла со спины набитый колосьями кулек, передала Добротворихе и Видиборихе. Немировна тоже подскочила, протянула руки, но Эльга отстранила ее выставленной ладонью:
– Нет, ты не трогай. Эти колосья я заберу на Святую гору, а ты скажи мужу и сыновьям, что князь ожидает их в четверг. Тогда он решение вам объявит.
Ростислава и Соловьица, Избыгневова невестка, подали ей сорочку и плахту; на лицах боярынь тоже отражалось уважительное смятение. Пройтись голой вдоль поля может каждая, но не каждая может сделать это так, чтобы за внешним действием просвечивал высший смысл. Эльга оделась, служанки заплели ей косы, уложили и покрыли намиткой. Заболели оцарапанные ноги, и Эльга порадовалась тому, что поблизости ждет лошадь. От жестких усиков чесалось все тело, но она терпела, не показывая виду. Богини не чешутся…
– А как же с ведьмой-то будет? – решилась спросить озадаченная Немировна. – О ней-то что князь решит?
– О ведьме я жду вестей, – строго сказала Эльга, будто знала, чего именно ждет. – И когда их доставят, вы все узнаете.
«Все, что вам нужно знать», – слышалось за ее словами, и больше никто ни о чем не спросил.
Темнота уже смыкалась вокруг, когда бабы расходились. Иных, приехавших издалека, ждали на Днепре челны с сыновьями или внуками. Эльга вернулась в перелесок, где ожидал Ингвар с лошадьми и отроками. Она устала, но где-то в глубине сердца будто светился последний луч уходящего солнца.
И каждый, кто смотрел на нее, видел в ее лице тот отсвет закатной нивы.
– Ну, как все сладилось? – Муж шагнул ей навстречу.
– Хорошо, – только ответила Эльга.
– Ноги поцарапала?
– Да. И все чешется. Хочу в баню.
– Еще раз? Ты что! – Ингвар показала на дальнюю сторону неба, едва освещенную последними желтыми отблесками. – Дело к ночи, а ночью нельзя, банник задерет!
– А ты, князь русский, банника испугался? – поддразнила его Эльга.
Ингвар только хмыкнул.
Эльга вздохнула и зажмурилась, стараясь прийти в себя. Саднящие ступни очень кстати напоминали: не она стала богиней, а богиня ненадолго стала ею… Очень важно не упустить из виду эту разницу.
Но даже когда она уже села в седло и Ингвар укутал ее колени своим плащом, ее не покинуло чувство, будто она растет корнями в земле, как колос, однако это не мешает ей свободно двигаться. Даже наоборот, эти корни были… точно подземные крылья.
Вспоминая удивленные и почтительные лица баб, Эльга подумала: кажется, сегодня она еще раз стала княгиней полян.
* * *
На другой день справили зажинки. Эльга снова вышла в поле – теперь к Войниловичам, не пострадавшим от потрав. Кроме хозяек, пришли еще с десяток соседских большух: княгиня могла выйти только на одно поле, и они после вчерашнего жаждали начать жатву с ней заодно, хотя и на чужом поле, чтобы потом проделать то же самое у себя, как каждый год. Эльга уже знала, что княгиня Бронеслава, полянская жена Олега Вещего, обходила из года в год окрестные нивы по очереди, и те роды, к кому она являлась, считались особенно почтенными и удачливыми, будто к их житу прикладывает руки сама Мокошь. Эльга очень надеялась лет за десять заработать такую же славу.
Только бы теперь доброй погоды боги послали! Она посмотрела в ясное небо: Перун, не подведи! Пронеси все тучи молоком!
Ловко, будто это дело ей давно привычно, Эльга прошла крайний рядок, потом и бабы-хозяйки взялись за серпы. Сжали и связали первых девять снопов, разложили их по кругу, сами сели в середину и начали угощаться хлебом и вареными яйцами. Первый кусок отдали ниве, потом запели. Еще пока пели, Эльга заметила, как переменилась в лице какая-то молодуха напротив нее.
– Ой, полудянка! – вскрикнула та, едва смолкла песня.
Еще одна ворожея? Эльга обернулась.
По дороге вдоль поля к ним приближалась женщина, молодая и довольно рослая, одетая в белое. Под лучами жаркого солнца от нее и впрямь веяло потусторонним. И она казалась каким-то особо смелым духом, не боящимся дневного света.
– Лихоманка это, а не полудянка! – крикнул кто-то.
Женщины вскочили, Эльга осталась сидеть на кошме, только повернулась лицом к гостье. Вот уже месяца четыре на земле полян нет ни одной женщины, перед которой ей пришлось бы встать, и пусть никто об этом не забывает.
За ее спиной чей-то голос ахнул:
– Божечки, да это ж Беляница!
Ну, конечно, кому же еще! Теперь Эльга и сама видела, что к ней приближается женщина, одетая в сряду «глубокой печали», как недавняя вдова. По виду она была лишь года на три старше Эльги, но выглядела изможденной: бледное лицо с впалыми щеками, темные тени под глазами, исхудалые руки. Когда-то она была миловидна, но горе съело всю красу. Такая худоба в народе считается признаком или испорченности, или умения наводить порчу.
Женщины стояли позади Эльги полукольцом, и каждая сжимала свой серп, будто оружие. Мельком оглянувшись, Эльга заметила на загорелых лицах смесь испуга и решимости. Возглавляемые княгиней воинственного русского рода, они готовы были постоять за урожай и свой хлеб. Казалось, дай им знак, и они бросятся вперед, обрушат на пришелицу свои остро заточенные серпы…
Но княгиня сидела в невозмутимом спокойствии, и серп ее лежал рядом на кошме.
Беляница подошла, остановилась в трех шагах и поклонилась.
– Ой, да что же это… – начала Войнилиха, испуганная, что появление злодейки испортит и ее только что зажатое поле.
Но Эльга, не оборачиваясь, сделала рукой знак, и баба умолкла. Остальные и так молчали, выжидая, что будет.
– Кто ты? – спросила Эльга в ответ на поклон. – Что у тебя за дело ко мне? Говори.
– Беляница я, – молодая женщина еще раз поклонилась. – Белянцова дочь. Пришла я к тебе, княгиня, искать защиты и честного суда. Убил злой человек моего мужа, Червеца, Радовекова сына, на меня его родня напраслины возвела целый воз. Будто завлекала я его, подлеца, Загребу, деверя старшего, и сама его на блуд подбивала. А чего его подбивать, похотника бесстыжего! Уж сколько девки на него жаловались – на Купалиях никому проходу не дает! Ты, княгиня, прикажи среднюю сноху допросить, Яримчу. Он и ее тоже домогался, да только Будяте жены для старшего брата не жаль. А я не хотела. Не Загребу мне отец с матерью в мужья назначили.
Эльга слушала, рассматривая ее. Нет, эта женщина явно не из тех, кто станет подбивать на блуд кого бы то ни было, особенно когда имеется собственный муж. А вот что мужику давно надоела собственная жена и его потянуло на молоденькую чужую – это очень может быть. Наверное, прежде Беляница была пополнее и порумянее, да и худые бабы иным нравятся.
– К ним в семью девки идти не хотят, – добавила Беляница. – Вон, Войнилиху спроси – чего они свою Кличанку за Рожняту не отдали?
Обернувшись, Эльга посмотрела на женщин позади себя: на некоторых лицах отражалось смущение.
– Кто-нибудь слышал, чтобы Загреба на Купалиях к девкам приставал?
– Ну… На Купалиях… – отозвалась Войнилиха, на которую Эльга смотрела. – Оно всякое бывает… На то игрища…
– Ко мне он не на игрище полез, а как корову шла на заре доить. Я хоть чем поклянусь, что не завлекала этого срамника, – Беляница устремила на Эльгу взор, в котором отчаяние сплавилось в железную решимость. – И на род мой, будто бы ведьму выкормил, я клеветы возводить не дам. Прикажи, княгиня, я согласна, пусть меня испытывают, только тогда и Немировну со мной заодно! Это ей срам, что сына такого нечестного вырастила, а теперь покрывает братоубийцу, на меня стыд перекладывает!
– Братоубийце прощения нет, – медленно отчеканила Эльга.
В глазах Беляницы мелькнула надежда – неужели ее услышат?
– Здесь, на ниве, мы не будем судов творить. А ты передай отцу, чтобы в четверг приходил на Святую гору, – распорядилась Эльга. – И сама приходи.
Она сидела на кошме, расстеленной среди пыльной стерни, одетая в простую одежду полянских женщин, однако собственная власть над судьбами людей казалась ей почти осязаемой. Земля, небо, кровь Олега Вещего избрали ее орудием, чтобы творить свою волю в людском мире, и Эльга почти чувствовала, как эти незримые руки направляют ее. От этого чувства захватывало дух, и все трудности пройденного пути казались не слишком высокой ценой. А ведь ей только восемнадцать лет, у нее пока всего один ребенок, а впереди еще лет двадцать-тридцать этой дороги, вымощенной солнечными лучами…
Беляница поклонилась и пошла прочь. Женщины в молчании провожали ее глазами, пока она не скрылась за перелеском, и даже не сразу решились снова сесть. А Эльга взяла серп и поднялась.
Здесь, на полях, она свое дело закончила. С жатвой бабы дальше управятся без нее, но оставалось кое-что, что могла исполнить только княгиня.
* * *
Эльга стояла возле телеги и считала яйца в корзинах. Видибор, как почти все старейшины вблизи Киева, был свободен от выплаты куницы с дыма, но круглый год возил на княжий двор той же стоимости съестные припасы, которые нельзя долго хранить. В разное время года каждый день на Олегову гору приезжали телеги, где в корзинах лежали яйца, сыр во влажном полотне, масло, молоко в больших корчагах, летом – ягоды свежие и сушеные, ближе к осени – грибы и орехи. У Эльги имелся ключник по имени Седун, но он, хоть и отличался усердием и честностью, умом был не слишком боек. Поэтому она сама пересчитывала привозимое и сама следила за расходом добра, каждое утро давая указания, чего и сколько выдать челядинкам для поварни. Очень хотелось хотя бы эту заботу переложить на чью-нибудь чужую толковую голову, но где такую взять?
