Только одним способом можно было обуздать зло — бесконечно молиться. Все исчадия ада во главе с самим сатаной бессильны против чистоты и святости. Так что великие отшельники, хоть их и одолевали сонмища бесов-искусителей, в крепости своей веры были недосягаемы для врага рода человеческого. Каждый отшельник окружен стеной молитвы, и с годами эта стена становится все выше и прочнее. Каждый день и каждая ночь, проведенные на коленях, в единении с Господом, кладут еще один камень в эту стену.
Именно святого Антония, первого из отшельников, самого молитвенного из них, больше всех терзал дьявол. И это естественно, ибо чем значительнее человек, тем больше торжествует сатана, завладев его душой; чем выше, чем неприступнее крепость веры, тем с большей радостью взирает враг на падение такой цитадели. Имя Христово и крестное знамение — два безотказных средства против дьявола. Святой Антоний, завидев бесов на подступах к своим бастионам, бывало дунет на них, сотворит крестное знамение — и, ура, они тут же растают в воздухе, даже если за мгновение до этого казались существами из плоти и крови.
Уходя в пустыню, нельзя было брать с собой ничего, кроме любви к Богу, смирения и решимости выкорчевать в себе все плотские желания. «Чем больше ублажаешь тело, тем слабее становится душа; чем сильнее изнуряешь тело, тем больше расцветает душа», — так говорил Авва Даниил, а Авва Пимен утверждал: «Дух Божий не войдет туда, где живут удовольствия и наслаждения».
Сухой хлеб, выпекаемый, возможно, раз в год или в полгода и размоченный в воде, соль, травы — вот пища монаха, но самые аскетичные из них и ели-то не каждый день. Обычно монах ел раз в день, вечером, но мог научиться обходиться без еды два дня, потом три и в конце концов, без труда постился неделю. Особенно суровые к себе отшельники считали, что даже сухой хлеб разжигает страсти. Теодот говорил: «Воздержание от хлеба успокаивает плоть монаха». Были такие, которые не притрагивались к еде, хоть как-то приготовленной, и, считая своим девизом слова: «Ешь траву, одевайся в траву и спи на траве», претворяли его в жизнь.
Еще один закон монашеской жизни — безмолвие. Арсений говорит, что даже воробьиное чириканье может помешать монаху обрести душевный покой, а уж о шелесте тростника под ветром и говорить нечего. От природы разговорчивый монах Агафон, чтобы научиться молчать, три года продержал во рту камень. Со сном тоже надо было бороться. Арсений научился довольствоваться одним часом сна, и ему этого хватало. Авва Сысой имел обыкновение проводить ночи, стоя на самом краю пропасти, то есть стоило ему задремать — разбился бы насмерть.
Однако когда великий аскет Макарий Египетский навестил занемогшего брата и спросил, чего бы ему хотелось, а тот ответил: «Хочу медовых коврижек», Макарий безропотно отправился за ними в Александрию, за шестьдесят миль, и принес. Любовь и милосердие были не менее важны, чем смирение и способность переносить лишения.
О детском очаровании жизни пустынников прекрасно написано у Руфина Аквилейского в его «Истории монашества в Египте». Итак, два древних монаха долгие годы мирно жили рядом. Потом один из них сказал другому: «Давай поссоримся, как ссорятся другие». И когда второй ответил, что он не умеет ссориться, первый предложил: «Смотри, я положу этот камень между тобой и мной; я скажу, что это мой камень, а ты скажешь, что твой — так мы и поссоримся». И положив камень посередине, монах сказал: «Это мой!», а другой ответил: «Нет, мой!» Первый настаивал: «Ан говорю, что не твой, а мой!» И тогда второй ответил: «Если он твой, то возьми его». Так им, привыкшим жить в мире, и не удалось поссориться.
Сейчас в Египте осталось всего лишь семь действующих монастырей. Четыре из них — в Вади-Натруне, в знаменитой своей святостью пустыне Скетис; один — в Асьюте; два — в Аравийской пустыне, недалеко от Красного моря: Дейр Авва Була (монастырь Святого Павла) и Дейр Авва Антоний (монастырь Святого Антония).
Они существуют с IV века и являются самыми древними христианскими монастырями в мире. Можете себе представить, с каким огромным интересом я спускался по песчаному склону Вади-Натруна, чтобы увидеть, каковы монахи Египта теперь, как они живут, похожи ли хоть сколько-нибудь на своих знаменитых древних предшественников.
2
Пустыня постепенно спускается к озерам, богатым природной содой, где над обширными песками поднимается красная труба химического комбината. Фабрика в пустыне — необычное зрелище. Она напоминает доисторического монстра, пришедшего напиться насыщенной содой воды, существо, которое, чувствуя свою уязвимость на открытой местности, подняло голову и вытянуло длинную красную шею, опасливо осматриваясь.
Рабочие живут в поселке поблизости, где есть также и пограничный пост. Заслышав шум нашего мотора, дежурный наряд, жители поселка, которые были не на смене, дети и собаки высыпали на улицу, чтобы поприветствовать нас. Капитан вежливо осведомился, куда я еду, и, выслушав ответ, предложил отправить со мной местного шейха и сержанта. Шейх оказался человеком средних лет с гвардейскими усами. Его головной платок удерживал на голове тяжелый золотой игаль (обруч) — раньше я видел такие только у членов королевской семьи, — а на поясе у него я заметил кожаную кобуру, из которой торчала рукоятка револьвера. Сержант был суданец шести футов ростом, одетый в форму цвета хаки. В руке он сжимал кнут.
Эти двое уселись в патрульную машину, чтобы прокладывать мне путь по песчаной местности, которая постепенно должна была превратиться в голую твердыню пустыни Скетис, простирающейся до границы Триполи и далее на запад, перетекая в Сахару с ее тремя с половиной тысячами квадратных миль пустоты и безлюдья.
Уже довольно высоко поднявшись, мы увидели три белых мазка на однородном фоне пустыни: один — обособленно, два других — рядом друг с другом. Увидеть здесь эти белые монастыри было все равно, что разглядеть корабли в бескрайнем море после долгого одинокого плавания. Шейх остановил машину и, указывая на монастыри, назвал мне их. Тот, что справа, на отшибе, — это Дейр эль-Барам; на шесть миль левее — Дейр Авва Бишой и Дейр эс-Сириани. Куда поедем сначала? Я выбрал Дейр эль-Барам. Но где же Дейр Абу Макар, самый знаменитый из всех? Шейх указал налево и сказал, что это в двенадцати милях, отсюда не видно.
Некоторое время нам были видны все три монастыря, и я успел разглядеть, что они построены по единому плану: прямоугольник высоких стен и только одни въездные ворота. Вокруг монастырей не было абсолютно ничего, кроме голой пустыни, простиравшейся насколько мог видеть глаз. Ни дороги, ведущей к воротам, ни следов колес, человеческих ног или копыт животных. Отсутствие хозяйственных построек придавало монастырям настороженный вид — казалось, их обитатели все время находились в состоянии боевой готовности. Три белые коробки на коричневом столе.
