коренным москвичом со своим кругом старых знакомств, а Никита жил в общежитии и там завел самые прочные дружеские связи.
Впрочем, Бобровский завидно прославился в институте. Он отлично учился, и его портрет почти все время висел на Доске почета. Известности прибавляли его победы на шахматных турнирах — года два или три он удерживал звание чемпиона института.
Теперь Бобровский — сотрудник научно-исследовательского института. Гирин частенько встречал его статьи в газетах и технических журналах. Обычно он писал об организации производства на передовых предприятиях или же о прогрессивных методах труда знатных рабочих. Фамилия Виктора значилась среди авторов учебников. Несколько брошюр он написал самостоятельно. Эти успехи и примечательное институтское прошлое заставляли Гирина с уважением и даже некоторой робостью смотреть на своего одаренного однокурсника.
Почему они вместе? Женаты? Очевидно, да.
Он без удивления и грусти отметил, что сейчас способен невозмутимо наблюдать за Верой, рассуждать о ее замужестве как посторонний человек, а в душе даже (посмеивался над прежними своими охами и вздохами. И, отметив все это, он твердо направился к окну.
— Гирин! Вот неожиданность!
Бобровский протянул руку, и Никита
Иванович принялся энергично трясти ее. Мельком глянув на Веру, он увидел, что на лице ее вспыхнуло радостное изумление.
— Разве ты в Москве? — спросил Виктор, первым прекратив церемонию приветствия. Освободив руку, он привычными, автоматическими движениями поправил пиджак и галстук.
— Как видишь, в данный момент — да.
— А постоянно где?
— Постоянно — далеко, на Урале, в Перми. Зови меня пермяк — соленые уши. Всех пермяков так на Урале зовут. А почему— никто не знает.
— В командировке?
— Ага. С корабля на бал…
Он собрался подробнее рассказать, каким удивительным образом узнал о вечере, но Бобровский обратился к Вере:
— Ты знакома?
Она помедлила с ответом.
—.. Да, встречались…
— Моя супруга, прошу любить и жаловать, — снова обратился Бобровский к Гирину.
— Очень приятно. Поздравляю! — Никита Иванович взял протянутую ему маленькую, горячую руку и не очень ловко, но смело поцеловал ее.
— Ну, брат, тебя не узнать! — рассмеялся Бобровский. — Такой был застенчивый мальчик. А сейчас — мужчина хоть куда. Женат?
— Странный вопрос.
— И дети есть?
— Двое растут. Коренные уральцы. Один уже во вторую ступень перевалил, а другой осенью во второй класс потопает. Такие пистолеты — ай да ну!
— Ай да ну! — повторила Вера улыбаясь. — Это у вас уже уральское.
— А я и не замечаю. Конечно. Еще у нас говорят: «Я те дам!» Тоже когда хотят восторг выразить. Ну, к примеру: «Ох и парни у нас на Урале — я те дам!»
Вера снова беззвучно рассмеялась. Держалась она просто, ровно, со спокойным достоинством женщины, уже немало пожившей и немало повидавшей всяких людей. Трудно сказать, прошло само или было насильно погашено ею то непосредственное, радостное, что так ярко и молодо вспыхнуло в ней в первое мгновение встречи. Она сделалась старше. Четко проступили складки лба, и даже стала заметна мелкая изморозь морщинок около глаз.
Она смотрела на Гирина с какой-то доброй, материнской грустью. И эта приветливая мягкость очень шла светлой, влажной голубизне ее глаз.
Виктор продолжал расспрашивать Гирина, предпочитая умалчивать о себе. Никита Иванович узнал лишь, что у Бобровских есть сын, тоже школьник, что Вера работает инженером в аппарате министерства.
Впрочем, Никита Иванович, обычно не очень многословный, сейчас охотно говорил сам и вообще старался выглядеть живым, веселым человеком.
Внезапно Бобровский прервал его.
— Смотри, кто приехал! — значительно сказал он, глядя в какую-то дальнюю точку зала..
Гирин тоже обернулся в зал и увидел Радимова, ответственного работника Совета Министров, бывшего директора сибирского завода-гиганта. На лице Радимова, полнокровном, в крупных, энергичных складках, было написано какое-то особенное выражение напускной свирепости. Так взрослые пугают детей, отлично, впрочем, зная, что дети не испугаются. Бросались в глаза его постриженные ежиком волосы цвета спелой пшеницы.
На заводе, которым когда-то руководил Радимов, Никита Иванович начинал свой путь мастером в цехе. Он много наслышался тогда о директоре. Радимов обладал невероятной работоспособностью. Шутники утверждали, что в трубке, которую он редко вынимал изо рта, заложен тайный эликсир, чудесно восстанавливающий силы человека.
Несколько грузный, не очень подвижный, директор не часто покидал свой кабинет, но от тех, кто приходил к нему, умел взять все, что нужно, и в свою очередь все, что нужно, давал им. Закончив какое-нибудь дело, он обычно с удовлетворением произносил: «Так-с, хорошо, хорошо!» Затем следовала пауза, после которой обязательно добавлялось: «А что ж хорошего?» И, решив, что хорошего пока еще недостаточно, Радимов брался за следующее дело. Так трудился он с утра до поздней ночи, насквозь прокуренный, неторопливый, невозмутимый, похожий на великолепную, умную, добрую машину, которой никогда не будет износа.
Никите Ивановичу довелось очень мало поработать под началом Радимова — вскоре директора перевели в Москву. Но рассказы о нем, как легенда, жили да, наверное, и сейчас еще живут на заводе.
— Мне необходимо поговорить с ним, — сказал Бобровский, ни к кому не обращаясь. Он поспешно обдумывал что-то. — Постой! — Виктор схватил Никиту Ивановича за локоть. — Ты же сказал, что работал в Сибири. Не у Радимова ли?
— Пришлось немного..
— Значит, знаешь его, знаком с ним?
— Ну, какое там знакомство! Приглашали меня раза два к нему в кабинет, на совещания.
— Значит, все-таки знаком? — Бобровский сжал однокурснику руку. — Пойдем к нему.
— Ты что, шутишь?
— Необходимо, понимаешь! До зарезу!
Но Гирин оставался непреклонен:
— Не проси! Ни за что на свете не подойду. Извини, не хочу нахалом выглядеть.
Бобровский кольнул однокурсника раздосадованным взглядом и замолчал. Радимов приближался. Он то и дело отвечал на приветствия, но шел пока один.
— Я сейчас, — бросил Виктор жене и решительно направился навстречу Радимову. Красивое лицо его было в этот момент полно большой внутренней силы.
Они встретились. Виктор оказал что-то. Рослый Радимов поглядел на него сверху вниз с обычной своей деланой свирепостью и протянул руку.
Некоторое время Вера наблюдала за ними, а затем повернулась к окну.
— Зачем ему Радимов? — спросил Никита Иванович, желая прервать затянувшееся молчание.
— Насколько я понимаю, Радимов может поддержать издание книги, — ответила Вера.
— Чьей?
— Это последняя работа Виктора. О поточных линиях. Опыт двух заводов.
— Молодец Виктор, — сказал Гирин искренне. — И как он только успевает!
— Да, он много работает, очень много.
Из окна им был виден новый институтский корпус, невысокий, всего лишь на два этажа, но весьма фундаментально построенный. Он стоял по другую сторону переулка. На белесые стены уже легли вечерние тени. В глубокой синеве окон кусками отражалось здание клуба.
— Что в этом
